Сны богов и монстров - Тейлор Лэйни - Страница 64

Иаил изумленно уставился на него.

– Ну, это легко.

И вот за последнюю фразу, больше, чем за все остальное, сделанное или сказанное, Разгут захотел свернуть императору шею. Пустота внутри стала такой огромной, она так давила, что иногда выбивала дыхание, и он напоминал себе, что Иаил ничего не знает. Никто не знает.

– Не так уж и легко.

Если Разгут Трижды Падший и знал что-либо без тени сомнения, так это одно: ему никогда не вернуться домой.

Чтобы скрыть собственное расстройство, он развернул письмо. О чем оно? От кого? Что им предлагают?

Время уже пришло?

Мысль была горькой и сладкой одновременно. Разгут знал, что Иаил убьет его в ту же секунду, когда в калеке исчезнет нужда, а жизнь, даже такая жалкая, все-таки была жизнью. Со сводящей с ума осторожностью, медленно-медленно, насколько только позволяли трясущиеся пальцы, изгнанный ангел расправил страницы послания.

Конфиденциальное письмо. Чернилами на хорошей бумаге, на латыни.

Он читал Иаилу первую просьбу о покровительстве.

Они стояли почти вплотную друг к другу. Нелепость. Совершенная нелепость. Ручка крана упиралась Кэроу в спину, а перья Акивиных крыльев практически зажало дверцей. Стало ясно, зачем Зузана все это затеяла. Было приятно, но неловко – ужасно неловко, и если подруга рассчитывала разжечь огонь, то кое-чего она добилась: щеки Кэроу горели. Она заливалась краской. Пространство кабинки было слишком тесным. Чтобы крылья не высовывались за порог, Акива вынужден был стоять, почти прижавшись к ней, и, повинуясь какому-то сводящему с ума инстинкту, они оба старались сохранить между телами хоть какой-то промежуток.

Как посторонние люди в лифте.

Но они ведь не посторонние, верно? Поскольку притяжение между ними было так велико, догадаться, что они знакомы, не составило бы труда. Кэроу, которая всегда скептически относилась к таким штукам, была готова поверить, что знают друг друга не только их тела, но и души. Непонятным, мистическим способом. «Твоя душа поет моей», – так он сказал однажды, и она готова была поклясться, что ощущает то же самое. Не сложилось. Слишком многое надо было узнать, так жадно она хотела разобраться, – но время, время… Разве можно позволить это себе сейчас? Они не могли снова усесться на крыше собора, жевать горячий хлеб и любоваться рассветом.

Не время для любви.

– Эй, вы двое, вы как там? – прогудел Вирко.

Голос он, конечно, понизил. Как мог. Кэроу представила себе официанта, который, услышав такие звуки, захочет выяснить, кто же спрятался в ванной. Если это произойдет, сценарий выйдет на новый уровень абсурда. Судьба оставшихся в другом мире соратников неизвестна, им самим предстоит миссия величайшей важности – а они влезли втроем в ванную комнату, спасаясь от гостиничной прислуги.

Она сдавленно сказала:

– Нормально.

Ложь, разумеется. Что угодно, только не нормально. Ее прижало так, что это выглядело… пикантным. Кэроу рискнула посмотреть на Акиву, боясь, что он решит – она все подстроила. Нормально. О, все отлично, разумеется, а уж погода как хороша! Что у тебя новенького?

Снова видеть боль в его глазах, боль и гнев. Она отвернулась. Ох, Акива, Акива. В пещере, когда их глаза отыскали друг друга, невзирая на расстояние, невзирая на присутствие скованных враждой солдат двух армий, невзирая на все их тайны, на все свалившееся на плечи бремя, – даже там, даже на таком расстоянии взгляды обжигали, как прикосновение. Сейчас – нет. Сейчас, когда они находились так близко, взгляды выражали всего лишь… печаль.

Она сказала вслух:

– Дети печали.

Нет, не сказала, шепнула. И украдкой посмотрела на него:

– Помнишь?

– Разве можно забыть?

В голосе Акивы слышалась мука.

