Красная ворона (СИ) - Созонова Александра Юрьевна - Страница 10

• Предыдущая
• 10/70
• Следующая

Меня так поразил этот момент, что я решилась задать взрослый вопрос.

— Понимаешь, Иришка-мартышка… — Мама убрала прядь, выбившуюся у меня из-под шапочки. Она немного нервничала. Папа кашлянул, приготовившись заговорить, но она предупреждающе подняла руку. — Мы всего лишь тени, и не можем влиять на решения и поступки своих хозяев. Хотя порой хочется. Думаю, Ларисе и Константину не следовало жениться, связывать свои судьбы и, тем более, заводить детей. Нет, в самом начале у них было что-то вроде взаимной симпатии и даже влюбленности. Но это быстро прошло: даже ты не успела родиться. Они живут вместе, потому что так удобнее: не надо делить имущество, втягиваться в судебные процессы. Но они давно чужие люди, хотя и скрывают это, изображая на людях счастливый брак.

— А у нас наоборот, Иришка-симпатишка, славная малышка. Мы очень любим друг друга. Хотя поначалу не питали сильных чувств. Присматривались, привыкали, узнавали, — папа говорил со мной доверительно, как со взрослой, и это очень подкупало. — А как узнали — поняли, что жить друг без дружки уже не сможем.

— Но мы зависим от своих хозяев, — вздохнула мама. — А они редко теперь бывают вместе наедине. Поэтому и мы с папой видимся очень редко. И так радуемся этим встречам!..

Они снова переглянулись. Глаза мамы были полны грусти и нежности.

— Бедные вы, бедные!.. — Я взяла ее тонкие прохладные пальцы и скрестила с папиными, большими и жестковатыми — на своих коленях.

Мы молчали, все трое. Папа напевал под нос что-то пиратское. Мне было немыслимо хорошо.

— Я хочу, чтобы так было всегда.

Мама поцеловала меня в висок, а папа горячо и крепко пожал ладошку.

Они ничего не ответили на мои слова, и тревога закралась в сердце. С каждой минутой она усиливалась, и я уже не могла беспечно отвечать на их шутки, смеяться и озорничать.

Почувствовав перемену в моем настроении, они тоже притихли. В сгустившихся сумерках мы вернулись домой.

Переступив порог своей комнаты, я уже не могла сдерживаться.

— Вы никак-никак не сможете со мной остаться?..

— Нет, родная, — папа поднял меня на руки и стал тихонько покачивать, как маленькую. — Нам бы очень хотелось этого, но не мы придумали законы нашего мира, и не нам их нарушать. Мы уйдем, когда ты заснешь.

— Значит, сегодня я не буду спать, и завтра тоже, и послезавтра. Никогда больше не буду!

— Маленькие девочки должны спать, — мама смотрела на меня так любяще и так грустно, что разрывалось сердце. — Если долго не спать, можно сойти с ума.

Лицо ее туманилось и расплывалось: глаза в линзах слез видели все хуже.

— Пусть я сойду с ума, пусть, пусть! Зачем мне ум, если вас у меня не будет?..

Папа осторожно опустил меня на кровать.

— Ум тебе еще пригодится. Маленькие девочки вырастают…

Он не договорил, потому что в комнату без стука вошел Рин.

— Почему самое твое любимое занятие — сидеть и реветь?!

Он даже не повернулся в сторону мамы и папы.

— Ты можешь сделать так, чтобы они остались?

— Он не может, — ответила за брата мама. — Это даже ему не под силу.

— А вас не спрашивают! — Рин говорил очень зло, и я опешила. Нет, он никогда не отличался вежливостью, но хамить просто так людям, которые не сделали ему ничего плохого? Да еще таким родным, таким замечательным… — Зачем вы показали ей, как бывает в нормальных семьях, где родители любят детей? Неужели не могли притвориться — сыграть равнодушных или злых? Ведь она теперь зачахнет с тоски.

— И правильно сделали! — ринулась я на защиту самых любимых людей. — Лучше прожить так один день, чем вообще никогда. А ты злишься, потому что понял, какой ты дурак! Ведь ты мог пойти гулять вместе с нами. Было так здорово!..

— Это ты дура. С завтрашнего дня запрещаю тебе играть с тенями. Так и быть, придумаю что-нибудь новенькое, чтобы не проела мне плешь своими приставаниями.

— Не надо мне от тебя ничего!

