Флотская богиня - Сушинский Богдан Иванович - Страница 25

• Предыдущая
• 25/89
• Следующая

Впрочем, прежде чем свернуть за угол, Евдокимка оглянулась и заметила, что к месту взрыва осторожно приближаются усатые санитары. Она им искренне посочувствовала.

– Вот это правильно. Это хорошо, что вырвало, – похлопала ее по плечу Вера, окончательно приводя в чувство.

– Да что ж тут хорошего? – та стыдливо вытирала губы отрезком бинта.

– В самом начале войны точно в такой же ситуации одна фронтовая фельдшерица сказала мне: «Не тушуйся, эскулапка: для медсестры первая рвота, как для новобранца – первый артобстрел».

– Тоже мне философ-самоучка, – поморщилась Евдокимка.

– Не скажи. Она оказалась права. Буквально через два часа после этого разговора наша Акулина Никитична погибла от осколка какого-то залетного дальнобойного снаряда. Только и оставила мне на память о себе приданое в виде словечка «эскулапка», которым щеголяла еще со времен Гражданской войны.

– Неужели в Гражданскую она уже служила эскулапкой?! – удивилась курсистка.

– Служила. Сначала санитаркой, затем медсестрой. Одно время, за неимением «пролетарски преданного» доктора, даже командовала госпиталем…

Степная Воительница понимала, что Вера занимает ее разговорами, чтобы отвлечь от жутких впечатлений. Но именно эта уловка помогла им обоим войти на территорию госпиталя сдержанными и почти спокойными – настоящими фронтовичками.

В течение двух часов Гурька дежурил у перекрестка, где городская улица пересекалась с пролегающим через Степногорск шоссе. Возвращавшийся с фронта Гайдук неминуемо должен был появился на нем, каким бы способом ни добирался до райсовета, неподалеку от которого, в тупиковом закоулке, за высокой оградой скрывался еще и двухэтажный особняк НКВД. На съезде с шоссе чернела свежая воронка с растерзанной лошадиной тушей на склоне: любой машине придется ее медленно, осторожно объезжать. Так что Гурька знал: здесь он обязательно сумеет перехватить майора!

В расчетах своих «первый анархист Гуляйполя» не ошибся. Водитель старого ведомственного грузовичка, доставившего в город каких-то важных беженцев из-за Ингула, охотно подчинился требованию майора НКВД оставаться в его распоряжении, поскольку никакого желания возвращаться к линии фронта у него не имелось. По пути сюда он и так дважды попадал под артобстрел.

Заметив Гурьку, первого знакомого ему человека, майор тут же высунулся из кабины:

– Уж не в должности ли регулировщика вы тут определились Гурий Гурьевич?

– Только для того, чтобы дождаться вас, – спокойным, жестким, а главное, вполне осознанным голосом ответил этот рослый, видный мужчина, в ком трудно было признать сейчас местечкового юродивого, облаченного в истрепанный мундир «белогвардейского» покроя, только без погон и портупеи.

– Именно меня? Опять фантазируем, Гурий Гурьевич? – легкомысленно ухмыльнулся энкавэдист. Он оставался единственным в городке, кто обращался к юродивому по имени-отчеству; все остальные давно забыли их, как и саму фамилию этого потомственного дворянина – Смолевский.

– Вас, господин Гайдук, – одернул свой замызганный китель Гурька. – И, представьте себе, без каких-либо фантазий, – как «городскому юродивому», ему многое прощалось, в том числе и слова, с какими он единственный мог обратиться к кому угодно, от секретаря райкома до уличной торговки семечками. Впрочем, сегодня Смолевский произнес слово «господин» с особой строгостью.

Заметив, что Гурька, выразительно повел выпяченным подбородком в сторону, явно вызывая его из кабины, майор понял: это неспроста, и, приказав водителю ожидать, вышел. Он все еще оставался в форме лесничего, глядя на которую не каждый мог догадаться, кто перед ним на самом деле.

– Ни в горисполком, ни в НКВД вам сейчас нельзя, господин майор, – юродивый увлек Гайдука под крону яблони. – Вас даже арестовывать не станут, а просто так, по-тихому, уберут. Скорее всего – выстрелом в спину, чтобы не возиться и не подставлять самих себя.

