Мемуары сорокалетнего - Есин Сергей Николаевич - Страница 96

• Предыдущая
• 96/100
• Следующая

Лидер на то и лидер, чтобы в сложную минуту брать на себя инициативу. Павлик, посмотрев на загрустившую после третьей рюмки супружескую пару, на себя инициативу и взял:

— А теперь, Санчик, — сказал он, — выкладывай как миленький, что у тебя за проблемы. Ты ведь даром в гости напрашиваться бы не стал!

Саша здесь разнервничался, потому что когда у человека несчастье, со своими неприятностями лезть вроде некрасиво. А с другой стороны: если друг его все распихивает, может быть, в этом случае он, Саша, своего друга и выручит, перехватив у него излишки. И решив так, Саша и выгрузил все свои соображения насчет машины на обремененную собственными заботами головушку друга.

— Ну, а сколько тебе, Санчик, надо? — спросил Павлушка, внимательно все выслушав и сочувственно во время рассказа Саши почмокав губами.

— Много. — Нонна здесь молчала, потупив глаза, будто мужские разговоры это совсем не ее дело. — Много, — сказал Саша, — две тысячи рублей.

— Да, — крякнул с сомнением разволновавшийся Павлушка и, не приглашая никого выпить, с ходу налил себе и махнул еще рюмочку. Вытер ладонью усы и сказал — Многовато. Столько я тебе не дам.

— Ну, сколько сможешь, — сказал униженно Саша.

— Понимаешь ли, Санчик, — голос у Павлика звучал трезво, рассудительно, — денег у меня сейчас свободных совсем нет. Если со мною что-нибудь случится, то Светке надо спиногрызов, детишек, на ноги ставить. Все мои деньги, заработанные невмешательством, сейчас в облигациях. Есть у меня, правда, на одной из книжек пятьсот рублей. Я завел ее еще в институте и раза два в год то сотнягу возьму, то сороковку положу. Вот с нее, — продолжал Павлик, все более и более вдохновляясь своими идеями, — я и сниму тебе все пятьсот рублей.

После посещения Павлика для Саши и Нонны началось самое трудное время: основные кредиторы из списка, который они составили в первый день, когда пришло радостное известие, оказались несостоятельными, одним махом, из одних рук денег занять не удалось, а значит, надо было кланяться другим, поименованным в списке знакомым. Нонна испереживалась, глядя на Сашу. Приходил он с работы позже, чем обычно, злой, худой, хмурый. Нонна уже не спрашивала, знала: неудача. Да и не хотела спрашивать: здесь Саша замыкался, выдавливал из себя по капле. Не очень, видно, ему хотелось расписываться перед женой в том, что у него, коренного горожанина, друзья, с которыми он знаком от общей в детском саду манной каши, оказались прижимистые, скаредные, расчетливые и на деньги скупые. «Чего они боятся? — думала Нонна. — Разве мы не отдадим? И как можно думать, что кто-то возьмет деньги, чтобы не отдать? Разве так бывает? Как можно не отдать? С какими глазами потом глядеть людям?» Все это в сознании Нонны не умещалось. Воспитанная в деревне, она вообще не понимала, не могла понять, почему эти бумажки, деньги получили над людьми такую власть. Конечно, она читала очень давно, еще в школе, о силе этих бумажек над судьбами людей, но ото все, казалось, кануло навеки.

Иногда, приходя домой, Саша сам признавался, глядя на молчащую, испуганную Нонну:

— У Витька был.

— Ну, как Витя?

— Жалуется, что время ненадежное, трудное.

— Да, все живут нелегко, — говорила Нонна.

А сама думала: «Трудное, ненадежное для воровства. Как же Витьке не стыдно! Ведь сам еще полгода назад хвастал, что у него на книжке на пару «Жигулей». Укорял Сашу, что он не умеет жить, приспособиться к текущему моменту».

«Откуда у тебя, Витек?» — спросил тогда Саша. Витька насупился и со значением сказал: «Бабушка оставила наследство». Тогда Нонна все это воспринимала по наивности как правду. Подумала: «Везет же людям. Бабушки наследство оставляют. А мы тахту еле-еле купили, полгода на нее деньги собирали». А уж потом Нонна узнала, как чистенький, вежливый Витька их зарабатывает. Ах, чистоплюй, чистюля! Всегда в глаженой рубашечке, галстуке, в перчатках, всегда гордый, пахнет дорогим одеколоном. «Быть шофером на автобусе — это не значит ходить в телогрейке. Марку надо поддерживать».

