Мемуары сорокалетнего - Есин Сергей Николаевич - Страница 65

• Предыдущая
• 65/100
• Следующая

Володя минут двадцать помечтал, ожидая Олечку, а потом встал и, как был, в одних трусах, босой, пошлепал разыскивать жену.

Олечка на кухне заново перемывала посуду. Каждую тарелку она мыла мылом, вытирала до блеска мягким полотенцем, ставила посуду стопочкой, прокладывая, как в магазине при покупке, небольшие бумажки. Сервиз, правда, у них был хороший, дорогой, английский, еще на свадьбу им Володиными друзьями подаренный. Олечка полагала, что так сервиз сохранится лучше: рисунок в серванте не трется при всяких вибрациях и трясках. Бог с ней, с ее причудами, это ее дело.

Володя подошел к Олечке и обнял ее, повернул счастливо к себе:

— Будет тебе, Оля. Все-таки сегодня мой день. Завтра домоешь.

— Прекрати, Соломин, — смеясь, отбивалась от него Олечка мокрыми руками. — Взрослым тебе пора становиться. А у тебя на уме одно мальчишество. Видишь, я занята… — И тут какое-то неясное, но злое и неприкаянное чувство возникло в душе у Володи: «Вот черт, из всего делает предмет торговли. Стекляшки совсем заморочили бабе голову». Но он подавил в себе эти мысли. Ни слова не говоря, повернулся и пошел в спальню.

Олечка разбудила Володю пораньше; солнце через шторы светило вполсилы, косо; Володя спросонья, еще не открывая глаз, потянулся к Олечке, но она, подставив ему под подбородок остренький локоток, вывернулась, вскочила с кровати, отвернула шторы:

— А ну, марш бриться, Соломин! Давай, давай, Соломин, не ворчи. Ты обещал отвезти меня утром в ломбард?

Недовольный Володя поплелся бриться. Когда он вышел из ванной комнаты, Олечка уже растолкала Наташку на сорок минут раньше обычного времени. Чайник на кухне кипел, шипела яичница.

Володя быстро оделся. Наташке сполоснули мордашку, но все равно она сидела со своим капроновым бантом в волосах заспанная, молоко пила без всякого аппетита.

Володя хотел было немножко потискать, растормошить дочку, и она сонненько, ласково прислонилась к его плечу. Но Олечка и тут шикнула на их возню и навела надлежащий порядок.

После завтрака по еще полупустому от транспорта городу забросили Наташку на машине в детский садик, и опять Олечка не дала отцу как следует проститься с дочкой, Володя только успел чмокнуть Наташку в бархатистую щечку и погнал в ломбард.

Они приехали одними из первых, почти к открытию, но народ уже запустили, и два больших зала были полны. Володя поразился: сколько, оказывается, народу пользуются этим заведением, оставшимся в наследство от прошлого. К удивлению Володи, Олечка быстро ориентировалась в толпе, в обилии разных прилавков. Смело прокладывая себе дорогу узлом из марли, в который была завязана ее шуба, она успокаивала деликатничающего Володю:

— Эти все сдают вещи в заклад, а у нас — другое.

Наконец они добрались до прилавка, где принимали меха. Здесь Олечка энергично всех оттеснила:

— Граждане, на хранение вещи сдаются без очереди.

«И откуда она все знает?»

Очередь принялась было роптать, но приемщица, подняв строгое лицо от какой-то лохматой шкуры, внушительно сказала:

— На хранение вне очереди.

Не успели Олечка и Володя встать за какой-то женщиной, которая сдавала каракулевую шубу, на которую Олечка сразу же положила жгучий пронизывающий взгляд, как за ними пристроились еще две молодые дамы с перекинутыми через руку мехами. Они тоже чувствовали себя здесь, несмотря на почти юный возраст, завсегдатаями («Артистки, что ли?..» — подумал Володя, мельком углядев сверкание, исходившее от их пальцев и ушей), потому что тут же, совершенно не стесняясь толпы, где стояли люди довольно среднего достатка, затараторили о своей не очень трудной жизни, будто нарочно привлекая к себе внимание.

Они трещали о сеансах в саунах, об очковой диете для похудания, о достоинствах своих педикюрш и массажисток. Они говорили громко, с вызовом, как бы оповещая о том, что в ломбарде они случайно, ломбард их ничуть не привлекает, но что поделаешь, если здесь работает холодильник для хранения мехов. В их болтовне слышалось: «Мы не такие, как вы. Не путать! Мы из другой жизни, которую сделали нам наши мужья и отцы. А если и заскочили сюда, то только на минуточку: мы живем вкусно, с удовольствием, и точно так же должны жить наши меха».

