Воронья стража - Свержин Владимир Игоревич - Страница 78

• Предыдущая
• 78/98
• Следующая

Верзила, трогательно выводивший рулады, прервал исполнение свежего шлягера, повествовавшего о том, как польский князь Дмитрий Вишневецкий, он же отец Запорожской Сечи – казак Байда, нанизанный в Стамбуле на крюк, одним махом расстрелял из лука и турецкого султана Сулеймана Великолепного, и его супругу Роксолану, столь любимую соотечественниками моего напарника, и их дочь, о наличии которой лично я вообще ничего не слышал.

– Тю, погляньтэ, хлопци, – разом забыв о родоначальнике запорожских казаков, протянул он. – Ни як, пан немчина до нашего куреню прыбув?[45] – Верзила грозно воздвигся над столом, оказываясь еще больше, чем выглядел в сидячем положении. – А у нас с немчинами розмова коротэсэнька, як ото поросячий хвист![46] – Он поднял со стола семилитровый оловянный кувшин и… без видимых усилий скомкал его, словно тот был из фольги. – Колы гроши е – став чаркы для усиеи громады, а вжэ колы нэма – будь ласка, пид мыкыткы та у ставок, чи то як його, у канал![47]

Не знаю уж, каким языком изъяснялся с этими природными рубаками дю Плесси, но для вошедшего в таверну Лиса громила не утруждал себя демонстрацией познаний в иностранных наречиях. Впрочем, Сергею это было и не нужно. С блаженной улыбкой мой добрый напарник наблюдал демонстрацию силы казачьего ватажника, или, как их именовали в землях мифической Укрании, ватажка.

– Тряскця тоби у брюхо, пэс смэрдючый! Щоб тэбэ пидняло тай гэпнуло, щоб тоби у Хрыстову Пасху пасок не йисты! А ото, що зъилось, то щоб и повылазыло! Чы то ж я, гад клятый, немчына?! Ты очи-то банькати рядныной протры! Мэнэ, прыродного козака, немчиною хаеш?![48]

Если принять за истину, что слово «немец» в устной речи русичей и малороссов этих лет обозначало вообще любого иностранца, не владеющего славянскими языками, стало быть, немого, не имеющего возможности изложить свои мысли, то немцем стал как раз собеседник моего друга.

– Ты ба! – наконец выдавил могутний казак. – Хай мэни грець! Вин же ж по-нашому лаэться![49]

– Ото тю на тэбэ тры разы! Кажу ж людською мовою – козак я з Мыргороду! Тамтэшнього полку сотнык – Сэргий Лис![50]

– Ой, лышенько! – покачал головой обескураженный громила, трубным голосом окликая своих знатно подпивших соратников. – Та прокыньтэсь вы, бисови диты! Чортопханци лэдачи! Дывиться, якый до нас пан сотнык у гости завитав![51]

Десятка три пьяных казацких рож начали шарить по лысинам в поисках оселедцев, чтобы, ухватившись за них, вручную собрать мозги в кучку.

– Сидайте до нашого столу, будь ласка! Яка нэсподивана вдача – за стильки крайин браточка зустриты! Сидай, дружэ! Мэнэ звуть Иван Волошанин на призвысько Пидкова. А цэ браточки мои…[52]

Мне недосуг было выслушивать поименный список лихих рубак казачьей вольницы, ухмылкой Провидения заброшенных в заштатный гарнизон за тридевять земель от днепровских круч. Голландские дюны слабая замена отвесным скалам Хортицы, но казачья доля – перекати-поле! Моя же участь во многом зависела от того, насколько долго я сумею удерживать внимание бургомистра романтическими бреднями об ужасном пирате Авокадо Кокосе.

