Одна крошечная ложь (ЛП) - Такер К. А. - Страница 38

• Предыдущая
• 38/66
• Следующая

— Хочешь позвонить Коннору и сказать, что ты здесь?

«Коннор».

— А, да. — Я даже не подумала о том, что надо ему позвонить. Отчасти я о нем забыла…Не отчасти. Совсем забыла. — Он же делает ту работу в библиотеке, да? Не хочу его отвлекать.

Взяв в руки мою пораненную ладонь, Эштон поднимает глаза и тихо спрашивает:

— Уверена?

И у меня появляется ощущение, будто он спрашивает о чем-то совершенно ином. Уверена ли я в Конноре, может быть.

Внезапно атмосфера в помещении сгущается. Мои легкие усиленно работают, прогоняя сквозь себя воздух, а его темные глаза изучают мои в поисках ответа.

— Наверное. — Все, что я могу выдавить.

Эштон дрожит, и я вспоминаю, что он промок до нитки.

— Тебе надо переодеться, а то заболеешь, — шепчу я, многозначительно глядя на его футболку.

Отпустив мою руку, он тянется за спину и за воротник стягивает футболку через голову. Швырнув ее в угол, он снова берет меня за руку. И я оказываюсь лицом к лицу с грудью, образ которой уже несколько недель не могу вытеснить из мыслей. Грудью, при виде которой сбивается дыхание. Грудью, так нагло пялиться на которую в трезвом виде мне пока не доводилось. А теперь я пялюсь. Как олененок, ослепленный фарами, не могу отвернуться и изучаю все бугорки и изгибы.

— Что это значит? — спрашиваю я, подбородком показывая на чернильный символ на груди в районе сердца.

Эштон молчит. Полностью избегает ответа на вопрос, проводя большим пальцем по моей нижней губе.

— У тебя тут слюни, — бормочет он, а потом снова сосредотачивается на царапине на моей ладони. Лицо же мое пылает и без его внимательного взгляда.

— Все не так плохо, как кажется, — слышу я свое бормотание, когда он переворачивает мою ладонь над раковиной. Взгляд цепляется на кожаный браслет на его запястье. Такое ощущение, будто он его не снимает. Никогда. Я стучу по нему свободной рукой и спрашиваю:

— Зачем он тебе?

— Какая ты сегодня любопытная, Айриш. — Судя по тому, как сжимаются его челюсти, я понимаю, что это еще один скрытый за семью печатями ответ.

Рейган была права. Он не обсуждает ничего личного. Вздохнув, я наблюдаю, как он откручивает крышку с антисептика и держит мою руку вытянутой.

— Да она даже не… — Я собиралась произнести слово «болит». Но вместо этого с языка срывается такая брань, что моряк с пожизненным стажем бы мной загордился. — Какого хера ты творишь? Черт! Его так не льют, козлина ты дурная! Блядь! — Меня охватывает боль, а царапину мучительно жжет.

Эштон даже ухом не повел. Он поворачивает мою ладонь туда и обратно, рассматривая ее поближе.

— На вид все чисто.

— Конечно, чисто, ты только что все отбелил к чертям собачьим!

— Расслабься. Сейчас перестанет жечь. Пока мы подождем, чтобы боль стихла, отвлекись и поразглядывай меня. Ты же так во все это и впуталась… — На секунду его веселый взгляд сталкивается с моим и возвращается к ладони. — Неплохое сочетание, кстати. «Козлина дурная»? Серьезно?

— Я говорила это в самом лучшем смысле слова, — ворчу я, но совсем скоро уже борюсь с собственными губами, которые так и норовят изогнуться в улыбке. Думаю, это и правда забавно. Или будет, когда я смогу ходить…Полная решимости не поддаться искушению, я обвожу взглядом маленькую ванную, рассматривая плитку за стеклянными створками душа, успокаивающе белые стены, белые пушистые полотенца…

А потом снова возвращаюсь к телу Эштона, потому что, посмотрим правде в глаза, оно намного более притягательно, чем плитка и полотенца. Да и что угодно, если уж на то пошло. Я изучаю черную индейскую птицу на внутренней стороне его запястья. Она большая — добрые пять дюймов в длину, украшенная замысловатыми деталями. Настолько замысловатыми, что практически скрывает находящийся под ней рубец.

Шрам.

Я открываю рот, чтобы спросить, но захлопываю. Взглянув на порядочного размера китайские иероглифы на его плече, я вижу еще один умело скрытый рубец. Еще один шрам.