Володю коробило от этих разговоров. «Какие дуры, не умеют себя вести. А ведь если их раздеть и выпустить голенькими, без камушков и тряпочек, еще неизвестно, позарился бы кто на них. Нашли где хвастаться! Может быть, кто-нибудь закладывает старую шубу, чтобы отметить «девятый день». И главное: не одернешь, подумают, что от зависти». И в этот момент, ища Олечкиного сочувствия, Володя вдруг поймал ее взгляд…

Олечка упивалась разговором трещоток! Глаза ее пылали, ротик приоткрылся. Она была в другой, чужой, «красивой» жизни. И видимо, какая-то ударная, вдохновенная мысль уладилась за чистеньким, без единой морщинки лобиком. Как жадно она охватывала глазами камушки, платьица, макияж, прически, сумки двух болтушек! Кроме «Королевы Марго» и дорогого фарфора, у нее появилась еще одна страсть — стиль жизни. Он слишком хорошо знает Олечку, чтобы не видеть этого по ее лицу. Ее приобщение к роскошной светской жизни так просто не кончится. И в этой ситуации ему, Володе, живым не уйти. Значит, он зря семь лет перевоспитывал Олечку? Значит, из его затеи ничего не вышло? А если Олечка его, Володю, бросит как не обеспечившего должной жизни? Ну уж дудки» Он ей преподаст урок, он перестроит свою жизнь, Будет знать, как мыть по ночам фарфор! Пускай тогда с фарфором и спит!..

Володя, когда ему хотелось поссориться с женой, наорать на нее, всегда вспоминал, как Олечка впервые появилась на его рубеже. И это успокаивало…

Олечка в последние дни острее почувствовала напряженность в отношениях с мужем. И понимала: он-то, Володя, прежний, открытый, добрый, ее любит, Наташку, меняется она. В хорошую ли сторону? Да и в стороне ли дело, если молодость уходит, а с нею и шанс?..

В ломбарде все закончилось довольно быстро: Олечка сдала свою, из нутрии, скромненькую шубейку, заплатила семь рублей за хранение до октября и пошла с мужем на выход. Она увидела и мрачноватое лицо Володи, и складочку у него на лбу, не предвещавшую ничего хорошего, и решила: зачем портить себе настроение, пойду лучше до работы пешком. С Володей распрощалась сухо, лишь губами приложилась к щеке, да укололась об усы (вот дурацкая мода!). Володя забрался в «Жигули», жикнул с места «с пригаром». Бог с ним, никуда не денется. Олечке еще надо обдумать кое-какие планчики и мотивчики. Десять дней назначенного срока кончаются, и сегодня будет звонить этот сумасшедший из Рима. «Вот приспичило мужику, — самодовольно подумала Олечка, — вот это любовь».

На улицах холодновато, но прохожие бодро топают, и Олечка с удовольствием замечает: еще далеко не все потеряно, почти каждый второй мужчина оборачивается ей вслед. Значит, еще хороша! Она достаточно самокритичный человек, но, искоса разглядывая свое отражение в витринах магазинов, констатирует: есть на что посмотреть. Ей, конечно, сейчас не семнадцать, когда ее встретил Володя, а двадцать пять, и, видимо, для нее это пиковый возраст, она пополнела, но волосы по-прежнему густые и не по моде, коротко она их не стрижет, а, как и в молодости, носит распущенными по пояс, эдакая красавица-ведьма, Марина Влади, а вот глаза у нее стали другие — спокойнее стали, глядят как бы через человека, зеленые, славянские глаза. Никуда доблестному супругу от этих глаз не деться.

Буйный и любимый ее муж — правдоискатель. Она мучается, как мышь, все тащит в дом, старается, чтобы они жили лучше и престижнее, а он все делает ей замечания:

«Надо жить жизнью людей наших возможностей и нашего круга». Ее вот иногда за киноартистку принимают. Когда девушки с работы приходят к ним в гости в дом, то разевают рты не только от Володиных кубков и медалей, но и от всего стиля, от импортной кухни, от посуды, от книжных шкафов: «У вас как у писателей или у артистов». Она ведь ни на что не претендует, она все о себе знает; она, Олечка, — мужской парикмахер высокого класса. Мастер. И мало это, и много. Смотря с какой стороны зайти…

• Предыдущая
• 65/100
• Следующая