Флотская богиня - Сушинский Богдан Иванович - Страница 50

• Предыдущая
• 50/89
• Следующая

Настоящим спасением для госпиталя стало известие, что к вечеру на станцию ожидается прибытие санитарного эшелона. С помощью коменданта города Зотенко удалось «выбить» два вагона – из тех, с которыми в город прибывало пополнение. Самых тяжелых пациентов решено было разместить в них, под присмотром хирургической бригады и двух медсестер. Остальные спешно формировали обоз, где легкораненые, как обычно, превращались в подразделение охраны.

Неожиданно появился отец Евдокимки. Он буквально влетел на территорию госпиталя верхом на коне, в сопровождении двух кавалеристов, и криком «Где здесь санитарка Гайдук?!» умудрился всполошить значительную часть его обитателей.

– Гайдук, там тебя опять какой-то офицер ищет, – вбежала Вера в палату, в которой убирала Евдокимка.

– Какой еще офицер? Подполковник Гребенин?

– Причем тут подполковник? Этот пока еще в более скромном чине. Но видный такой, весь из себя…

– Тогда не понимаю, о ком ты, – начала приводить себя в порядок Евдокимка.

– Вот и я говорю: как это понимать? Какой офицер ни появится в окрестностях госпиталя, все ищут встречи с тобой, а бедную медсестру Корневу никто не замечает.

– Да это же мой отец! – выглянув в коридор, неуверенно как-то произнесла Евдокимка, распознав что-то очень родное в статной фигуре офицера.

Она попросту не поверила своим глазам. Лишь оказавшись в объятиях отца, девушка поняла, как истосковалась по нему, осознала, какое это счастье – встретить в омуте войны родную душу. Фразу: «Тебе что-нибудь известно о матери?» – они произнесли одновременно. И понимающе помолчали. Отец тут же пообещал, что, как только окажется в Запорожье, попытается разыскать своего брата, майора Дмитрия Гайдука; уж он-то должен что-либо знать о ее судьбе.

– Наверное, она писала тебе, да только почта сейчас вон как работает, – попыталась успокоить отца и себя Евдокимка. – Десятки тысяч людей одновременно с мест срываются, – и тут же представила Веру – старшую подругу, наставницу и самого надежного человека в госпитале.

Здороваясь, Вера, со странной для Евдокимки преданностью, посмотрела в глаза старшему лейтенанту. Она, кажется, даже задержала на какое-то время его руку.

– Вы уж тут присмотрите за моей Степной Воительницей, – попросил ее отец. – Помогите, в чем сможете.

– Именно этим я и занимаюсь с первого часа знакомства с вашей дочерью, товарищ старший лейтенант. Она у вас – стойкий оловянный солдатик.

– Она и в самом деле удивительный человечек, – расчувствовавшись, согласился с ней Николай Гайдук и, достав из прикрепленного к седлу подсумка небольшой сверток, вручил его Евдокимке. – Потом развернешь, потом, – стыдливо как-то попросил он, попридержав одной рукой руку дочери, а другой – снова прикасаясь к руке Корневой. – А мне пора. Наш полк только что переформировали и превратили в обычный пехотный. Стрелковый то есть. И я уже не полковой ветеринар, а командир роты!

– Это куда опаснее, – сочувственно покачала головой Евдокимка.

– Ничего, – растерянно улыбнулся отец. – Я вообще не обращал бы внимания на ужасы войны, если бы ни ежедневный страх по поводу твоей судьбы. Ложусь спать, поднимаюсь, иду в бой или пережидаю артобстрел – всегда с одной и той же мыслью: «Господи, только бы она уцелела!» Это невероятно тяжко осознавать, что дочь твоя – тоже на фронте.

– Считаете: осознавать, что она оказалась в немецком тылу, на оккупированной территории, было бы легче? – как можно деликатнее напомнила ему Корнева.

– Ты права, – не осталось незамеченным, как быстро отец перешел в обращении с Корневой на «ты». – Это было бы еще тягостнее, а главное, безысходнее.

– Наверное, жалеешь, что оказался вне своего ветеринарного поприща? – спросила Евдокимка, только бы как-то увести отца от разговора о себе.