– В ночь перед битвой, которую потомки запомнят как битву при Лепанто, он бежал со своего корабля «Красная жемчужина», предав султана точно так же, как до этого предавал герцога Тосканского, Карла IX и тунисского бея. Предательство по смерти этого коварного негодяя воздвигнет ему памятник из костей всех тех, в чьей смерти он повинен! Бежав от Сулеймана, этот соблазнитель передал испанцам секретные планы турецкого флота. За это король Филипп помиловал кровавого отступника, тем более что правитель Испании вечно нуждается в деньгах, а несметные сокровища шахиншаха Масуда, как мы помним, этот самый, с позволения сказать, дон Гарсиа припрятал где-то в тайнике на Кипре. Но этого ему было мало! – патетически взвыл я, краем глаза наблюдая, как отваливаются челюсти у присутствующих, включая не избалованную сказками Шехерезады огнекудрую Бэт. – Он соблазнил престарелую супругу графа де Сантандера, и смерть от яда постигла этого достойнейшего из грандов Испании! А едва-едва лишь успела остыть от солнечных лучей решетка, запирающая родовой склеп, новоявленный дон Гарсиа повел под венец каргу, годящуюся ему в матери!

Я лихорадочно перебрал в памяти список смертных грехов и, пожалев о его краткости, прибавил к портрету несчастного генерала очередной колоритный штрих:

– Но недолог был медовый месяц мужеубийцы! Спустя неделю, всего лишь неделю, очутилась она в подземельях инквизиции, обвиненная в колдовстве и ворожбе собственным, с позволения сказать, новоявленным супругом. И это лишь потому, что она застала его в объятиях юного ординарца!

Лис бы мог мною гордиться! Режиссеры мексиканских телесериалов и вовсе бы наперебой бросились уговаривать меня оставить неблагодарное занятие оборонять чужие крепости и моля посвятить свой гений созидательной карьере сценариста. И все лишь для того, чтобы выгадать несколько лишних минут!

А между тем мой деятельный напарник продолжал стремительно окучивать, как это у него называлось, загулявших соотечественников.

– Ось так я и став прынцеви як тинь. Вин бэз мэнэ ни до кого! Бо вже ж ни слушнойи промовы сказаты, ни кулиш зварыты – ничого нэ вмие! Отака вона кров блакытна![53]

– Так тэпэр, по всьому, ты, выходыть, шляхтыч коронный?![54]

– Та отож шо шляхтыч. Без пъяты порток магнат! Прынц же ж мий – крулев брат, и нашому крулю Францишку родыч.[55]

– То добре! – восхищенно покачивая головой, проговорил Иван Волошанин.

– То гарно, то гарно, алэ ж мэни цэ тьфу! Колы бажаетэ то я для кожного з вас, хоробрых лыцарив запоризькых – в един час шляхэтство выговорю![56]

– Та брэшэш![57] – Глаза ватажника заинтересованно вспыхнули.

– Та щоб мэни з цього мысця не зийты! Та щоб я ось тут на мисци луснув![58]

– Побожысь!

– Як Бог свят! – Лис осенил себя широким православным крестом, покосился в угол, где должна была бы висеть икона с лампадкой, и, не обнаружив ее, смачно сплюнул на пол. – Напасть бусурманская!

– Вирю! – пьяно кивнул Подкова. – Гэй, шинкар! Чарку пану сотныку![59]

Испуганный трактирщик, вынужденный мириться с едва прикрытым разбоем казачьей вольницы, скривившись, точно от хронической изжоги, поднес шевалье д’Орбиньяку кубок. По всему видать, не первый!

– За братив-лыцарив шляхетнойи Сичи! За гостри шабли! Та щоб у наших ворогив в горли пирья поросло![60]

Гул одобрения вторил цветистому тосту моего друга. Он сделал большой глоток и замер, точно пораженный столбняком.

– Цэ ж якэсь дыво! Яка потворна гыдота![61] – Лис повернулся к трактирщику, напрягшемуся в предвкушении неминуемого погрома. – Ты что же, милейший, – переходя на голландский, задушевно спросил мой адъютант, – славных рыцарей, честных казаков, поишь жидкостью для мытья котлов?!

– Да это… – начал было оправдываться трактирщик.

– Только не говори, что тебе привезли ее из Виллабаджо! Там все потратили во время последнего праздника! – яростно взорвался «миргородский сотник».

• Предыдущая
• 78/98
• Следующая