Сестра милосердия - Воронова Мария - Страница 68

• Предыдущая
• 68/72
• Следующая

А Константин Георгиевич, когда ляжет, увидит комнату под другим углом, и грустные воспоминания его не потревожат.

Набрав воды в цинковое ведро, Элеонора подоткнула юбку и начала драить пол. Паркет изрядно пострадал еще при прежних хозяевах, а пока она ухаживала здесь за Константином Георгиевичем, настоящую уборку сделать было невозможно.

Сейчас никто не мешал, Элеонора нагрела кипятку, вооружилась острым ножом и приступила к работе. Пол – это тоже очень важно. Грязный пол убивает все, а сияющий паркет, наоборот, оживит даже самую убогую обстановку или, как здесь, полное ее отсутствие. Сейчас она все отчистит, а пока пол сохнет, сбегает за мастикой. За ночь ее запах выветрится, а Константин Георгиевич – всего лишь мужчина. Он ни за что не сообразит, сколько усилий пришлось ей приложить, чтобы пол выглядел красиво. Просто подумает: ах, как у меня мило и свежо!

На улице включили репродуктор, и через распахнутое окно Элеонора слышала какую-то бравурную песню. Слов было не разобрать, но простенькая мелодия неожиданно оказалась созвучна ее радости. Сначала она громко подпевала, а потом размечталась. О чем? Сама не знала. Просто наслаждалась ожиданием чуда, на минуту забыв, что самого чуда не произойдет.

Наконец, настала пора отодвинуть матрас. Элеонора осторожно потянула, стараясь, чтоб его деревянная основа не оставила царапин на паркете. Под ноги ей выпал какой-то листок, примерно на треть исписанный рукой Воинова. Она подняла его, думая, что видит черновик к монографии, и вдруг прочла первую строку: «Моя возлюбленная!»

Быстро отбросила бумагу, словно та ужалила ее. Почувствовала, что лицо заливает краска. И радость сразу исчезла, уступив место всегдашней спутнице Элеоноры – глухой тоске.

Пусть случайно, но она едва не прочла чужое письмо. Письмо, предназначавшееся другой женщине. Лизе? Она покосилась на листок и сразу отвернулась. Он упал текстом кверху. Нет, она ни за что не будет читать чужие письма. Больше того, надо сделать, чтобы Воинов не догадался, что она видела этот черновик.

Зажмурившись, она подсунула листок под деревянную рейку и аккуратно поставила матрас на прежнее место.

Вот и все. Элеонора вздохнула и отправилась за мастикой. Надо выполнять, что задумала.

Мерно двигая ногой с привязанной к ступне щеткой, она размышляла о письме. Самоуговоры, что это ее совершенно не касается, не помогали.

У Воинова было только одно время написать – вечер накануне отъезда в госпиталь. Тогда он специально отослал Элеонору за яблоками, чтобы в одиночестве проститься с любовью всей своей жизни и написать ей последнее письмо.

«А вдруг это написано мне?» От такой нелепой мысли Элеонора едва не рассмеялась. Я все время была рядом, и можно было сказать мне в глаза! Думать, что Константин Георгиевич боялся признаться в любви… Он же зрелый мужчина, а не гимназист! И я не гимназистка, чтобы верить в его смущение.

Даже если представить себе фантастическую ситуацию, что сильный, опытный, много переживший и перестрадавший человек вдруг боится признаться в любви женщине, по которой видно, что она его без памяти любит, то он должен был передать ей эту записку: мол, прочтите после моей смерти. Не мог же он знать, что она полезет под кровать!

Совершенно ясно, что это признание предназначено Лизе. Если бы кому-то другому, то Воинов просто попросил бы ее отослать или передать письмо.

Элеонора рассказывала ему о поездке Архангельских и о переписке, которую они пытались вести с Лизой через Красный Крест, умолчав, впрочем, о последствиях, которые это имело лично для нее.

Вероятно, он решил проститься с возлюбленной навсегда. Ведь пока люди живы, всегда есть надежда, что они соединятся, а Константин Георгиевич готовился умереть…

Он написал письмо, а потом посовестился отдать. Подумал, что подвергнет Элеонору слишком большому риску или, если представитель Красного Креста так и не свяжется с ней, отяготит ее совесть неисполнением последней воли умирающего.

