Полное собрание сочинений. Том 16. В час высокой воды - Песков Василий Михайлович - Страница 58
- Предыдущая
- 58/59
- Следующая
«Греха не убоялись — тридцать пудов недодали! А ведь община собольками за соль платила…»
Истории лет пятьдесят с лишним, но она свежа в стариковской памяти.
Пообедав, садимся под кедром поговорить о самом главном: почему и как оказались на новом месте?
Картина Агафьей обрисовалась такая. Нижняя избушка на Абакане, где ютились когда-то ловившие рыбу Савин и Дмитрий, оказалось, хороша для жилья только летом. Зимой житье в этом месте было несладким. Главное, снегом заносило ручей — надо было часто откапывать и чистить к воде дорожку. При болезнях прошлого года это стало делом нелегким. Оголенное вырубкой место было зимой еще и ветрено. Дровяной сухостой вблизи перевелся.
Сильно истощенным оказался и огород. На все это Агафья пожаловалась еще прошлым летом.
Решение «надо с места сходить» к осени вызрело окончательно.
Но куда подаваться? Было три варианта.
К себе, к поселку, настойчиво звали геологи — «разровняем бульдозером место для огорода, избу поставим». «Да уж нет, бульдозером-то нельзя, грешно бульдозером-то…» — пела в ответ Агафья. Геологи не настаивали, понимали: вблизи их становища будет Лыковым беспокойно. Они появлялись тут с радостью, но, погостив дня три-четыре, с радостью и удалялись.
К тому же в последнее время идут разговоры: дела у геологов закругляются, и значит, опустеет поселок. Уже сократилось число рабочих.
Ерофей надумал податься в охотники — промышлять зверя…
Второй вариант — родственники. После визита Агафьи в староверческий их поселок призывы оттуда шли постоянно. К осени прибыл даже «посол» — бородатый свояк Карпа Осиповича Трифилей Панфилович Орлов. Судили-рядили долго. Вспомнили давние распри на почве веры, которые, как можно понять, и побудили сорокалетнего тогда Карпа Лыкова «удалиться от всех». Трифилей уехал ни с чем.
Итог беседы с «послом» Карп Осипович изложил мне кратко и выразительно: «Агафью-то примут. А мне чего же старость туда тащить. Они меня схватят, как рябчика ястреб». Агафья это все понимает. Молча подкладывает в костерок полешки и тихо вздыхает.
Вариант третий оказался самым приемлемым. Заимка на реке Эринат, впадающей в Абакан десятью километрами выше, была местом, где Лыковы, уйдя в тридцатых годах от общины, жили «не тайно». «Жили в великих трудах, но покойно», — еще в первую встречу сказал мне старик. Позже не раз Эринат всплывал в разговорах. «Я там родилась…» — подчеркивала Агафья. Карп Осипович рассказывал о заимке как о месте исключительно «для житья добром».
На крутом склоне горы, на поросшей иван-чаем таежной гари поселенцы расчистили огород размером в две десятины. Растили картошку, репу, горох, рожь, коноплю. На речке городили «заездки» и добывали по осени до семидесяти пудов хариуса. Жили сначала в землянке. Потом срубили избу.
Место это, мало кому доступное, все же было известно. Раза два останавливались у Лыковых геодезисты-топографы. «Подивятся на наше житье и уйдут по делам». Так было до осени 45-го.
Со стороны присоединившейся Тувы пришел тогда к Абакану отряд, искавший в этих местах дезертиров. «Кто такие?» — «Мы православные христиане, молимся богу тут, в закуте…» Начальник отряда, человек, как видно, неглупый, за дезертиров Лыковых не посчитал. Но характер разговора, как можно предположить, «православных христиан» сильно насторожил. И как только отряд скрылся за перевалом, Лыковы спешно начали рыть картошку, а потом «в три недели» снесли урожай, инструменты, ткацкий станок, все, что надо для жизни, на новое место — в горы, в сторону от рек, срубили там спешно избу и стали жить «в тайне». Место их прежнего обитания запечатлелось на старых подробных картах как «изба Лыковых» и служило позже путевой точкой для редких охотников, топографов и геологов. Но была это всего лишь заброшенная изба без людей.
Агафье, родившейся на Эринате, к моменту переселения исполнился год. Все, что было в ту далекую теперь осень, знает она по рассказам.
В рассказах этих о давнем «не тайном» житье всегда было много тепла. Не один раз Агафья с братьями приходила «на родовое» место, оглядывала избу, зараставший березами огород.