– Ты что несешь, Гурька? – особист не сумел скрыть под улыбкой свою растерянность. – Совсем свихнулся от бомбежки?

– Я случайно подслушал разговор городского головы и старшего лейтенанта Вегерова, начальника местного управления НКВД.

– Мне прекрасно известно, кто такой Вегеров. Но по какой такой странности это известно тебе, Гурька?

– Я давно свыкся со своим уличным прозвищем, поэтому не старайтесь оскорбить меня, господин майор.

– Товарищ… майор, – жестко спрессовал Гайдук слово «товарищ». – Однако не в этом дело. Уж не хочешь ли ты сказать, наш юродивый, что тебе известны фамилии и должности всех руководителей города и района?

– Сотрудников местного управления НКВД – тоже, – ничуть не стушевался Гурий Смолевский. – Но мы не о том говорим, а времени очень мало.

– Что именно ты слышал? Кто и почему намеревается убрать меня?

– Я, конечно, могу обращаться к вам «товарищ». Хотя офицер СС, звонивший господину бургомистру Кречетову, а затем беседовавший с энкавэдистом Вегеровым, называл вас именно так – «господином майором».

– Как понимать это ваше «беседовал»? – неожиданно перешел Гайдук на «вы».

– Во время очередного прорыва фронта, германские связисты сумели вклиниться в нашу телефонную линию. Насколько я понял из разговора, один из офицеров СС набрался наглости позвонить городскому голове и предложить ему пост бургомистра Степногорска, который немцы возьмут через двое суток.

– Это фон Штубер, – пробормотал про себя Гайдук.

– Вы сказали «фон Штубер»? Возможно. Фамилии этого эсэсовца я расслышать не мог.

– Что еще? – сурово подстегнул Гурьку майор.

– Заодно фон Штубер потребовал к телефону вас, убеждая Кречетова, что вы согласились служить рейху. Можно не сомневаться, что это всего лишь форма мести. Но для городского головы и Вегерова его извещение – повод для расправы с вами.

– То есть Вегерову захотелось получить орден за раскрытие опасного вражеского лазутчика…

– Он и в самом деле готов превратить вас в давнего агента абвера. Невзирая на то, что вы сообщили о планируемом немцами десанте.

– О десанте вам тоже известно? – подробности раскрывающейся тайны «городского юродивого» интересовали майора сильнее, нежели истоки нависшей над ним самим смертельной опасности.

– Во всяком случае, – не стал отвлекаться на его риторический вопрос Гурька, – старший лейтенант немедленно арестовал бы вас, однако…

– Что же его сдерживает?

– Опасается, что за связь с офицером абвера ему тоже могут основательно потрепать нервы. Словом, появляться сейчас в каком-либо из начальственных кабинетов Степногорска вам не стоит.

В госпитале особых разрушений не наблюдалось. Одна из бомб упала чуть в сторонке от металлических ворот, слегка изувечив их. Другая разнесла дом, вплотную примыкавший в больничной ограде. Больницу, а вместе с ней и госпиталь, спасло то, что располагались они вдали от железной дороги и городского центра, а корпуса и армейские палатки были разбросаны по территории старого густого парка, не привлекая особого внимания вражеских пилотов.

– Где машина? – встревожился капитан Зотенко, который вместе с главным врачом, – полноватым, страдающим от бессонницы и гипертонии стариком хирургом из гражданских, уже занимался подготовкой к эвакуации. – Вы почему прибыли «безлошадными»? Где машина, где раненые?

Евдокимка не отвечала. Она наблюдала, как в траве, завалившись на бок, бился в предсмертных судорогах большой старый ворон с толстым, потрескавшимся клювом. Брюхо его было распорото, наверное, осколком, и теперь он призывно каркал, то ли прощаясь с жизнью, то ли моля о помощи.

– Радуйтесь, товарищ эскулап-капитан, что хоть мы с Евдокимкой да санитары уцелели, – устало ответила тем временем медсестра Вера, краем глаза наблюдая, как «новенькая» склоняется над издыхающей птицей. – Бомбой нас накрыло. Шофера, раненых и машину помянем перед отбоем.

– Когда я вижу тебя, Корнева, я всегда радуюсь, – сокрушенно покачал головой начальник госпиталя…

• Предыдущая
• 25/89
• Следующая