Мемуары сорокалетнего - Есин Сергей Николаевич - Страница 60

• Предыдущая
• 60/100
• Следующая

— Здравствуй, Араслан, пожалуйста, будь поаккуратней, чтобы никаких от покупателя не было жалоб.

— Хорошо, Степан Андреевич, я все понимаю. Сделаем, — улыбается Араслан всеми своими золотыми зубами, — все в лучшем виде.

Легкие ботиночки разъезжаются по свежему снежку, Степан заглушил машину, поставил таймер на пять сорок, закрыл и вошел в контору.

Со вчерашнего дня он думал об этой встрече. При свете ночника он читал журнал «Лесное хозяйство», на соседней кровати, поставленной впритык к его, читала что-то с карандашом в руке Маргарита Артемьевна. Времени уже было около одиннадцати. Степан полистал журнал, положил его на пол у постели и привычно потянулся, чтобы поцеловать перед сном Маргариту Артемьевну. Целуя жену в теплую, пахнущую ночным кремом щеку, он подумал: «Завтра после двух увижу Светлану».

После заснеженного, облитого светом двора в конторе было совсем темно. И только в конце коридора белым прямоугольником светилось окно. И вдруг на фоне прямоугольника она появилась. Он даже не оглянулся вокруг, а сразу кинулся к ней.

После рождения сына Светлана действительно в партком не пошла. На базе было известно, что кассирша родила сына, бухгалтерша перестала брать с нее малосемейный налог, и местком все время чего-то ей подкидывал как матери-одиночке. Конечно, как и положено, с ней поговорили представители администрации и общественных организаций, но все вынесли ощущение, что отцом, наверное, является какой-нибудь под стать легкомысленной кассирше патлатый юнец, а может, и не знает она, кто отец. Степан и тот несколько раз спрашивал: «Света, а это мой ребенок?» — «Возможно», — отвечала Светлана, и это «возможно», за которым стояла, конечно, правда, но стояли и неопределенность, расчетливый садизм, сводило Степана с ума.

Светлана хотя и не показывала ему сына, но не скрывала, что Степан ей по-прежнему мил и что она не собирается ни устраивать ему скандала, ни отказываться от встреч с ним. Раз в неделю они ездили куда-нибудь в ресторан, а потом в пустую квартиру друга Степана, работающего за границей. И всегда Степан задавал один и тот же вопрос. Он пытался застать ее врасплох. Спрашивал в конце ужина после трех-четырех рюмок коньяка, в минуту страсти, прижимая свои губы к ее прохладному круглому ушку: «Света, а это мой ребенок?» И неизбежно получал: «Возможно».

И еще он пытался заставить ее показать ему еще хоть раз сына. И каждый раз он, Степан, взрослый сорокалетний мужик, поражался, как легко и органично Светлана уходила от его просьбы и с какими царапинами на душе выходил он из этих ситуаций. Как разнообразны приемы у этой двадцатилетней девочки! «А зачем тебе? Ты же бросил своего сына». Или: «А ты уверен, что это твой сын?» Или: «Я не могу этого сделать. Мальчик только что перенес воспаление легких». — «И ты молчала?» — «А какое отношение мой сын имеет к тебе?» Как же она трепала ему нервы в этих перепалках! Но почему через родившееся раздражение она становилась все желаннее и привлекательнее? Почему ее несложный, жестокий и прямолинейный внутренний мир начал для него быть почти столь же притягательным, как внутренний мир жены?

…Пока она шла навстречу, Степану тревога запала в душу: не случилось ли чего-нибудь? Вчера Светлана подписывала поручение в банк, значит, на работе должна быть только к двум, а с утра в банке. И тут же какие-то неясные тени замелькали в его сознании: такой же солнечный зимний день, у него билось сердце, ботинки разъезжались на свежем снежке, когда он подходил к подъезду. Ну, конечно, сын родился у него ровно год назад! Все точно! Сходятся и погода, и день, и число. Наверное, Светлана и заехала с утра на работу, чтобы удостовериться, помнит ли об этом он. Ну, конечно, это его сын: помнит он о его дне рождения скорее сердцем, нежели умом. И все же он спросил:

— У тебя ничего не случилось?

— Нет. Почти нет.

— А все же?

— Я решила отдать тебе твоего сына. Но не даром.

— Взамен?

— Взамен тебя. И сроку тебе три дня. Если приедешь до воскресенья, выйду за тебя замуж, если нет — выйду за другого.

— Но пойми, Светлана, я ведь не один.

