Печать Длани Господней - Кроутер Питер - Страница 3

— Да, — согласился Макинсон.

— Вполне резонно. — Холмс медленно кивнул, а затем прикрыл веки. — А зачем кому-то могло понадобиться выкрасть сердце? Или, что уж совсем странно, выкрасть три сердца, несколько отрубленных конечностей и голову? И при этом почему из трупа молодой женщины сердце не вынули?

— Как я и сказал, в этом и суть загадки, — сказал инспектор. — Загадка тут присутствует несомненно, почему, смею добавить, я и дерзнул прибегнуть к вашей помощи. Как и к помощи личного вашего ассистента. — И он повелительно дернул головой в мою сторону.

— И оба мы только рады, что вы дерзнули к ней прибегнуть, инспектор, — сказал Холмс. — Но что, если, — быстрым движением он подался вперед, — убийца просто позабыл изъять у девушки сердце?

— Позабыл? — Очевидная нелепость подобного предположения меня изумила. Я чуть не подавился куском тоста. — Да как мог бы он это позабыть, если в этом и была его цель?

— Но в этом ли была его цель, старина? — сказал Холмс.

— Что вы имеете в виду, мистер Холмс?

— Одну-единственную вещь: предположим, что сердце у трупа было изъято для того, чтобы скрыть истинную причину убийства.

— Не могу представить себе причину столь гнусную, чтобы для сокрытия ее надо было вырывать сердце! — заметил я.

— Действительно, Ватсон, причину столь гнусную представить себе трудно. Однако причина эта, возможно, наведет нас на след убийцы. — И, предоставив нам с Макинсоном размышлять над этими его словами, мой друг продолжал: — Не находили ли ваши люди, инспектор, следов крови или, может быть, кусочков ткани или даже костных обломков на стене, принявшей на себя выстрел?

Инспектор Макинсон вытаращил глаза:

— Ну, по-моему, не находили.

— Совершенно закономерно, инспектор. И этот факт, равно как и малое количество крови вокруг трупа либо полное ее отсутствие, пусть даже из тела и было изъято сердце, означает лишь, что убийство произошло где-то в другом месте, тело же в закоулок перетащили потом. Здесь явно просматривается нагромождение ложных следов и попыток сбить с толку следствие, — продолжал Холмс.

— Сбить с толку следствие?

— Именно, Ватсон. — Холмс встал. — Но прежде чем продолжать, думаю, разумно будет осмотреть трупы.

Инспектор Макинсон беспрекословно повел нас по коридорам, а затем вниз по крутой лестнице.

Мы очутились возле массивной дубовой двери, обшитой металлическими листами и укрепленной еще и металлической щеколдой, вставленной в пазы рамы. За дверью был узкий коридорчик с оконцами, через которые можно было видеть трупы.

Вход в саму покойницкую находился в конце коридорчика, и, войдя, я уже не мог отвести взгляда от столов с лежавшими на них под бутылочно-зелеными простынями грудами, в которых глаз безошибочно различал формы человеческих тел.

В помещении стоял запах смерти, знакомый, по крайней мере, мне запах тления — гниющего мяса, отдающего одновременно порчеными фруктами и прокисшим молоком. Есть в мертвых что-то такое, что заставляет нас приглушить голос, очутившись рядом с ними. В этом смысле я не был исключением: только спустя несколько месяцев, когда я набил руку на вскрытиях, сумел я преодолеть невольное почтение, какое внушал мне вид смерти. Труп — это уже не человек. Однако осознание этого тоже приходит только с практикой — рутиной повторяющихся вскрытий.

Макинсон подошел к первому столу и присел на корточки, читая привязанную к ножке бирку.

— Вот это, мистер Холмс…

— Нельзя ли нам ознакомиться с ними в том порядке, в каком они были убиты, инспектор? — громким голосом произнес Холмс. — И переходить на шепот здесь, по-моему, не имеет смысла. Что бы мы ни сказали, жертвам это новостью не покажется.

Макинсон встал и, потеребив усы, громко кашлянул. Затем, подойдя ко второму столу и прочтя бирку, перешел к третьему.

— Вот мистер Уэзеролл, — с важностью возвестил он.

Вслед за Холмсом к столу приблизился и я. Макинсон стянул простыню.