Она поведала ему историю – она, Мадригал, – той ночью, когда они любили друг друга. Он помнил каждое слово и каждое прикосновение. Каждую улыбку, каждый вздох. Вспоминать означало вглядываться в темный туннель – длиной с жизнь – и обращаться к той точке воспоминаний, где цвета и эмоции так ярки. Ему казалось, что та ночь – тайник, где он запрятал все свое счастье, завернул и убрал с глаз долой, как снаряжение, нужда в котором отпала.

– Ты мне тогда сказал: ужасная история.

Легенда химер о возникновении двух народов – всего лишь миф об изнасиловании. Химеры произошли из слез луны, а серафимы – из крови жестокого солнца.

– Ужасная, – повторил он.

Особенно если вспомнить, что Кэроу пришлось вытерпеть в руках Тьяго.

Она согласилась.

– И ваши тоже.

В мифах самих серафимов химеры были ожившими тенями, которые выковали плавающие во тьме гигантские монстры, – те, что проглотили мир.

– Но идея точная. Теперь я понимаю, что правы и те и другие: мы созданы из слез и теней.

– Если следовать мифам, я создан из крови.

Она мягко поправила:

– И света.

Они почти шептали, словно Вирко не находился за стеклянной стенкой и не слышал каждое их слово.

– Вы в своих легендах добрее к себе, чем мы. Мы слепили себя из горечи. А вы – по образу и подобию богов, с благородной целью: нести мирам свет.

– Угу. Принесли.

Она чуть улыбнулась и печально хмыкнула:

– Да уж. Не поспоришь.

Он напомнил:

– Легенды также утверждают, что мы останемся врагами до конца времен.

Акива поведал ей эту историю, когда они лежали, сплетясь обнаженными телами, в тот самый первый раз, – и конец света казался таким же мифом, как рыдающие луны.

Сейчас та легенда воспринималась иначе. Надежды не осталось. С какого момента терять стало нечего?

– Вот почему мы создали собственный миф, – сказала Кэроу.

Он помнил.

– Мы обретем рай и будем счастливы. Ты по-прежнему в это веришь?

Лираз назвала его «зацикленным на личном». Она права. Разве он не создавал в воображении такую картину: купальня, и они вместе с Кэроу. Вдвоем. Она спиной опирается на его грудь, а он уткнулся подбородком в ее макушку. И только темная матовая вода кругом.

Он тогда думал, что скоро это станет возможным.

Улетая сегодня утром из пещер, наблюдая, как отправляются в битву две смешавшиеся армии, он дал волю мечтам. Место, которое будет принадлежать только им. Дом. Акива никогда не имел дома. Даже близко ничего похожего. Казармы, походные палатки, а до этого – короткое детство в гареме. Он попытался представить: как это, дом? Коврик; стол, за которым они с Кэроу вместе едят, стулья. Только они двое, и мерцают свечи, и он может потянуться через стол и взять ее за руку, просто так; и они могут разговаривать и узнавать друг друга, слой за слоем. И еще там будет дверь, которой можно отгородиться от всего мира, и уголок, чтобы хранить их собственные вещи. Акиве не хватало фантазии придумать, что это будут за вещи. Он никогда не владел ничем, кроме мечей. Чтобы представить в красках картину домашней жизни, ему потребовалось побывать в пещерах Кирин, рассматривая то, что осталось от быта и уклада племени, которое уничтожили воины его народа.

Тарелки. Чайник. Набитая трубка. Гребешок.

И… кровать. Застланная одеялом, одним на двоих. Простая картинка собрала все его надежды и всю уязвимость, заставила представлять и верить, что после войны он тоже сумеет стать… кем-то. Сегодня утром, в полете, ему показалось, что это почти в пределах досягаемости.

Где именно будет находиться его дом, что ожидает за дверью? Тогда он не задумывался об этом, а сейчас увидел, что лежит за пределами уютного маленького рая его грез.

Трупы.

Кэроу произнесла с запинкой:

– Не рай.

Залившись краской, она быстро прикрыла глаза. Акива посмотрел сверху вниз: ее ресницы вздрагивали, темные на фоне синих кругов вокруг глаз. А потом их взгляды встретились – и он погрузился в черное бездонное сияние, в омут, полный тревоги, боли, так похожей на его собственную. И силы.