Мемуары сорокалетнего - Есин Сергей Николаевич - Страница 69

• Предыдущая
• 69/100
• Следующая

А потом состоялся у них разговор, доставивший Володе много удовольствия.

— Скажи, Володя, — спросила Олечка, — почему ты себя за итальянца выдавал?

— Я выдавал?

— Конечно, выдавал. Ведь был совершенно похож. И говорил по-иностранному. Может быть, у тебя тоже была тайная мысль…

— Какая мысль?

— Ну, такая «подвижная»…

— Я же тебе говорил, — Володя так сразу ничего и не понял про «подвижную» мысль, поэтому отвечал только на первую половину вопроса, — я с соревнований, из Италии. Там купил себе разного шмотья. А у нас знаешь как в спорте: аэродром, стадион, магазин, если есть несколько часов, и обратно. А ведь несмотря ни на что, все говорят: Италия, Италия! Живопись, культура, скульптура! Я ведь в этом ничего не понимаю. Но дураком показаться не хочется, а потом — любопытно. Вот после возвращения из Италии мне и захотелось посмотреть на итальянские картины, о которых столько говорят. Ну, а теперь давай, Олечка, выпьем еще понемножку.

Выпили. И теперь уже Володя задал вопрос:

— Олечка, а ты, наверное, в спецшколе итальянский язык учила?

Олечка решила поважничать:

— Нет, я частным образом занимаюсь.

— Готовишься куда-нибудь поступать?

Очень хотелось ей, чтобы чемпион принял ее за девушку культурную, и в этом приятном заблуждении оставался. Но вранье — вещь сложная, надо все запоминать, а держать в голове всякую чушь для Олечки было, очевидно, утомительно. И она — была не была, красоты от этого у нее не убавится — махнула всю правду:

— Я ПТУ заканчиваю: буду парикмахером. У меня, как говорится, принципиальная установка: не соваться туда, где не соображаешь. С учением у меня были трудности.

— А зачем же тебе итальянский?

— Была у меня веселая «подвижная» идейка, — сказала Олечка, — но видно, не очень получается.

— Может, я тебе помогу?

— Ты, Володя, — рассмеялась Олечка, — в этом деле не помощник. Здесь нужна самостоятельность.

— Ну а все же?

Олечка, видно, уже и сама была не рада, что так разговор повернулся. Сочинять дело утомительное, да и к парнишке, сидевшему напротив нее, она сразу же почувствовала доверие, с ним ей было удивительно легко и спокойно. Скорее, даже больше того… Ей, конечно, понравились его курточки и свитерки, его машина, его твердые руки на руле, уверенная самостоятельность, которой так не хватало ее сверстникам. Между ними образовалась какая-то внутренняя связь, которую Олечка не смогла бы четко определить, но все-таки чувствовала. Володя так пристально и мягко на нее глядел, в светлых его глазах играли такие удивительные мерцающие фонарики… В ответ и ее глаза глядели на него не просто с интересом и любопытством, а невольно тоже излучали то, что она, наверное, не смогла бы и не сумела высказать. Володя понимал, что ее легкая и слишком откровенная болтливость — хотя вообще она не говорушка — тоже признак нового, непонятного для нее состояния. Ей хотелось сразу все о себе выложить, ей казалось, что Володя ее сразу поймет. Ей хотелось быть перед ним интересной, показать себя с ним с лучшей стороны, но она сомневалась: стоит ли все выкладывать сразу как есть. Володя так ласково и понимающе на нее глядел, а пауза так затянулась, могло показаться, что она неискренна, что-то скрывает. Олечка даже немного испугалась и, продолжив свой прежний небрежный тон, сказала:

— В четверг в картинную галерею всегда водят интуристов. Понятно?

— Нет, непонятно. Ты что, шмотье у них перекупаешь?

— Ты, Володя, прост, как граненый стакан. Такой гадостью я не занимаюсь.

— Тогда при чем здесь четверг?

— Рано или поздно кто-нибудь из иностранцев ко мне подойдет…

— Ну, и?..

— Ну и влюбится. И увезет меня с собой.

— А чем тебе здесь плохо?

— Хочется чего-то другого.

— Мюзик-холла со стриптизом, что ли?

— Точно! — с некоторым вызовом сказала Олечка.

— Ну, ты даешь, Ольга, — Володя даже растерялся. — Та сама это придумала? Вот ты сначала влюбись в нашего, тебе и расхочется за границу, — сказал Володя со значением, а сам подумал: «Теперь главное — проявить настойчивость, но без нахальства».

Начиная с этого места, он старался прокручивать свои воспоминания побыстрее. Но из песни слов не выкинешь.

Они вышли из ресторана. Еще светло, и приступать к главной части программы было рано. Шампанского Володя слегка лишь пригубил, поэтому решил усадить в машину Олечку, махнуть в загородную гостиницу, при которой был бар и дискотека. По дороге он к Олечке не приставал, а вел себя как приятель, хотя и удивлялся той легкости и сердечности, которые у него возникли в общении с новой подружкой, рассказывал разные случаи из своей спортивной жизни и одновременно цепко следил за дорогой.

