Сестра милосердия - Воронова Мария - Страница 33
- Предыдущая
- 33/72
- Следующая
– Заключенной плохо. Ее немедленно надо доставить в больницу!
– Ишь чего выдумала! Тикать захотела? Ничего у тебя не выйдет, – охранник хотел закрыть окно.
– Пожалуйста, не уходите! – крикнула Элеонора. – У нас беременная, и ей срочно нужна медицинская помощь! Иначе она умрет!
Последнюю фразу она произнесла почти шепотом, чтобы Катрин не слышала ее. Но той, кажется, было все равно. Она глухо стонала, а Елизавета Ксаверьевна баюкала ее, как ребенка.
– То ваша бабья справа, без дохтура разберетесь.
– Нет! Не разберемся! Ей нужна срочная операция! Не верите мне, зовите врача, он подтвердит, у вас же есть врач?
– Есть, да не про вашу честь! – с довольной ухмылкой часовой закрыл окно.
Господи, что делать? Если срочно не доставить Катрин в больницу, она не доживет до утра.
Всякое бывало в ее практике, бывало и такое, что люди умирали у нее на руках, но она всегда делала для их спасения все, что только возможно.
А сейчас – полная безоружность перед лицом смерти. Она знает, как помочь, но не может ничего предпринять из-за косности охранника.
Только сейчас, в минуту наивысшей беспомощности, Элеонора по-настоящему почувствовала себя узницей.
Все втроем они собрались вокруг Катрин. Елизавета Ксаверьевна подложила ей под поясницу свою подушку, а под ноги – свернутый тюфяк. Анна Павловна промокала женщине лоб носовым платком, а Шмидт энергично махала полотенцем.
– Ничего, ничего, – приговаривала Головина, – все обойдется.
Элеонора покачала головой.
Елизавета Ксаверьевна, заметив этот жест, отложила полотенце и, взяв Элеонору под руку, отошла с ней в другой угол камеры:
– Все так плохо?
– Хуже не придумать.
– Ладно, – Шмидт подошла к двери и стала дубасить по ней руками и ногами. Шум поднялся такой, что находящаяся в забытьи Катрин открыла глаза.
В этот раз охранник подошел гораздо быстрее:
– Ты че творишь, дура? В карцер захотела?
– Слушай, умник, – в голосе старой девы слышался металл, – эта женщина важная заложница. Если она сейчас умрет, советская власть не получит много золота. И спросят с тебя, уж мы об этом позаботимся. Так что лучше беги за врачом, да поскорее.
– Ладно, ладно, чего ты…
Охранник даже забыл закрыть окошко, но сразу вернулся и исправил упущение. Потянулись минуты ожидания.
Элеонора почти физически чувствовала, как из тела Катрин уходит жизнь. Что бы только она ни отдала, лишь бы остановить это угасание! Несчастный малютка наверняка уже погиб… Ее сознание, как всегда в подобных случаях, словно разделилось на две половины. Одна хладнокровно отмечала ход болезни и подсказывала правильные действия, а вторая горячо сочувствовала пациенту.
Еще час промедления, и Катрин будет уже не спасти.
Когда она потеряла сознание, пожилые дамы испугались и стали тормошить ее. Элеонора сказала, что не нужно, это только истощит силы больной. Чтобы хоть что-то делать, она положила под ноги Катрин еще один тюфяк. Якобы это усилит приток крови к голове.
Наконец появился врач. Это был суетливый испитой человек, Элеонора заметила, как мелко дрожат его руки. Ей даже почудилось, что от него пахнет вином.
Она четко, как на профессорском обходе, доложила ситуацию.
Врач поморщился.
Проверив пульс Катрин и проведя рукой по животу, он сказал:
– Нужно в лазарет. Есть носилки?
Охранник покачал головой.
– Так что делать? Не на руках же я ее потащу.
О господи! Элеоноре стало так стыдно за коллегу… Настоящий врач, когда видит подобную картину, действует стремительно.
– Я помогу, – вызвалась она, – я опытная операционная сестра, можете мной всецело располагать.
– Да помолчи, гражданочка! Без тебя разберемся, – вяло сказал доктор. Кажется, единственным его чувством была досада, что его потревожили среди ночи.
– Несите в одеяле, – Елизавета Ксаверьевна бросила охраннику свое одеяло.