– Да нет, просто однажды я понял, что во мне гибнет настоящий солдат, и сам попросился на передовую. Поначалу в штабе отказались рассматривать мою просьбу, слишком уж нужны были ветеринары. А затем вызвали и сказали: «Принимай роту, ветеринар. Нам вон людей добивать после боя приходится, а ты тут своих лошадей лечить собрался». Такая вот философия войны, – разволновавшись, он не сразу попал ногой в стремя, да и садился в седло без гусарской лихости – очевидно, сказывались возраст и отсутствие кавалерийского опыта.

– А как же теперь твоя кандидатская диссертация? – подалась к нему Евдокимка.

Едва спросив, дочь испугалась возможной неуместности сказанного. Она задала этот вопрос только для того, чтобы еще хоть на несколько мгновений задержать отца. К тому же Евдокимка помнила, что в последние месяцы до войны отец только и говорил что о своей диссертации по ветеринарной хирургии. Ради нее, сразу же после окончания заочного отделения сельхозинститута, он тут же поступил в аспирантуру.

Другое дело, что мать устремлений его не одобряла. Поездки на институтские сессии она еще кое-как терпела, хотя явно ревновала и к однокурсницам, и к преподавателям, и к самой столице. А вот увлечение кандидатской властная Серафима Акимовна считала непозволительным излишеством. Тем более что саму Серафиму собирались назначить заведующей районным отделом образования. И наверняка назначили бы, если бы в ход событий не вмешалась война.

– Скажи, пожалуйста, кому нужна диссертация о том, как дорезать больных лошадей?! – Серафима не считала необходимым сдерживать свой саркастический гнев.

– Сколько раз тебе объяснять, что научная работа моя – не о «дорезании больных лошадей»? Она – о хирургических методах их лечения. Ведь существуют же породистые кони, которых спасают всеми возможными методами; им проделывают сложнейшие операции. Неужели ты, женщина, считающая себя женой ветеринара, до сих пор не способна уловить различия в этих понятиях?

– А кто тебе сказал, что я считаю себя женой ветеринара? В мыслях ничего подобного не держала!

– А чьей же тогда… женой?

– Это не я должна считать себя женой ветеринара. Это ты, жалкий резник, должен считать себя мужем педагога, директора ведущей городской школы! А касательно твоей научной работы скажу без обиняков: каждому сельскому конюху известно, что, когда лошадь серьезно заболела, ее дорезают! – стояла на своем Серафима Акимовна. Как директор школы, она профессионально не способна была допустить, чтобы ее мнение кто-либо оспорил или подвергнул сомнениям. – А коли так, то при чем здесь научная работа? При чем твоя кандидатская диссертация?!

Несколько раз Евдокимка даже пыталась вмешиваться в их «диссертационные конфликты», но всякий раз получалось это неумело, а главное, приводило к нулевому результату. Серафима Акимовна пребывала в уверенности, что карьеру в их семье способна делать только она, поскольку это карьера, достойная их семьи.

Порой Евдокимке казалось, что день, когда отец сумеет защитить диссертацию, станет для его супруги самым черным днем и самым последним в их совместной жизни. К тому же для Евдокимки, как и для ее отца, уже не оставалось секретом, что Серафима Акимовна увлеклась двоюродным братом своего мужа. Причем настолько, что однажды Николай не выдержал и в присутствии дочери обронил: «Если ты решишь развестись, чтобы стать женой Дмитрия Гайдука, я возражать не стану. Такой шаг оказался бы спасительным для всех троих». Евдокимка ожидала, что мать высмеет его, но вместо этого услышала: «Только бы Дмитрий согласился, только бы поманил…» После этой словесной стычки девушка несколько дней прожила в состоянии шока.

Насколько все в отношениях родителей оказалось запущенным, дочь обнаружила через несколько дней – после того, как отец сумел-таки пройти через последний «кандидатский» экзамен. Вернувшись из города, он сразу же признался Евдокимке – ей, а не матери, – что уже получил приглашение поработать на кафедре академии. Правда, возникала проблема жилья, поскольку предоставить ему могли пока только комнату в общежитии.

– Вот пусть он эту комнату в общежитии сам и осваивает, ветеринар несчастный, – в сердцах выпалила мать, узнав о новости уже из уст Евдокимки. – Потому как нога моя туда не ступит.

• Предыдущая
• 50/89
• Следующая