Мемуары сорокалетнего - Есин Сергей Николаевич - Страница 98
- Предыдущая
- 98/100
- Следующая
И она говорит то, чего не должна была говорить:
— Спасибо, Григорий Семенович. Большое спасибо.
Нонна очень просто, как пакет с сахаром в булочной, берет из рук Гришеньки сверток с деньгами, сует его в сумку.
— Мы очень быстро вам деньги вернем, — говорит она Гришеньке и чувствует, что на глазах у нее молодые слезы. Отчего? Оттого ли, что Гришенька своим поступком разрешил все ее трудности? Оттого, что столько лет держалась, ни на кого не глядела, а здесь в уме своем, в мыслях совершила грех? От греха своего она заплакала?..
Дома Нонна первым делом, не разворачивая газеты и не пересчитывая денег, заложила весь сверток в целлофановый мешок, перетянула его крест-накрест резинкой и засунула все под ванну поглубже, а спереди еще заставила свой тайничок стиральными порошками и банками со средством «Чистоль» для чистки унитазов и раковин.
Через час, около десяти вечера пришел расстроенный Саша.
— Ну, что, Саша? — спросила Нонна очень заинтересованным и натуральным голосом.
— Неважно.
— Ты не очень волнуйся, мне на работе обещали тысячу рублей из кассы взаимопомощи.
— Так много!
— В порядке исключения.
— Ну и дела. А мы-то так долго страдали, бегали…
— Еще только обещали. Но мы с Зинаидой по этому поводу даже винца выпили. — Это Нонна сказала на всякий случай, потому что знала: от нее попахивает.
— Если немножко — это не страшно.
У Саши сразу поменялось настроение.
— Ну и жизнь начинается, Нонна! У меня просто гора с плеч. Машина в наших руках. Еще одно усилие. Рублей шестьсот добыть. Это уже мелочь. Это я наскребу, добуду.
Ночью Нонне снился сон, что на берегу их родной реки в солнечный день, в полдень, лежит она на траве рядом с Григорием, и Гришенька гладит своей широкой и горячей рукой ее плечи и грудь, и ей приятно и радостно. И от этого сна она проснулась и расплакалась…
На другой день Саша встал в прекрасном настроении. Хмуроватая Нонна нажарила ему картошки, — Саша хотел было спросить у нее, чего она с утра такая сердитая, но вспомнил, что у женщин есть и свои проблемы, и решил с вопросами не соваться, поэтому он молча умял сковородку картошки, выпил кружку чая и пораньше побежал на стройку. Еще в дороге, несмотря на автобусную тесноту, он достал из кармана блокнотик и, положив его на чью-то протестующую спину, переписал столбиком все суммы — знал он все их, конечно, наизусть, как таблицу умножения, но решил подкрепить свою память графическим выражением, — переписал все суммы, которые он назанимал или, как в случае с кассой взаимопомощи на Нонниной работе, уже мог считать почти в своем кармане. Итог был утешительный. Все получалось, все было о’кэй, со сроками возвращения денег тоже было почти нормально: подтянут потуже животы, он поищет совместительство, Нонна, как договаривались, с сентября пойдет убирать школу, и все они выплатят с честью и в срок. Годика полтора придется крепко потрудиться, но зато машина-то будет надолго, навсегда! Определенно надолго. Он, Саша, человек аккуратный, добросовестный, отвертку и гаечный ключ в руках держать умеет. В деревню к Нонниной бабушке станут ездить, попозже возьмут, если, конечно, достанется, садовый участок, разведут там приусадебное хозяйство — яблоки разные и редиску — будут решать свою продовольственную программу. А без собственной машины все это сельское строительство сплошная ерунда. Машина для него не роскошь! Жизнь налаживается.
На стройке Саша постарался все дела побыстрее продвинуть вперед. К двенадцати у него были замерены все высоты, проверены углы и вертикали, на нужных уровнях сделаны отметки, и — к двум он уже был в управлении.
