Записки у изголовья - Сёнагон Сэй - Страница 26

• Предыдущая
• 26/67
• Следующая

Масахиро – общая мишень для насмешек. Каково это слушать его родителям! Стоит людям заприметить, что Масахиро сопровождает слуга достойного вида, как уж непременно подзовут и спросят:

– Как ты можешь служить такому господину? О чем только ты думаешь? В доме Масахиро все заведено наилучшим порядком: искусные руки наряжают его, и он всегда одет щеголевато, лучше других; шелка одежд подобраны со вкусом. Но люди только посмеиваются:

– Эх, если бы в этот наряд облачить кого-нибудь другого! А как странно он выражается! Однажды он велел доставить домой вещи, которыми пользовался во время ночного дежурства во дворце.

– Пусть несут двое, – приказал он своим слугам.

– Я и один справлюсь,– вызвался кто-то из них.

– Чудной ты человек! – удивился Масахиро. – Как же ты один взвалишь на плечи двойную ношу? Это все равно что в кувшин, вмещающий одну меру, налить две меры вина.

Никто не мог взять в толк его слова, и все залились смехом. Другой раз посланный принес Масахиро письмо от кого-то и стал торопить с ответом.

– Ах ты неотвязный, чего суетишься? Горошины на очаге скачут, покоя не знают… А кто стащил из дворца тушь и кисти? Ну я еще понимаю, польстились бы на вино или закуску.

И снова общий смех. Когда заболела императрица-мать, Масахиро был послан осведомиться о ее здравии. После того как он вернулся, люди стали спрашивать:

– Кто сейчас находится у нее во дворце? Он назвал четыре-пять имен.

– А еще кто?

– Да присутствовали и другие, но только они были в отсутствии. Очередная нелепость!

Как-то раз, когда я была одна, он пришел ко мне и сказал:

– Послушайте, я должен вам кое о чем рассказать.

– О чем же? – осведомилась я.

Он приблизился вплотную к занавесу, разделявшему нас, но вместо обычных слов

– как, например: «Придвиньтесь ближе!» – вдруг заявил:

– Придвиньте сюда все ваше существо целиком. И насмешил всех дам.

Однажды ночью, во время первой луны, когда в разгаре были заседания, на которых распределялись государственные посты, Масахиро должен был наполнить маслом светильники во дворце.

Он наступил ногой на кусок ткани, подстеленной под высокий светильник. Ткань была свежепромаслена и прилипла к сапожку. Масахиро сделал шаг, светильник опрокинулся. А он продолжал идти, таща за собой светильник. Грохот был такой, словно случилось землетрясение.

Пока старший куродо не сядет к столу, никто из его подчиненных не смеет ни к чему прикоснуться, таков обычай. Однажды Масахиро потихоньку схватил чашку с бобами и стал поедать их, спрятавшись позади малой ширмы. Вдруг кто-то отодвинул ширму… Смеху конца не было!ТО, ЧТО ГЛУБОКО ТРОГАЕТ СЕРДЦЕ Почтительная любовь детей к своим родителям. Молодой человек из хорошей семьи уединился с отшельниками на горе Митакэ. Как жаль его! Разлученный с родными, он каждый день на рассвете бьет земные поклоны, ударяя себя в грудь. И когда его близкие просыпаются от сна, им кажется, что они собственными ушами слышат эти звуки… Все их мысли устремлены к нему.

«Каково ему там, на вершине Митакэ?» – тревожно и с благоговейным восхищением думают они.

Но вот он вернулся, здрав и невредим. Какое счастье! Только шапка немного смялась и потеряла вид…

Впрочем, я слышала, что знатнейшие люди, совершая паломничество, надевают на себя старую, потрепанную одежду.

И лишь Нобутака, второй начальник Правого отряда личной гвардии, был другого мнения:

– Глупый обычай! Почему бы не нарядиться достойным образом, отправляясь в святые места? Да разве божество, обитающее на горе Митакэ, повелело: «Являйтесь ко мне в скверных обносках?»

Когда в конце третьей луны Нобутака отправился в паломничество, он поражал глаза великолепным нарядом. На нем были густо-лиловые шаровары и белоснежная «охотничья одежда» поверх нижнего одеяния цвета ярко-желтой керрии. Сын его Такамицу, помощник начальника дворцовой службы, надел на себя белую накидку, пурпурную одежду и длинные пестрые шаровары из ненакрахмаленного шелка.

Как изумлялись встречные пилигримы! Ведь со времен древности никто не видел на горной тропе людей в столь пышном облачении! В конце четвертой луны Нобутака вместе с сыном вернулся в столицу, а в начале десятых чисел шестой луны скончался правитель провинции Тикудзэн, и Нобутака унаследовал его пост.

– Он был прав! – говорили люди. Этот рассказ не из тех, что глубоко трогают сердце, он здесь к слову, поскольку речь зашла о горе Митакэ. Но вот что подлинно волнует душу.

Мужчина или женщина, молодые, прекрасные собой, в черных траурных одеждах. В конце девятой или в начале десятой луны голос кузнечика, такой слабый, что кажется, он почудился тебе.

Наседка, высиживающая яйца. Капли росы, сверкающие поздней осенью, как многоцветные драгоценные камни на мелком тростнике в саду.

Проснуться посреди ночи или на заре и слушать, как ветер шумит в речных бамбуках, иной раз целую ночь напролет.

Горная деревушка в снегу. Двое любят друг друга, но что-то встало на их пути, и они не могут следовать велению своих сердец. Душа полна сочувствия к ним. Наступил рассвет двадцать седьмого дня девятой луны. Ты еще ведешь тихий разговор, и вдруг из-за гребня гор выплывает месяц, тонкий и бледный… Не поймешь, то ли есть он, то ли нет его. Сколько в этом печальной красоты! Как волнует сердце лунный свет, когда он скупо точится сквозь щели в кровле ветхой хижины!

И еще – крик оленя возле горной деревушки. И еще – сияние полной луны, высветившее каждый темный уголок в старом саду, оплетенном вьющимся подмаренником.

• Предыдущая
• 26/67
• Следующая