Плик и Плок - Сю Эжен Мари Жозеф - Страница 11

• Предыдущая
• 11/39
• Следующая

Исповедание само по себе вещь удивительная; на берегу, например, в деревенской церкви, коей оконца пропускают веселый луч солнца, когда вы отправляетесь в долгий, долгий поход, и когда ваша престарелая бабушка, поставив за вас свечу Богородице, стоит там на коленях вся в слезах: о! да, тогда, благотворно исповедание на ухо добродетельному и умному седовласому священнику, который, выходя из исповедной и опираясь трепещущей рукой на вашу, говорит вам: «Сын мой, навестим мою паству, которая пляшет там, на берегу ручейка, и мимоходом занесем бутылку моего доброго вина старому бедному Жану-Луи.».

Исповедание такого рода, да, я понимаю: но на море, посреди бури, когда только силой руки можно избегнуть очевидной смерти, когда валы сталкиваются и разбиваются с яростью на корабле; когда каждую минуту вы видите исчезнувшим что-нибудь из вашего такелажа; когда мачты гнутся и трещат; когда волна бьется и ревет на палубе, развертывается, бежит и увлекает людей, реи, боты... О! по-моему, исповедание тогда дело почти неуместное.

Сказано, румпеля были привязаны на двух шлюпах, плывших по одному направлению, и никого, никого не оставалось на палубе судов, которые шли решительно по воле Божьей; но в тактике, как видно, это плохая выходка: ибо шлюп «Рака Св. Иосифа» по причине угла, который составился между его рулем и килем, уклонившись более, нежели его спутник: «Благословение Семи Скорбей Богородицы», набежал прямо на сей последний, ударил его в корму; и так как задняя часть судна слабее, нежели передняя, то бушприт «Раки Св. Иосифа» пробил гакаборт «Благословения Семи Скорбей Богородицы», и устремившаяся в отверстие вода потопила сей шлюп с его шестидесятью исповедниками. Но шлюп не сразу пошел ко дну.

«Рака Св. Иосифа» почувствовал от непомерного сотрясения, им испытанного, что произошло нечто необыкновенное, и потому был послан штурманский ученик, который готовился исповедоваться в своем шестьдесят третьем грехе, посмотреть, что случилось. Он тотчас вскарабкался на палубу, увидел бушприт и гальюн почти совершенно разбитыми и на расстоянии ружейного выстрела другой шлюп, корма которого была погружена в воду, а передняя часть возвышалась еще над волнами. На эту переднюю часть сбежались все, кто остался из экипажа.

Капитан тонущего судна сложил свои руки у рта наподобие воронки и с помощью этой наскоро изобретенной трубы кричал что-то с большим жаром ученику штурмана, который сделал также из своих рук род слухового рога.

Но к несчастью, «Благословение Семи Скорбей Богородицы» стоял под ветром, и ученик штурмана не слыхал ни слова; но так как ему приказано было посмотреть, что случилось, то он и устроился на стеме[8] и смотрел.

Некоторые из утопающих бросились в море, но, ракой Святого Петра! макрель не могла бы повернуться по ветру, а им надлежало плыть против ветра, волн и быстрины, чтобы достигнуть шлюпа, который, впрочем, находился весьма близко.

Невозможно. Они утонули, неосторожные, ослепленные отбоем валов, которые, хлестая по лицам, оставляли на них кровавые следы.

Ученик штурмана все это видел при свете своего фонаря, стараясь ничего не пропустить: ни судорог, ни скрежета зубов, чтобы донесение его было подробно; но он за них молился Богу, бедное, доброе дитя!

Вскоре передняя часть шлюпа погрузилась сильнее, и те, которые пережили это бедствие, взобрались на фок-мачту, которая одна возвышалась над морем, и любопытно было видеть эту мачту, на которой человеческие головы висели, да простят мне сравнение, как вишни на тех гибких прутьях, какие так нравятся детям.

Сей стержень, обремененный людьми, не остался и десяти минут над водой; он потонул; но в продолжение десяти минут, пока он погружался... какая произошла драма.

Тогда оставалось только двое на мачте, два брата, кажется, люди набожные и благомыслящие; но любовь к жизни взяла верх над братством; ибо будучи детьми, о! они очень любили друг друга! Прекраснейший из плодов был тот, который они делили между собой, и в одной сделанной шалости их мать всегда находила двух виновных. Позже они боготворили одну женщину; они убили ее, дабы она не принадлежала ни кому из них. Они были испанцы, извините их. За это их сослали на пять лет на галеры; старший бежал, но, не успев никакими способами освободить своего брата, снова простер свои руки к цепям и спину к палкам, не желая покинуть своего возлюбленного брата.