Процесс разложения, несмотря на холод в комнате, уже шел полным ходом.

Лежавшему перед нами человеку было за сорок, но запавшие глаза и впалые щеки сильно его старили. Широкая полоса вокруг шеи изменила цвет и побурела.

— Что скажете об этом, Ватсон? — спросил Холмс, указывая на грудную клетку трупа.

Рана была обширной и нанесенной, по-видимому, множественными режущими ножевыми ударами. Разрезы шли от ключицы почти до пояса. Другие пересекали их — горизонтально или же по диагонали.

— Ткани повреждены только лишь для того, чтобы добраться до сердца, — сказал я, — но делалось это с яростью. Учитывая, что жертва к тому времени была уже мертва, следует заключить, что убийца очень торопился. А вот здесь, видите, несколько мышц просто вырезаны.

Холмс подошел поближе и, оттеснив Макинсона, склонился над телом.

— Вы нашли эти недостающие куски, инспектор?

— Нет. Но то, что мясо вырезано, мы заметили. Мы подумали, что преступник резанул его вместе с сердцем.

— По ошибке или в спешке, хотите вы сказать? — Я покачал головой. — Это было бы странно. Мышцы эти к сердцу отношения не имеют. Вскрыв грудину, а раны эти указывают на то, что до костей грудины преступник добрался, он выломал жертве нижние ребра — вот, видите? — и легко извлек сердце. Зачем бы ему понадобилось при этом вырезать еще и порядочный кусок мяса?

— Так почему же он его вырезал и прихватил с собой? — сказал Холмс, кинув взгляд на инспектора, который только неловко пожал плечами. — Перейдем теперь к следующему, к фермеру, как мне помнится.

Следующий убитый был гораздо старше, лет шестидесяти. Инспектор оказался прав: повреждения грудной клетки здесь были не так явны и значительны, как в первом случае, — разрез поперек грудины, пересекаемый двумя вертикальными разрезами, менее фута длиной каждый, позволил преступнику, оттянув мышцы, обнажить сердце.

— Как будто другой человек резал, — заметил я. — И резал не очень профессионально, хотя и довольно аккуратно. Возможно, тут он располагал бо́льшим временем. Или просто не так нервничал.

Повернув голову трупа, я осмотрел затылочную рану. Шея до самых волос была вся искорежена, основание черепа обнажено и раздроблено. Наклонившись к ране, я увидел, что она достигает спины.

— А немного повернуть тело можно? — спросил я.

Макинсон и Холмс одновременно шагнули к столу, и мы втроем положили тело на бок.

Выстрел пришелся ему в шею, захватив и верхнюю часть спины между лопатками. Мясо здесь свисало клочьями, обнажая позвонки — раздробленные, как и лопатки.

Я наклонился еще ниже над трупом.

— Интересная картина.

— Что такое, старина? Что-нибудь углядели?

— Может быть, да, а может, и нет, — сказал я. — Похоже, тут имеется след и другого рода.

Холмс и Макинсон в свою очередь склонились над столом и уперлись взглядами туда, куда я указывал. Слева от огнестрельной раны, немного сбоку и ниже, виднелось крошечное волоконце содранной, висящей на ниточке кожи. Оно производило впечатление остатка другого, большего содранного куска, и этим наблюдением я не преминул поделиться с присутствующими.

— Похоже на след от колес, теряющийся в луже, чтобы опять вынырнуть уже с другой ее стороны, — сказал я. — Только в данном случае лужей является огнестрельная рана.

— Вы намекаете на то, что имеется повреждение, полученное еще до того, как прогремел выстрел? — уточнил Макинсон.

Я еще раз исследовал рану в той ее части, где она соприкасалась с волосами, приподнимая остатки кожи и слипшихся от крови волос. Так и есть: основание черепа было проломлено — расплющено от удара каким-то тяжелым предметом.

— Похоже, его ударили сзади, — сказал я. — Ударили чем-то тупым. Видите, вот здесь кожа целая, а проломленный череп — доказательство того, что от удара жертва неминуемо должна была потерять сознание, а может быть, и вовсе скончаться в результате кровопотери. Но чтобы утверждать это определенно, — добавил я, — потребовалось бы вскрыть черепную коробку и обнаружить следы внутреннего кровоизлияния плюс повреждение передних долей мозга вследствие контрудара.