Подошел второй охранник.
Они так небрежно понесли Катрин, что голова ее стукнулась о край дверного проема.
Элеонора воскликнула «осторожнее!», на что доктор ответил ей непечатно.
Шторм революции, перемешав все жизненные потоки, выбросил на поверхность самую грязную человеческую пену.
Элеонора не была знакома с тюремными врачами, но слышала от Петра Ивановича, что это настоящие подвижники. Он всегда восхищался этими людьми. Чем они не угодили революции, что нужно было поменять их на этого пропойцу? Наверняка прозябал где-то в земстве, как попало пользуя неприхотливое местное население, а поскольку пил с ссыльными, то приобрел репутацию борца с «царским режимом». «Да какая разница! – перебила она сама себя, – лишь бы только у него хватило опыта сделать кесарево сечение…»
До утра женщины не спали, молча сидели на нарах Катрин. Это было глупо, но им казалось, что так они хоть чем-то могут ей помочь. Но настало утро, и в камеру вошли две охранницы, одна короткошеяя, уже знакомая Элеоноре, и еще одна, длинная и худая, как спица. Они бесцеремонно разворошили все скудные пожитки Груздевой, отложили пуховую шаль и юбку, а остальное сунули в большой холщовый мешок. Скатали тюфяк и тоже унесли.
Головина попыталась с ними заговорить, узнать о судьбе Катрин, но худая только пролаяла:
– Не положено!
Все было кончено. Хотелось верить, что Катрин жива и вещи несут ей в лазарет, но толстые пальцы охранницы, жадно щупающие сукно юбки, не оставляли надежды.
Анна Павловна легла лицом к стене и тихонько заплакала, а Элеонора с Елизаветой Ксаверьевной только грустно посмотрели друг на друга. Слез не было. Одиночество иссушает глаза.
– У меня была одна мечта, – сказала Шмидт глухо, – если бы случилось чудо и меня выпустили, я мечтала бы только обнять Микки. Мы бы с ней пошли на рынок и купили бы лучший кусок мяса, который только нашли. У меня остались еще прекрасные меха, их можно продать за очень приличное мясо. Я приготовила бы Микки обед, как в прежние времена. А потом бы мы отправились гулять в Екатерингофский парк. Последнее время мы очень мало гуляли, я никогда не спускала Микки с поводка, а она ведь так любит побегать… Но теперь у меня появилась еще одна мечта: пойти к старому вурдалаку Груздеву и заставить его сожрать свои драгоценности. Две невинные души ради них погубил и сколько еще погубит! Ох, дорогая моя, поистине бриллианты – это осколки смерти.
Смерть Груздевой очень опечалила Элеонору. Она скорбела о молодой женщине и понимала, что ей самой тоже не вырваться отсюда. Обвинение в измене очень серьезное, за это грозит расстрел, и чекисты медлят только потому, что ждут от нее показаний.
Она может сколько угодно все отрицать, но, раз обвинение выдвинуто, никто не возьмет на себя ответственность оправдать ее. Эдак можно и самому схлопотать!
Элеонора молилась только об одном: пусть Господь пошлет ей силы выдержать пытки и никого не предать.
Она думала о близкой смерти с грустью, но без сожалений. Прощалась с жизнью светло, как земля прощается с летом погожим сентябрьским днем. Солнце светит тепло и ласково, будто гладит по волосам невидимыми ладошками, в безветрии тихо шелестят разноцветные листья, на охряных полях болот появляются рубиновые россыпи клюквы, и в воздухе разливается аромат увядшей травы. Умирающей травы, которая обещает возродиться весной… И когда смотришь в небо, видишь светлую хрустальную бесконечность и понимаешь, что вечность – это совсем не страшно.
Зная, что в преддверии кончины надо не только молиться, но и каяться, Элеонора пыталась думать о своих прегрешениях, но в голову приходили совсем другие мысли.
Почему-то вспоминались годы в Смольном, и не только события, но и радостные переживания и даже сны.
Она в таких мельчайших подробностях вспомнила один сон, будто он ей заново приснился. Она шла по саду в голубом платье и остроконечной шапочке, отороченной белым мехом. Вокруг нее собрались люди в средневековых одеждах, и называли ее принцессой весны.
- Предыдущая
- 33/72
- Следующая