Но выкрикнула я это уже в захлопнувшуюся дверь. И разрыдалась в голос.

Мама гладила мою вздрагивавшую спину (лицо я уткнула в подушку), а папа мерил рассерженными шагами параллели и меридианы комнаты.

— Не стоило им вообще детей заводить!..

— Тише! Не при ней же, — шепнула мама укоризненно.

Но папа продолжал бушевать:

— Мальчишке-то что, он и в семье бомжей чувствовал бы себя комфортно, а вот Иришку жалко! Как жалко!..

— Не надо об этом, прошу! Хочешь, во что-нибудь поиграем или почитаем? — это уже ко мне.

— Да, пожалуйста, — успокаиваясь, я затихла и теперь только вздрагивала. — Только можно, я долго-долго сегодня не буду засыпать?

— Конечно! Ведь маленьким принцессам можно веселиться допоздна. Петь, играть, слушать волшебные сказки. И этим мы сейчас и займемся!

И мы играли, пока мои глаза не стали слипаться. Но я таращила их изо всех сил.

— Что если лечь в кровать? — предложил папа. — Не спать, не спать! — поспешно замотал он головой на мой негодующий взгляд. — Слушать сказку. Ты только закрой глаза и слушай. А спать необязательно.

— Да и в кровать необязательно, — заметила мама. — Это так скучно — каждую ночь кровать и кровать. Ты можешь побыть летучей мышкой! Знаешь, как спят — то есть слушают сказки — летучие мышки?

— Вверх ногами? — предположила я.

— Именно. Вот так!

Она подскочила к гимнастическим кольцам, свисавшим с потолка, и принялась раскачиваться вниз головой, уцепившись за них коленями. Светлые волосы подметали палас.

— Попробуй сама! — Она спрыгнула. — Не хочешь летучей, можно простой мышкой. Или енотом! Они спят и слушают сказки в норке.

Мама соорудила из толстого одеяла округлую норку и жестом пригласила ее испробовать.

— Можно, как рыбка, — внес свой вклад папа. — Залечь в ванну с теплой водой…

Я даже растерялась от обилия заманчивых вариантов. Вариант с летучей мышкой не очень понравился — звенело в ушах, и голова наполнялась тяжестью. В норке было тепло и уютно, но душновато. Оставалась рыбка…

Мама наполнила ванну теплой водой и накапала эфирного масла. Папа выключил свет и зажег свечку.

— В некотором царстве, в некотором государстве жил-был принц… — Мамин голос был таинственным и убаюкивающим. Пахнущая эвкалиптом вода ласкала и обволакивала. Я и не заметила, как погрузилась в дрему. — И вот однажды он поехал со свитой на охоту… — Столь же незаметно дрема перешла в крепкий сон.

Проснулась я не в ванной — в кровати. Уже не рыбкой — девочкой.

И, конечно, совсем одна.

Тосковала долго. И с Рином не разговаривала целых десять дней.

Помирилась, только когда он научил меня выдувать мыльные пузыри размером с половину комнаты, входить в них и обитать, словно в круглом, прозрачно-переливчатом домике, отделенном от всего света.

Стало немного легче, как только я заметила одну вещь. Когда родители разговаривали между собой (как обычно, холодно и вежливо), их тени на полу или стене тянулись друг к другу — даже из разных концов комнаты, и старались, будто невзначай, коснуться руки или щеки.

В такие моменты я нагибалась — словно развязался шнурок, и легонько гладила кудри мамы или папино плечо…

В тринадцать лет мир кажется абсолютно несправедливым по отношению к твоей персоне. А жизнь — безвкусной и пошлой шуткой. Взрослые — инопланетяне, настолько иные и не похожие, что невольно думаешь: «Неужели и я когда-нибудь превращусь в такое же скучное и строго запрограммированное существо?» Сверстники, за малыми исключениями — безликая и жестокая масса. А исключениям — ярким индивидуальностям, как правило, не до тебя.

Подростковый период проходил у меня на редкость тяжело. Не для окружающих (я по-прежнему не грубила старшим и старалась учиться на одни пятерки), но для себя самой. Внешность не радовала: к мышиной невзрачности добавились прыщи и полнота — следствие гормональных перестроек. Внутри тоже было далеко до гармонии. Юность — это детство, беременное взрослостью. Под неумолимо меняющейся оболочкой зреет новое и чужеродное существо, и приятного в этом мало.

• Предыдущая
• 10/70
• Следующая