Вечер тортика и марионеток (ЛП) - Тейлор Лэйни - Страница 1

Наверху в шкафу, в задней части мастерской моего отца (которая была мастерской моего деда, а когда-нибудь должна будет стать и моей, если мне захочется) жила марионетка. Что неудивительно, потому что это кукольная мастерская. Но эта марионетка, в отличие от остальных, томилась в заточении стеклянного футляра, и этот факт всю жизнь сводил меня с ума: футляр не открывался. Когда я была маленькой, моя работа заключалась в стирании пыли, и могу сказать вам с полной уверенностью: у него не было ни стеклянной дверцы, ни замочной скважины, ни петель. Это был прочный сплошной куб, выстроенный вокруг куклы.

Чтобы достать марионетку — или «вызволить», выражаясь словами дедушки — вам пришлось бы разбить стекло.

Это обескураживало.

Это был мерзкий маленький ублюдок, в чем-то вроде казачьего костюма — папаха, кожаные сапоги. Его голова была из настоящего лисьего черепа — обыкновенной пожелтевшей кости, без каких-либо украшений, за исключением глаз в углублениях, которые были выполнены из черного стекла и помещены в кожаные веки для придания большей реалистичности. Зубы куклы были заострены до маленьких кончиков ножей, потому как тот, кто делал это, по-видимому, не подумал, что лисьи зубы и так... достаточно острые.

— Достаточно острые для чего? — хотела знать моя лучшая подруга Кару, когда я впервые привела ее к себе домой в Чески-Крумлов.[1]

— А сама-то как думаешь? — сказала я с пугающей улыбочкой. На дворе стоял канун Рождества. Нам было по пятнадцать лет, буря вырубила электричество, и мы с моим братом Томашем повели ее по мастерской с единственной зажженной свечой. Не тая признаюсь, что нам хотелось напугать ее до чертиков.

Нам казалось это очень смешным.

— Ее ваш дедушка смастерил? — спросила она, как завороженная прильнув к стеклу, чтобы лучше разглядеть куклу через него. Марионетка выглядела еще более маниакально, чем обычно — при свете свечи, с мерцающими отражениями в кукольных черных глазах, создавая ощущение, что кукла, похоже, пристально следит за нами.

— Клянется, что нет, — сказал Томаш. — Говорит, поймал.

— Поймал, — повторила Кару. — И где же ваш дедушка поймал... лисью казачью нежить?

— В России, конечно.

— Ну, конечно.

Это была самая лучшая, самая ужасная, самая востребованная из всех сказок на ночь, а это уже говорит кое о чем, потому что у деды в запасе было много сказок и каждая совершенно правдивая.

— Да разрази меня молния, если я лгу! — всегда восклицал он, но еще ни разу ни одна молния не ударила в него, вдобавок к этому он прилагал «доказательство»: газетные обрывки, какие-то безделицы, артефакты.

Когда мы были маленькими, то искренне верили с Томашем, что деда бежал от неистовствующего голема в 1586 году (в качестве доказательства у него имелся кусок окаменелой глины в виде пальца ноги), охотился на Бабу-Ягу по всей тайге по велению императрицы Екатерины Великой (которая наградила его Орденом Святого Георга за труды), и, разумеется, он же загнал мародерствующую лисью казачью нежить в какой-то подвал в Севастополе на исходе Крымской войны. Где же доказательство сего рискованного предприятия? Ну, помимо самой марионетки, существует еще рубец, перечеркивающий костяшки его левой руки.

Ага, такая вот история. Марионетка... кусается.

— Что ты подразумеваешь под: она кусается? — спросила Кару.

— Когда засовываешь руку ей в рот, — сказала я холодно, — она кусается.

— А с чего бы потребовалось засовывать руку ей в рот?

— Потому что она не просто кусается, — я понизила голос до шепота. — Она еще и говорит, но только если позволить ей отведать твоей крови. Ей можно будет задать вопрос и получить на него ответ.

— Любой вопрос, — точно так же шепотом добавил Томаш.