В тот день она ехала из города, от вокзала, к себе на Козье шоссе. Народу на остановке автобуса была тьма. И вдруг видит Нонна, подкатывает к остановке пустой сверкающий «Икарус», а за рулем Витька. На автобусе ни трафаретку ни номера маршрута, а двери открылись — и Витькин голос: «До Козьего шоссе». Здесь все кинулись в автобус, человек сто залезло, и Нонна тоже втиснулась в заднюю дверь. Хотела к кабине, к Витьке протиснуться, не тут-то было. Двери закрылись, и Витькин голос снова: «По десять копеек». — «Знаем, знаем, — сказала женщина, стоящая рядом, — не первый раз едем». «Боже мой, Витька!..» Нонна с трудом развернулась, стала боком и глазами сосчитала кресла, прикинула, сколько народа стоит в проходе. Ах, Витька, Витька, чистюля в галстуке… Это значит — рейс утром, рейс вечером — двадцатка в день. А потом Нонна вспомнила, что Витька работает не на рейсовом автобусе, а в министерстве, обслуживает совещания, и, еще вспомнила, как он жаловался: недоплачивают, видите ли, ему, на рейсовом автобусе, дескать, шоферам платят больше. Время ему ненадежное. Для воровства оно ненадежное. И хорошо, что не дал. Бешеные деньги у него, горячие.

Во всей этой истории Нонну больше всего поражало, как крепко ей в сознание втемяшились эти деньги. Даже просто удивительно — что бы она ни делала, даже когда дома с детьми разговаривала, смеялась, книжки им читала, а в краешке мозга все время ворочается этот червячок: где достать, как извернуться? Прежде с нею такого не было и при более серьезных случаях. Просыпается с мыслью об этих проклятых деньгах, ходит, разговаривает, обедает. Как включенный напостоянно телевизор, но с одной надоевшей программой. «Да черт с ней, с этой проклятой машиной, — иногда думала Нонна, — ведь не самое это неотложное в жизни. Кровное, что ли? Ведь и нервничаю-то я только из-за Саши». Так она себе говорила, отгоняла настырные мысли, а они вились и жужжали, жужжали. Заслоняли эти мысли всю жизнь. Намертво закрывали, ни одной щелочки не оставляли, будто надели на голову черную шапку.

В этот ужасный для Нонны период очень ее поддерживала Зинаида. Как только Нонна приходила на работу, открывала свое фанерное окошечко, через пять минут в него уже просовывается, дыша современной косметикой, Зинаидина голова. И не здравствуй-прощай, а «Ну, как?»

— Все по-прежнему, — отвечала Нонна. — Еще кое-что собрали, но ведь это не выход из положения, а одна мука, мелкие долги надо сразу и выплачивать…

— Да, — вздыхала Зинаида, — тебе, Нонна, нужен настоящий кредитор, который мог бы ждать.

И обе они знали, о каком кредиторе идет речь, и обе дальше в своих разговорах пока не шли. И все же Нонна этот вариант тоже держала в памяти. Но держала как-то неопределенно, без роковых последствий. И все же, когда она получила от бабушки перевод, а вслед за ним и письмо, где бабушка писала, что наскребла для внучки две сотни рублей, а если потребуется, то она, бабушка, готова и корову продать, вот тут Нонна и решилась. Значит, ей жить захребетницей? Саша ночей недосыпает, мыкается, пытается найти деньжонок, чтобы не только для себя, для всей семьи, для совместных удобств купить машину, а она, Нонна, только созерцатель, только осторожный советчик и критик чужих прибытков? И тут, когда такие безжалостные мысли загрузили Ноннину, всегда разумную и трезвую, голову, она и ответила Зинаиде, когда та утром просунула к ней в окошко свою душистую, пахнущую всеми временами года прическу: «Ну, как?» — она и ответила, подняв на подругу темноватый решительный взгляд:

— Плохо. Скоро уже придет открытка, а у нас все по мелочи. Нужен настоящий кредитор.

— Вот и распрекрасно, — ответила добрая душа Зинаида, — Гришенька ремонт в своей квартире закончил, звал сегодня убраться и полы вымыть. Вместе и пойдем.

— А удобно? — внезапно закраснелась Нонна. Решимость ее, которая еще минуту назад была так крепка, улетучилась. — Да как же… Ведь Саша…

• Предыдущая
• 96/100
• Следующая