Обратная перспектива - Столяров Андрей Михайлович - Страница 73
- Предыдущая
- 73/94
- Следующая
Еще несколько слов о тогдашнем моем состоянии. Возможно, я излишне подробно останавливаюсь на нем, но это единственный способ хоть как-то, в косвенных признаках объяснить некоторые мои намерения и поступки. А также – в иных ситуациях – вопиющее отсутствие таковых. Мою заторможенность, мое очевидное скудоумие, вероятно, бросающееся в глаза, мою непростительную бестолковость в понимании самых элементарных вещей. Никакого другого способа объяснений у меня для этого нет.
Так вот, мое тогдашнее состояние можно охарактеризовать кратким словом – раздрай. Причем раздрай одновременно и чувственный, и ментальный. И хаос мыслей, рассыпающихся при первом же прикосновении, и хаос эмоций, вскипающий пеной мгновенно лопающихся пузырей. Я уже ранее, кажется, говорил, что как всякий здравомыслящий человек, человек достаточно образованный, думающий и вроде бы даже слегка понимающий, что к чему, с отвращением отношусь ко всякого рода мистической белиберде. Все эти голоса из астрала, вещающие о судьбах вселенной, призраки иномирья, выныривающие из ночной темноты, ворожба, очищение чакры и прочее переселение душ, короче вся эта смысловая труха, натужная экстрасенсорика, захлестывающая нынешний мир, на мой взгляд, может увлечь только домохозяек с кроличьими мозгами. Тех, кто, изнывая от скуки, перелистывает часами глянцево-журнальную дребедень. То же самое можно сказать и о традиционных религиях. Внутри каждой из них – удручающая пустота. Нет ничего за гранью физического бытия. Нет никого, кто бы с ненавистью или с любовью вглядывался бы в нашу жизнь. Спасение души – это только метафора. Возноситься некуда – всех нас, грешных и праведных, ждет всепоглощающее ничто. Просто традиционные верования, как правило, упакованы в такой многослойный теософский и обрядовый целлофан, раскрашены стараниями культуры в такие привлекательные маркетинговые цвета, что различить их сердцевинный абсурд доступно только просвещенному человеку. Это было мое давнее и очень твердое убеждение. Мой modus vivendi[3], складывавшийся много лет, мой modus operandi[4], который меня еще ни разу не подводил.
И вдруг дом, где я безмятежно существовал, был потрясен буквально до самых основ. Лопнула твердь земли. Сдвинулись звезды, еще вчера представлявшиеся незыблемыми. Оказалось, что дьявол – это отнюдь не метафора, нужная для персонификации зла, не условное обозначение одной из сторон ценностной антиномии, а некая сила, вполне по своей природе вещественная и непосредственно, по трансцендентным каналам вторгающаяся в реальность.
Для меня это было как гром среди ясного неба.
Я бессмысленно озирался вокруг и не верил своим глазам.
Однако есть одно качество у человека с аналитическим складом ума. В отличие от человека верующего, втиснутого в неизменный формат, считающего ересью любые отклонения от него, человека мыслящего, «научного», можно убедить в чем угодно – надо лишь представить ему серьезные факты, неопровержимые по крайней мере в данный момент, и он будет вынужден их принять, даже если они противоречат всему, что он знал до сих пор.
После того, как я ознакомился с записями, сделанными Дмитрием Алексеевичем, я уже не мог, как прежде, отмахнуться от метафизической компоненты истории, объясняя ее, компоненту то есть, малограмотной и наивной конспирологической болтовней. Скажу откровенно, неизгладимое впечатление произвел на меня тот крохотный эпизод, когда Сохов (или Соломин, если называть его настоящей фамилией), крикнул местной девчонке, в Глазове, где тогда шли бои, чтобы она укрылась от пулеметных очередей. Это было какое-то эхо рассказов той самой Капы, Капитолины Аркадьевны, старухи из стеклянного фонаря, к которой лет тридцать назад водил меня дед Кефирыч. Каким странным образом оно сюда донеслось! И хотя, разумеется, это могло быть простым совпадением – мало ли подобных историй было во время гражданской войны, – для меня оно послужило как бы пробой на достоверность, меленьким, почти неразличимым клеймом, свидетельствующим тем не менее о подлинности металла.
И вот тут начинались настоящие трудности. Признав подлинность дневника священника Ивана Костикова – а сомнений в этом больше быть не могло – и признав подлинность воспоминаний товарища Сохова – в чем, по-моему, тоже сомневаться было нельзя, я был вынужден также признать, как бы внутренне этому ни противился, и бесспорно следующий из данных источников факт: в июле тысяча девятьсот восемнадцатого года, в дыму, в пожарах, в разгаре самоубийственной гражданской войны, в провинциальном городе Осовце был совершен некий загадочный религиозный обряд, результатом которого стало появление дьявола. Да, вот так, из серных паров, из багрового дыхания преисподней явился Князь тьмы – даровал власть и могущество тем, кто поклонился ему.