В дискотеке они славно потанцевали, и, изредка в танцах прижимая Олечку к себе, Володя как-то неожиданно для себя обмирал от ее прикосновений. Как и Олечка, он еще не понимал, что с ним происходит, не отдавал себе в этом отчета и на всякий случай гнул привычную для спортсмена линию — на победу. На этой трассе бар и дискотека были этапами обкатанными, а на пути к городу, километрах в двух от гостиницы, важным местом служил пригодный для машины спуск от шоссе к реке.

Перед отъездом, когда начали крутить на магнитофоне последний танец, они еще раз сходили в бар, и Володя, заказав два коктейля, подмигнул знакомому бармену и получил один коктейль покрепче, а другой без спиртного.

У реки было темно и прохладно. Володя поднял, чтобы было потеплее, окна, выключил свет и мотор и, потянувшись к Олечке в этой темноте, ставшей густой и липучей, сразу встретил ее губы, мягкие, пахнущие вишневым ликером.

— Володя, — выдохнула она, — Володя, Володечка…

Володя со стыдом вспоминал, как через некоторое время бросил лихую фразу: «Ну, видишь, русские ребята ничуть не хуже, чем иностранцы!» И как Олечка заплакала, и как он испугался и попытался не по-мужски всю вину свалить на Олечку. И как Олечка сквозь слезы сказала: «Ты ни в чем не виноват, я этого хотела, Володя. У меня такого парня больше никогда не будет». И как отвез Олечку домой, уже после ее прощальных слов — она протянула ему руку и сказала: «Я живу в этом подъезде на пятом этаже в квартире семнадцать, если захочешь увидеться — заходи», — он трусливо подумал: «Пронесло, фамилии я ей, кажется, не говорил, а номер машины не догадается запомнить».

Но сам он ее почему-то не забыл, а, наоборот, с каждым днем вспоминал все чаще и чаще. И как у нее горели глазенки за столом, и ее детские, податливые губы, пахнущие вишневым ликером. Он думал, что это так, блажь, пройдет, но тут она появилась на рубеже…

Они бежали гонку патрулей в ФРГ. Участвовали две наши команды, но основные противники — австрийцы — были очень сильны, прямо на пятки австрийцам наступали спортсмены ГДР. Опытный, очень постаревший тренер Сергей Константинович, уже давно работавший с основной сборной, знал, что его ребята выиграют, хорошо потопают, поднажмут и проявят волю к победе. И все же полной уверенности в победе не было. Наши могли прийти первыми, если кто-то хорошо измотает австрийцев, и Сергей Константинович решил в первой сборной ее, так сказать, ведущего не выставлять. «Володя, — сказал Сергей Константинович, — ты должен пожертвовать собой ради команды. Даже с тобой команда вряд ли выиграет, а без тебя, если ты хорошо измочалишь австрийцев, а они будут ориентироваться на тебя — ты самый сильный, известный им, — наша первая сборная, может быть, станет на финише победительницей. Становись во вторую сборную, ребята там послабее, но взвинти темп на первой половине трассы. С каким вы придете временем, не имеет значения, главное — вымотай австрийцев, сделай это, Володя, для меня, мне очень нужна победа».

Володя с недоумением посмотрел на Сергея Константиновича. Он, Володя, был в пике спортивной формы, ему не терпелось стать чемпионом. Даже муть поднялась в душе: «Вспомнил старые благодеяния. Ну, взял в команду. Ну, научил ездить и стрелять. Что ж, теперь всю жизнь за это отрабатывать?!» А потом Володя вспомнил старушку мать Сергея Константиновича, которая всегда встречала их после чемпионатов, его холостяцкую однокомнатную квартиру, в которой кто только из команды не бывал, кухню в этой квартире, уставленную несданными молочными бутылками, и самое главное — вспомнил о характере Сергея Константиновича, как он пробивал ребятам квартиры, машины, старательно женил, как долго внушал ему, Володе, мысль: «Скоро все кончится. И большие деньги, и слава, и зарубежные поездки, и новые машины. Надо учиться, стараться, чтобы на основной работе ты был на хорошем счету, надо пробиваться в главной, неспортивной жизни, пробиваться трудом». Вспомнил Володя, как долго Сергей Константинович пытал его на сборах о призвании, о склонностях, потом устроил в ГАИ, организовал отпуск для учебы на курсах, ездил несколько раз к Володиному начальству, когда приходило время соревнований и сборов. Вспомнил Володя все, что сделал Сергей Константинович для него и ребят, подумал, что ближе ему нет сейчас человека, и сразу на сердце потеплело. И он сказал) «Хорошо, Сергей Константинович, я сделаю все как надо, выложусь».

• Предыдущая
• 69/100
• Следующая