За последнее время он уже привык, что из-за машины в управлении многие стали к нему относиться посдержаннее, вроде с насмешкой, но это, думал Саша, как короста, позавидуют-позавидуют — и отлетит зависть. Жаль, что в его комнате поменялась атмосфера: все сидят из-за Тамары Григорьевны насупленные, будто в чем-то виноватые, Юлечка притихла, а Варвара Петровна еще больше курит. Перестали женщины проводить и большие совместные чаепития — каждая пьет свой индивидуальный. Видимо, из-за него, Саши, разругались и теперь друг на дружку дуются. Саше это не страшно, перестанут. Когда получит машину, купит он торт побольше, бутылку шампанского, как бывало, посидят они все вместе, погутарят, Саша поулыбается женщинам своей обстоятельной мальчишеской улыбкой, — а силу и неотразимость ее он все же ведал, — и снова наступит мир, благодать и товарищеское взаимопонимание. Но такое все впереди. Когда Саша на этот раз вошел в комнату, все там было как после бури: Варвара Петровна бубнила в телефонную трубку тяжелым басом; у Юлечки очи были красноватые, заплаканные и даже вроде имелся синячок под глазом; Тамара Григорьевна сидела мрачная, опухшая и, по всему видно, тоже плакала. Ну и дела, подумал Саша, и сердчишко у него жалостно дрогнуло.
Первой вызвала его в коридор Варвара Петровна. Шваркнула трубкой по рычагу, с размаху сунула окурок «беломорины» в блюдечко, заменявшее ей пепельницу, и взглядом, движением тяжелых, по-мужски сросшихся на переносице бровей указала Саше на дверь: дескать, выйдем поговорим.
Вышли в коридор, состыковались.
— Ты пива бутылочку не захватил? — начала Варвара Петровна.
— В магазине было, я заглядывал.
— Тогда дай анальгинчику.
— Есть тройчатка, Варвара Петровна. Тяжело?
— Ой, тяжело. Мы здесь вечерком побеседовали с прорабами. Суровые мужики, пришлось держать марку…
— С тобой-то, Варвара Петровна, ясно, а что с нашими, — Саша мотнул головой на закрытую дверь.
— С ними сам разбирайся. Одна страдает от жадности, другая от того, о чем сам догадываешься… Я бы тебе в присутствии молодых баб улыбаться декретом запретила;.. Но ты с ними помягче…
— Будет тебе, Варвара Петровна, напраслину возводить.
— Не темни, Санчик.
Варвара Петровна положила таблетку, которую Саша выковырял из пачки — последнее время от недосыпа голова у него стала побаливать, — кинула ее в рот, разжевала крепкими желтоватыми зубами, скривилась от вкуса снадобья и, тяжело переступая, пошла в комнату запивать водой.
Через пять минут таким же макаром в коридор его вызвала Юлечка. Они отошли к пыльному окну, возле которого Саша обычно любил курить. Юлечка стояла грустная, и, когда она повернулась лицом к Саше, ему опять показалось, что под левым глазом у нее тщательно замазанный тоном и пудрой синяк.
— Ну, что, Юлечка?
Юлечка искоса взглянула на него, и по тому, как она сразу же отвернулась, становясь в тень от переплета оконной рамы, Саша решил — синяк. Ушиблась или кто-нибудь приварил с правой. Неужели старые мужья дерутся? На пятнадцать лет старше! Ничего не поделаешь, ревнует. А может быть, у нее кто-нибудь есть?
— Саша, я вам принесла деньги, как вы и просили, шестьсот рублей. Я вижу, что вы нервничаете…
— Это за мою будущую халтуру? — обрадовался Саша. — Как вам удалось раскошелить этих кооперативных сквалыг?
— Их не раскошелишь, Сашенька, — Юля внезапно дотронулась рукой до Сашиного локтя, — у них всякие разнообразные правила и инструкции. У нас немножко есть денег на сберкнижке на щитовой домик, на обзаведение. Мы и решили с Аркадием Константиновичем, — так звали Юленькиного мужа, — что до следующей весны дом покупать не следует. Надо же сначала поставить фундамент под строение.
Саше в объяснениях Юлечки послышались какие-то извинения, что не смогла добыть у мужа аванса под будущую работу и предлагает личные деньги. И тут же параллельно ее объяснениям возникла мысль: «Бедная девочка! Попросила у мужа, нажала, стала ругаться, а он ей врезал, приварил. Она в слезы, он пожалел, а так как педант, согласился дать личные деньги. Бедненькая ты, бедненькая».
— Вот мы и решили, — продолжала Юлечка, — надо сначала этим летом подготовить фундамент, а уже следующей весной и покупать наш щитовой шалаш. Зачем дереву целый год гнить на участке, правда?
- Предыдущая
- 98/100
- Следующая