Он старше меня на два года, и он не проявлял особого интереса в том, чтобы болтаться вместе со мной уже больше десятилетия. Скорее всего, все дело было в моей обалденной новой лучшей подруге, за которой он ходил хвостом, словно приставленный слуга.

Он продолжил:

— Но только один-единственный вопрос: один человек, один вопрос. Так что лучше бы вопросу быть хорошим.

— А что ваш дедушка спросил у нее? — Кару хотела знать, какой именно вопрос мы хотим, чтобы она задала.

— Скажем так: марионетка в стеклянном футляре оказалась неспроста.

Сказка была очень детальной и ужасной. По правде говоря, случись так, что я оказалась бы убийцей или типа того, в газетах более или менее обоснованно можно было бы так и написать: у нее не было возможности стать нормальной. Ее семейка уродовала девочку с самого рождения. Что это за сказки рассказывались на ночь маленьким детям, в которых полным-полно трупов, чертей, паразитов, неестественных тварей, вылупляющихся из яиц к завтраку, и звуков треска костей! Я-то думала, что у всех так: что у каждой семьи имелись свои загадочные дядюшки-гаруспики,[2] свои бойцы-чревовещатели из Сопротивления и свои кусающиеся куклы. В обычную сказку на ночь деда добавлял что-нибудь вроде:

— И с тех пор Баба-Яга охотится на меня, — а потом вскидывал голову и прислушивался, что там творится за окном. — Похоже, кто-то клацает когтями по крыше, а? Podivnб.[3] Хотя, наверное, это просто вороны. Спокойной ночи.

А потом он целовал меня и щелкал выключателем, оставляя засыпать и воображать при каждом скрипе, что это поедающая детей ведьма бродит по крыше.

А я бы не хотела иной жизни. Ну, то есть, я хочу сказать, кто бы из меня вырос, рассказывай деда мне на ночь девчачьи сказки и не заставляй стирать пыль со стеклянной тюрьмы лисьей казачьей нежити-психопата? Страшно представить.

Я могла бы носить кружевные воротнички и смеяться цветочными лепестками и жемчужинами. Люди пытались бы погладить меня. Я прямо-таки вижу, что они подумывают об этом. Мой рост вызывает рефлекс мимимишности, как в случае щеночка-котенка (срочно надо погладить!) и поскольку я не могла обмотать себя электропроводами, как забор, то решила обзавестись убийственным взглядом.

В общем, я не была бы «оголтелой феей» (прозвище, которое дала мне Кару) или «Podivnб» (как зовет меня деда). Это mucholapka podivnб или Венерина мухоловка, в честь моей «скрытной кровожадности» и «неутомимого коварства» в нескончаемой войне с Томашем на протяжении всей моей жизни.

Любой, у кого есть старший брат, вам скажет: «Коварство обязательно». Пусть вы и не миниатюрный, как я (в хорошем настроении четыре фута одиннадцать дюймов,[4] и поменьше, четыре фута восемь дюймов,[5] когда в отчаянии, а последнее время оно случается довольно часто), но анатомия на стороне братьев. Они больше. Их кулаки тяжелее. Физически у вас нет ни единого шанса. Следовательно, «мозг маленькой сестренки» должен эволюционировать.

Ловкость, вероломство, безжалостность. Никаких сомнений, состояние младшей сестры (акцент на слове «младшей») способствовало моему развитию и формированию, однако, горжусь тем, что за годы, когда Томаш решал связываться со мной, у него осталось больше шрамов, чем у меня. Но больше кого-либо и чего-либо на меня повлиял деда, отвечающий за пейзаж моего разума, настроения и окружения, спиралей и теней. Когда я думаю о детях (нечасто, за исключением того, чтобы пожелать им куда-нибудь исчезнуть или остановиться, чтобы моя нога могла пинком придать им направление), то думаю, что главной причиной... зачатия чего-либо (в теоретическом плане, в отдаленном будущем) станет то, что я смогу практиковать на маленьких, развивающихся мозгах ту же самую степень формирования ума, которую мой дедушка практиковал на нас.