Сглотнув комок, подкативший в горлу, я думаю о том дне, когда домой заявилась моя сестра с огромной татуировкой в виде пяти воронов, сделанной на бедре. Под ней скрывается один из самых уродливых шрамов, оставшихся с той ночи. Пять птиц — по птице на человека, погибшего в машине в ту ночь. В том числе, и птица для нее. В то время я не понимала смысла. Она сказала мне лишь два года назад.

С тяжелым вздохом я снова перевожу взгляд на символ на его груди и изучаю его более пристально.

И вижу еще один умело скрытый шрам.

— Что случилось? — спрашивает Эштон, разворачивая бинт. — Ты побледнела.

— Что… — Замолкаю, прежде чем успеваю спросить о случившемся. Все равно не получу ответа. Я отвожу глаза к своей ладони и думаю. Может, это ничего и не значит. Скорее всего, ничего не значит. Люди постоянно набивают татуировки, чтобы скрыть шрамы…

Но все мое нутро кричит: это не ничего.

Наблюдаю, как Эштон накладывает бинт на рану. Больше она не жжет, но я не уверена, что послужило тому причиной: время или тот факт, что моя голова усиленно работает, выкручивая и переворачивая кусочки мозаики в попытках сложить их воедино. Но слишком многого я не понимаю. Простых вещей, таких, как кожаный браслет…

Кожаный браслет.

Кожаный браслет.

Пристально приглядевшись, я понимаю, что это не браслет.

Я хватаю Эштона за руку и поднимаю ее к глазам, рассматривая тонкую темно-коричневую полоску: швы по краям, то, как два конца сходятся с маленькими застежками…и вижу, что когда-то эта кожа была ремнем.

Ремнем.

У меня вырывается крошечный вдох, а взгляд мечется от его руки к плечу и, наконец, останавливается на груди. На длинных шрамах, скрытых под татуировкой.

И внезапно я все понимаю.

Доктор Штейнер говорит, что я чувствую боль людей сильнее остальных из-за того, через что прошла с Кейси. Что я реагирую на нее более напряженно. Может, он и прав. Может, поэтому сердце у меня пропускает удар, внутри все скручивает от тошноты, а по щекам беззвучно текут слезы.

Тихий шепот Эштона притягивает мое внимание к его лицу, и я вижу грустную улыбку.

— Для собственного же блага ты слишком умна, ты знаешь об этом, Айриш?

Его кадык дергается. Я все еще держу его за запястье, но он не отнимает у меня свою руку. Не уворачивается от моего взгляда. А когда я поднимаю свободную руку и кладу ему на грудь, поверх символа, поверх его сердца, он не морщится.

На языке вертится столько вопросов. Сколько тебе было лет? Сколько раз это происходило? Зачем ты до сих пор носишь его на запястье? Но я молчу. Не могу спросить, потому что при мысли о маленьком мальчике, уклоняющемся от ремня, слезы текут еще быстрее.

— Ты же знаешь, что можешь говорить со мной о чем угодно, да, Эштон? Я никому не скажу, — слышу я свой дрожащий шепот.

Он наклоняется и поцелуем убирает слезы с моих щек, сначала одну, потом другую, и еще одну, приближаясь к моим губам. Не знаю, дело ли в напряженности момента, потому что сердце мое разрывается от боли за него, тело отвечает, а разум полностью отключился, но его губы замирают на уголке моего рта и он шепчет:

— Ты снова на меня уставилась, Айриш.

И тогда я непроизвольно поворачиваюсь и встречаю его губы своими.

Он сразу же мне отвечает. Не теряя времени, прижимается ко мне и заставляет губы приоткрыться. Я чувствую соленый привкус своих слез на его языке, когда тот проскальзывает внутрь и касается моего. Одну руку он кладет на тыльную сторону моей шеи, углубляя поцелуй, притягивая меня к себе, чтобы подобраться еще ближе, проникнуть еще глубже. И я разрешаю ему, потому что хочу его близости, хочу помочь ему забыться. Я совсем не переживаю о том, что делаю и правильно ли это делаю. Все должно быть правильно, если вызывает такие чувства.

Моя ладонь так и лежит на его груди, поверх сердца, которое неистово колотится под моими пальцами. Кажется, что этот единственный поцелуй длится вечность, пока слезы на щеках не высыхают, губы не начинают болеть, а я не запоминаю божественный вкус губ Эштона.

• Предыдущая
• 38/66
• Следующая