Константин Георгиевич очень деликатный человек.

Почему же ей так тяжело? Она ведь знала, что он не влюблен в нее и никогда не был. И представляя свою счастливую жизнь с Константином Георгиевичем, Элеонора всегда знала, что это мечты и ничего больше. Просто яркая фантазия, как чтение интересной книги.

Но когда она ухаживала за ним, когда знала наизусть каждую клеточку его тела, когда без слов угадывала малейшие его желания, ей казалось, что души их соединяются, открываются друг другу. Пусть это не любовь мужчины и женщины, но особая связь, сделавшая их родными людьми.

А теперь оказалось, что связь эта существует только в ее воображении. Все это время Константин Георгиевич думал о Лизе, именно с ней он прощался, когда считал, что умирает, и к ней обратились его мысли, когда появилась надежда.

А Элеонора была только сиделкой. Ласковой, заботливой и умелой, но только сиделкой. Наверное, теперь он жалеет ее. Константин Георгиевич очень добрый и порядочный человек, он сочувствует ее одиночеству, и считает себя обязанным принимать участие в ее судьбе. Думает: бедная девушка, у нее никого нет, кроме меня, придется уделять ей внимание, чтобы она не сошла с ума.

– Нет! – сказала Элеонора, выпрямившись. – Милостыней я никогда не жила и жить не буду!

Она остановилась на пороге. Пол сверкал, открытое окно сияло хрустально чистыми стеклами, на посылочном ящике посреди комнаты стоял букет и полбуханки хлеба (чтобы не пропитался запахом мастики, Элеонора плотно завернула его в бумагу).

Ничего больше не напоминает о болезни и смерти.

Вот и хорошо. Элеонора вышла и захлопнула за собой дверь. Больше она никогда сюда не вернется.

Ключи от комнаты и деньги она передала Калинину, зная, что тот едет встречать Воинова на вокзал. В ответ на изумление, почему она сама не едет, соврала, что дежурит и подмениться никак не получится.

При мысли, что можно все изменить, что еще есть время добраться до вокзала, она чуть не сошла с ума. Были моменты, когда Элеонора вскакивала, хватала жакетик, но какая-то свинцовая сила пригибала ее, усаживала назад.

«Увидишь его как-нибудь потом, – шипела эта сила, – но сейчас не смей встречать Константина Георгиевича, будто верная невеста. Не заставляй его чувствовать обязательства, которых у него перед тобой нет и быть не может».

Обычно правильное решение успокаивает, но не в этот раз. Элеонора не спала всю ночь, не помогли даже уговоры, что с утра ей выходить на смену и отдохнуть перед работой – ее долг.

Но стоило ей погрузиться в забытье, как она резко, словно от толчка просыпалась с колотящимся сердцем и начинала размышлять, что подумал Константин Георгиевич, когда не увидел ее на перроне.

Обрадовался? Огорчился? Почувствовал облегчение?

Правильный ответ пришел только под утро: ничего! Ровным счетом ничего! Он просто не вспомнил о тебе.

После этой догадки ей наконец-то удалось уснуть.

Дежурство, слава богу, выдалось очень хлопотное, грустить и страдать ей не дали. И спать не дали, значит, придя домой, она не будет мучиться и хватать себя за руки, чтобы не пойти к Константину Георгиевичу, а просто ляжет спать.

Элеонора вышла в кухню набрать воды и встретила там соседку Лиду. Та, как обычно, слегка навеселе, варила картошку.

– К тебе вчера военный приходил, – сказала она нетвердо, – все удивлялся, где ты. Красивый…

Лида закатила глаза и пошатнулась.

У Элеоноры задрожали руки.

– И что вы ему сказали?

– Что-что? Откуда я знаю, где ты ходишь, ты ж не докладываешь. Больно гордая! Он тебе записку оставил… Сейчас, где она… Погоди…

После небольшой паузы Лида выудила из кармана лист бумаги, уже изрядно помятый и в подозрительных пятнах. Чудо, что она вообще вспомнила о записке.

• Предыдущая
• 68/72
• Следующая