Словом, то были два добрых и верных товарища; но что же делать когда смерть перед глазами? тогда позволительно быть немного эгоистом.

Мачта возвышалась еще на шесть футов над водой, и тому, который занимал ее вершину, эта высота казалась равной высоте самых величайших гор; ибо в эти решительные минуты мгновение существования есть год, вершок земли — миля.

Старший брат, имевший, однако, место внизу, почувствовал свежесть моря, которое теснило его, как в ободах холодного железа, сделал жестокое усилие и уцепился за колена младшего.

Последний, обхвативший мачту со всей силой судорожного томления, покусился опереть свою ногу на грудь брата, дабы утопить его... Отчаяние! невозможно. Он сжимал ему колени, как в тисках.

И, страшная вещь! эти две головы, которые так часто радостно улыбались и так искренно обнимались, теперь бросали одна на другую жадные взоры, теперь убивали друг друга взглядом.

Наконец, занимавший верхушку мачты вдруг ее выпустил.

Другой приметил это, рванулся...

Этого-то и ожидал младший. Он кинулся обеими руками к нему на шею, не с нежностью, как некогда, говоря: «Здравствуй, брат!», но с неистовством. Придавив ему горло концом плававшей веревки к фок-бугелю, он задушил его. Бесполезное средство: последняя мысль замерла в этом теле, ибо руки трупа крепко сжимали колени братоубийцы и в то время, как они оба исчезли.

Когда ученик штурмана уже больше ничего не видел, то протер глаза, посмотрел еще раз и сошел вниз с донесением, которое всех весьма удивило; прекратили исповедь с обещанием после снова продолжить ее, и вахта бакборта, по приказанию капитана, взошла на палубу. Ветер дул с меньшей жестокостью, но ночь была светла; для избежания рысканья корабля, поставили к рулю исправного матроса, и продолжали плыть на запад.

Некоторое время они шли по этому направлению, как вдруг вахтенный на баке матрос закричал: «Корабль с штирборта!»

Все кинулись и при свете фонарей увидели тартану, совершенно разбитую! тартану, которую они преследовали с самого вечера; тартану, бывшую первой причиной всех их бедствий!

— Наконец, — возопил капитан береговой стражи, — Пресвятая Дева нам покровительствует! и Бог правосуден; ты нам заплатишь, проклятая тартана, за смерть наших собратьев.

И несмотря на неукротимость ветра, он старался поставить шлюп в траверс.

— Яго, Яго! — кричал капитан люгера «Рака Св. Иосифа». — Яго, правая моя рука, поставь канониров к орудиям.

— Капитан... я...

— Ты дрожишь, кажется?

— Нет, капитан, но левант крепко подействовал на мои нервы.

— Клянусь Христом! пусть так. Что можно подумать, видя, что лейтенант командуемоего мною судна трясется, как водорез перед бурей. Канониры, к орудиям; прочие, брасопь паруса в бакштаг, переймем ветер этой тартаны, черт ее возьми! и обходя корму, выстрелим по ней залпом. Слава Богу, левант утихает!.. Ах, клянусь Пресвятой Девой! славный будет праздник для жителей Кадикса, когда ты вступишь в него с цепями на руках и на ногах, с твоим демонским экипажем! Проклятая собака! — говорил простодушный Массарео, показывая кулак размачтованной тартане, покойной и мрачной, колебавшейся по произволу волн.

— Да, да, — продолжал Массарео, — божусь Святым Иосифом, меня не обманешь! Ты шевелишься, как томбуй[9], нарочно, чтобы я подошел к тебе на расстояние багра... Тогда ты накинешь на мой бедный люгер серную рубаху, которая выжжет его до щепки!.. или сыграешь со мной какую-нибудь другую бесовскую шутку; но Богородица не оставит старого Массарео. Не раз он вырывал богатые гальоны Мексики из когтей этих окаянных англичан, которые также в этом деле-то были крепко смышлены! Еретики! — И он перекрестился. Потом, обратясь к кормчему: — Держись ближе к ветру, поднимайся, поднимайся же, дурачина, да будь готов дать рей.

• Предыдущая
• 11/39
• Следующая