Повторяю: лично я признавать этого не хотел, лично мне это по-прежнему представлялось тягучим шизофреническим бредом. Какой на фиг дьявол? Какой, к чертовой матери, Князь тьмы? И вместе с тем неумолимая логика фактов заставляла меня воспринимать это всерьез.
Более того, как ученый я не мог остановиться на половине пути. Сделав первый шаг, самый трудный, то есть признав существование нечто (не имело значения, кто в Осовце воплотился – дьявол или сумрачный бог), я просто обязан был совершить и следующую итерацию: посмотреть, не проступает ли это нечто сейчас. Ведь концепт должен обладать не только ретроспективной, но и прогностической силой, быть способным помимо прошлого удовлетворительно объяснять и текущий, формирующийся пейзаж. Это и была та самая мысль, которая у меня мелькнула во время чтения писем Старковского. И вот тут меня по-прежнему одолевали сомнения. Можно было, конечно, вслед за Старковским считать, что за последние двадцать лет все необходимые жертвы уже были принесены: одна этническая резня в Руанде унесла жизни более миллиона людей, три тысячи человек погибли во время обрушения башен-близнецов на Манхэттене, сюда же можно добавить мучительный, в летальных конвульсиях, распад СССР и огненную топку Балкан, пылавшую целое десятилетие… А еще – глобальный экономический кризис, тоже собирающий обильную жатву смертей… А еще – эпидемии, летящие на темных крыльях чумы: СПИД, свиной грипп, птичий грипп, лихорадка Эбола, губчатый энцефалит… А еще – природные катаклизмы, сотрясающие один регион за другим: то гигантское цунами в Юго-Восточной Азии, то катастрофические снегопады в Европе, отрезающие от жизни людей во множестве городов, то внезапная череда землетрясений в Японии, то тайфуны и засухи, обрушивающиеся на Соединенные Штаты… Природа тоже как будто сошла с ума. В древности, да и в Средних веках сказали бы, что это гнев божий, возмездие, кара за людские грехи. Что, между прочим, опять-таки согласуется с концептом Старковского. Однако лично меня это все-таки не убеждало. Нарастающую динамику катастроф можно было бы объяснить и транзитным, неопределенным состоянием мира: происходит смена исторических фаз, старые структуры разваливаются, новые еще не успели образоваться, начинаются социальные осцилляции, в образовавшиеся разрывы реальности врывается хтонический хаос… Причем тут дьявол? Дьявол тут, разумеется, ни при чем. Дьявол – это лишь красочная теософская метафора происходящего…
Старковский был со мной категорически не согласен. Он по-прежнему совершенно искренне полагал, что нарастание хаоса есть прямое свидетельство о вторжении в мир этого самого нечто. Ситуация, по его мнению, складывалась уникальная. Бог, если пользоваться данной метафорой, не так уж часто обращает внимание на суетные земные дела. В истории человечества это происходило всего лишь несколько раз, и каждый раз инициирующим «флажком» являлась социальная гекатомба. Видимо, и в нынешнюю эпоху жертвы, которые, сознательно или спонтанно, были принесены, запустили некий спусковой механизм, вызвавший лавину последствий; коммуникативный барьер был, по крайней мере частично, пробит, нечто теперь присутствует в нашей реальности как самореализующаяся потенция. Конкретных социальных параметров она еще не имеет, все очень размыто, находится, здесь вы правы, в состоянии неопределенности, но если выявить и активировать пусть самый элементарный уровень управления, если подключиться к нему, так сказать, с «земной стороны», то можно очень быстро получить совершенно фантастические результаты. Нельзя пренебрегать этим шансом. Нельзя отворачиваться от чуда, которое происходит – раз в тысячу лет. Тем более что не только мы с вами догадываемся об этом. Борьба за внимание бога (или, если хотите, за благоволение дьявола) уже началась. Само наличие грантов, с которыми мы работаем, показывает, что существует группа или группы людей, пытающихся организовать этот метафизический диалог – перевести пробужденную трансценденцию в некие политические технологии, нащупать «точки контроля», воздействующие на данный процесс. Причем лично у него, у Старковского, нет сомнений, что эта группа (секта, организация, государство) уже освоила достаточно обширный материал, который мы своими исследованиями должны лишь немного актуализировать. Вот что тревожило его больше всего. Очень многое указывает на то, что в ближайшее время, видимо, будет заключен очередной договор, провиденциальный вектор, обращенный «к земле», замкнется на определенного человека, произойдет системная персонификация, все другие пути доступа к нечто будут блокированы. Времени у нас уже практически не осталось. Стрелки на циферблате судьбы неумолимо приближаются к «часу икс».
- Предыдущая
- 73/94
- Следующая