Прошлую осень, прежде чем принять решение переселиться, она пришла сюда снова. Со знанием дела помяла в ладонях землю и нашла ее плодородной. Но рос на огороде уже сорокалетний лес, а изба превратилась в избушку-нору. Решению переселиться это, однако, не помешало.
Ерофей писал мне в Москву в октябре: «Охотился вблизи Эрината. Добрался к избушке, смотрю, у входа висит узелок, а чуть в стороне летят из ямы комья земли. Подхожу — Агафья! Роет погреб…»
Переселенье Агафья хорошо продумала и спланировала. Принесла сначала топор, лопату, ножик, кастрюльку, узелок с сухарями, соль, крупу и огниво. Первой ее постройкой был лабаз — маленький сруб на двух «ногах» — высоко срубленных кедрах. Сооружение нехитрое, однако и непростое для одного человека. И обязательное для жизни в тайге. Иначе разорят медведи, мыши, бурундуки.
Построив лабаз, взялась Агафья за погреб. Яма в земле для картофеля и моркови, но надо для ямы сделать еще накат, творило, крышку. Все сделала! И начались челночные переходы. Десять километров тайгой. Туда — десять, обратно — десять. Поклажа — два ведра картошки или крупа, сухари, посуда, одежда. Четыре часа ходу в один конец. «Сначала ходила так, сделался снег глубоким — стала на лыжах».
Прибыв на место с поклажей, Агафья варила наскоро «хлёбово» и сразу бралась за работу. Сорокалетний лес, выросший на двух десятинах давнего огорода, молодой своей прочностью устрашил бы бригаду мужиков-лесорубов. Но не Агафью! Одна с топором, с лучковой пилой (собственное ее изделие), с веревкой и лопатой взялась она за сведение леса. Свалит елку или березу, обрубит сучья, разделит ствол на поленья, чтобы было по силам нести, и носит. Так понемногу всю зиму с октября месяца, памятуя пословицу «глаза боятся, а руки делают», трудилась она на круто падавшем склоне горы. «День-то зимою недолог, так и копалась в лунные ночи…»
Бесхитростный этот рассказ я слушал, сидя рядом с Агафьей под елкой возле избушки.
Шумела внизу река. Обеспокоенный дятел клыкал в зеленой чаще. Прогретая солнцем тайга источала дразнящий здоровый запах…
Зимой тут было иначе. Тишина. Снег. На час выплывало из-за горы солнце и сразу же пряталось за соседней горой. «Копалась с лунные ночи…»
Я даже вздрогнул, представив тут человека зимой.
— Не страшно было, Агафья?
— А цё страшного — медведи спят. Одна забота — не оплошать: ногу не подвернуть, не попасть под лесину…
Тридцать три раза сходила за зиму Агафья от избушки, где оставляла отца, к этому месту. Перенесла, кутая в тряпье от мороза, сорок ведер картошки на семена, переправила три мешка сухарей, муку, крупу, орехи, посуду, свечи, книги, одежду и одеяла.
Василий Песков в гостях у Лыковых.
29 марта, опасаясь, что талые воды преградят путь, тронулись к месту с отцом. Ерофей написал: «В воскресенье я выбрал время сбегать к избушке. Стучусь — ни звука. Увидел следы и понял: ушли. Вдоль реки к Эринату тянулись два человеческих следа и след козы».
«По слабости ног шли четверо суток, — вспоминает Карп Осипович. — Ночевали возле костра…» Коза и две кошки благополучно вместе с людьми переправились к новому месту. «Кота же лишились. Вырвался, убежал. Не знаем: жив ли?»
2 апреля новоселье состоялось. Старик, охая и вспоминая «здоровые лета», приходил в себя после нелегкого перехода. Агафье же надо было спешить с делами на огороде. Корчевала пеньки, расчищала землю от веток, потом копала, сажала картошку, делала грядки… Мы застали ее в пору, когда можно было передохнуть — огород зеленел, обещая хорошую плату за все труды.
Не скрывая радости, Агафья показала с полгектара отвоеванных у тайги склонов. Крутизна огорода была градусов сорок. Как альпинисты, хватаясь за оставшиеся кое-где пни и кусты жимолости, поднимались мы вверх. Спугнули белку, искавшую что-то между борозд, и присели перевести дух у самой верхней куртины, где весело вился зацветавший горох.
- Предыдущая
- 58/59
- Следующая