— Я сказала все…

В половине девятого энергично протопал через школьный подъезд последний опоздавший — это уже десятиклассничек, без шапки, с тремя тетрадочками под мышкой. Развиднелось. Под окном рыкнул на газу хорошо отрегулированный мотор Степановой машины, потом на коротком участке проезда между домами на секундочку алые «Жигули» Степана возникли в обзоре. Как всегда, на этом месте Степан два раза ударил по тормозам и два раза мигнул стоп-сигнал — договоренный прощальный знак жене. Теперь уже началось утро Маргариты Артемьевны.

Как всегда, она не стала убирать ничего со стола — ближайший семинар у нее в двенадцать, — а сняла халат и сразу юркнула в уже подостывшую постель. Конечно, дел было много, и по дому и по работе, много приходилось читать, но все это Маргарите Артемьевне было не в тягость. Она знала, что эти утренние, якобы пустые часы — самые плодотворные. В этой полудремоте многое сбивается для ее будущей докторской диссертации, многое шлифуется в душе, а Маргарита Артемьевна, шутя, но не совсем в шутку говорила про себя: «Я ведь живу, зарабатываю не только своими знаниями, но и душой, и должна ее держать в щегольском порядке, иначе какой я философ, иначе я начетчик, громкоговоритель».

Маргарита Артемьевна закрыла глаза, немножко понежилась под одеялом, и сразу же сквозь легкую дымку полудремоты в сознание вошли мысли о диссертации. Тема была очень трудная. Подруги ругали ее: «Дура ты, Маргарита! Делала бы проходняк!» Но почему-то ей все это было нужно, а сложность работы и количество материала только подхлестывало ее.

Очень много личных мыслей лезет последнее время по утрам. Может быть, появилось больше домашних забот?

Квартира, кооперативный гараж; у Степана база, у нее — «сыночек».

Ведь она, Маргарита Артемьевна, сознает, что любила Степана как очень красивого, мужественного и сильного мужчину. Это всегда было, как говорят в теории информации, основным фоном. Уже потом открылись его ум, некоторая духовность, вернее, стремление к духовности, постоянное уважение к делу, которым она занимается, еще — щедрость и даже некоторая тонкость. Да разве скажешь, за что любишь? Ну, хватит. По инерции у Маргариты Артемьевны еще возникло несколько рассуждений о Степане, о ее семейной, в общем-то счастливой жизни, а потом мысли плавно перешли на рабочие. Маргарита Артемьевна дважды вскакивала с кровати, чтобы тут же, в спальне, на трельяжном столике записать на каталожных карточках — еще университетская студенческая привычка, — записать пару сформировавшихся и обретших точную словесную форму мыслей, а потом все будто застопорилось, в голове стало просторно, светло, ни полумысли, одна повседневная волокита — утро кончалось. Дальше вылеживать было нечего. По опыту Маргарита Артемьевна знала: бесполезно, мозг выдал утреннюю продукцию, пора было браться за хозяйственные дела. И что сегодня у нее самое главное? Убрать все на кухне — и «сыночек».

Как часто она думает о Степане плохо. То приедет поздно вечером, то в воскресенье умчится на какие-то мужские, очень нужные посиделки в сауну. Она, Маргарита Артемьевна, чувствует, что здесь, в этих отлучках, что-то не то, но ведь он все так же внимателен и заботлив.

Это утреннее стояние у окна в кухне началось у Маргариты Артемьевны уже лет пять, после того как приехал в Москву двоюродный брат Степана из-под Чернигова с женой и сыном Васькой лет пяти. Честно говоря, Маргарита Артемьевна родственников мужа не терпела, потому что, приезжая к ней в дом, все оглядывали ее быт вроде бы с неодобрением, вроде бы на все смотрели как на вотчину Степана. А ее, ученую хозяйку, не одобряли за отсутствие статности в фигуре и неплодность. Но эта чета из-под Чернигова привезла с собой такого веселого и смышленого Ваську, что, привязавшись к пареньку — ему и кукольный театр, и зоопарк, и уголок Дурова, и «Синюю птицу» во МХАТе, — Маргарита Артемьевна простила родителям и нежилой хрусталь, купленный в немыслимой очереди, и любовь к импортным обновам, и вечерние до упада сидения перед телевизором. Васька искупал все. Для Маргариты Артемьевны он был мудрее, добрее и интереснее двух сопровождавших его взрослых. После отъезда Васьки Маргарита Артемьевна и загрустила. Начались смотрения в окно, плохой сон. Тут-то вскоре Степан и пригнал «сыночка». Господи, откуда же, думала Маргарита Артемьевна, такая деликатность, такое точное знание психологии — от сохи?

• Предыдущая
• 60/100
• Следующая