Черный Красавчик (с иллюстрациями) - Сьюэлл Анна - Страница 24

• Предыдущая
• 24/39
• Следующая

Ты должен проверить. – И, обернувшись к своему человеку, который отошел, чтобы взять меня, сказал: – Задай этому коню добрую порцию дробленого овса, и пусть ест сколько захочет.

«Бессловесная скотина»… Да, к сожалению, мы бессловесны, а то я бы рассказал хозяину, куда уходит овес. Мой конюх приходил каждое утро часов в шесть с маленьким мальчиком, у которого в руках была неизменная корзинка с крышкой. Он заходил с отцом в шорную, где хранился и овес, и, если дверь оставалась приоткрытой, я видел, как они накладывают в мешок овес из закрома, после чего мальчик уходил.

Пятью или шестью днями позже, утром, через несколько минут после того, как мальчик вышел из конюшни, дверь снова отворилась, и вошел полицейский, держа ребенка за руку. За ним следовал другой полицейский, который, войдя, запер дверь изнутри и сказал:

– Ну-ка, покажи, где твой отец держит корм для кроликов?

Мальчик выглядел очень испуганным и плакал, но деваться было некуда, и он повел полицейских к закрому. Здесь они нашли еще один, пустой, мешок, точно такой же, как тот, что, наполненный овсом, лежал в корзине у мальчика.

Филчер в это время чистил мне ноги. Его нашли и, не обращая внимания на пустые угрозы, увели в участок вместе с сыном. Я слышал потом, что мальчика признали невиновным и отпустили, а отца приговорили к двум месяцам тюремного заключения.

Моему хозяину было нелегко угодить, но через несколько дней нового конюха все же найти удалось. Высокий, довольно симпатичный на вид человек по имени Элфред Смирк. Он держался со мной безукоризненно и никогда не обижал; на глазах у хозяина без конца трепал и поглаживал; смочив гребень, всегда расчесывал мне хвост и гриву, прежде чем привести к мистеру Бэрри, смазывал копыта растительным маслом и следил, чтобы я выглядел элегантно. О том же, чтобы глубоко промыть мне копыта, осмотреть подковы, как следует почистить меня, он и не думал, словно я был коровой, а не лошадью. Мундштук у меня был вечно заржавлен, седло влажное, шлея задубевшая.

Элфред Смирк считал себя неотразимым и любил покрасоваться перед зеркалом в шорной, холя свою шевелюру, усы и вывязывая галстук. Когда к нему обращался хозяин, он, беспрерывно прикладывая руку к шляпе, только и повторял: «Да, ваша милость, слушаюсь, ваша милость». И все думали, что он был прекрасным молодым человеком и что мистеру Бэрри с ним очень повезло. Но я-то знал, что это был самый ленивый, самый самодовольный тип, какого я когда-либо видел. Конечно, великое дело, если тебя не обижают, но лошади требуется нечто большее. У меня было просторное стойло, и я мог там вполне удобно себя чувствовать, если бы Элфред не ленился чистить его. Он никогда не убирал всей соломы, и от той, что оставалась внизу, шел резкий запах; тяжелые испарения поднимались вверх, и глаза от них воспалялись и болели, у меня даже пропадал аппетит.

Однажды хозяин вошел и сказал:

– Элфред, в конюшне стоит дурной запах. Вы что, воды жалеете и не выскребаете стойло как положено?

– Ах, сэр, – ответил Элфред, прикасаясь к шляпе рукой, – я, конечно, сделаю это, если вы хотите, сэр, но лить воду в стойло весьма опасно, лошади предрасположены к простуде, сэр. Я очень боюсь навредить ему. Но если вы так желаете, я, разумеется, вымою, сэр.

– Нет, – сказал хозяин, – я вовсе не желаю, чтобы он простудился, но мне не нравится, что в конюшне стоит такой смрад. Вы уверены, что стоки не засорились?

– Ой, сэр, вот сейчас, когда вы это сказали, я подумал, что от стоков действительно пахнет. Может, они и впрямь не в порядке, сэр?

– Ну так пошлите за каменщиком, пусть он все проверит, – велел хозяин.

– Слушаюсь, сэр, будет исполнено, сэр.

Каменщик явился, повынимал кучу кирпичей и никакого засора, естественно, не обнаружил; он снова заделал дырки и содрал с хозяина пять шиллингов, запах же в конюшне как был, так и остался. Но это еще не все. От стояния на мокрой соломе ноги у меня сделались больными и слабыми, хозяин, бывало, диву давался:

– Не понимаю, что сталось с этой лошадью? Он стал таким неуклюжим – того и гляди, споткнется.

– Да, сэр, – отвечал Элфред, – и я это заметил, когда делал ему променад.

На самом деле никакого променада он не делал, и если хозяин был занят, я дни напролет стоял в конюшне без разминки, а кормили меня как ломовую лошадь. Это расстраивало мое здоровье, и я порой становился обмякшим и апатичным, но чаще – беспокойным и возбужденным. Он никогда не давал мне зелени и овощей или болтушки из отрубей, что пошло бы мне на пользу, ибо был столь же невежествен, сколь и самоуверен. И вот вместо того чтобы бегать и правильно питаться, я глотал конские пилюли и микстуры, которые, кроме того что были противными на вкус, вызывали болезненное состояние и неприятные ощущения.

В конце концов ноги у меня ослабели настолько, что, везя хозяина по свежевымощенному участку дороги, я несколько раз опасно споткнулся. Вернувшись в город, хозяин, не заезжая домой, отправился со мной к ветеринару и попросил осмотреть меня. Врач поочередно поднял все четыре моих ноги и внимательно их обследовал, потом, разогнувшись и отряхивая ладони, сказал:

– Худо дело: у вашей лошади гниют стрелки копыт, оттого-то и ноги так ослабели. Счастье еще, что он не упал до сих пор. Куда смотрит ваш конюх? Такое случается, если не чистить конюшню и не менять солому в стойле. Если вы пришлете коня завтра ко мне, я полечу его и объясню вашему человеку, как прикладывать мазь, которую я дам.

На следующий день мне тщательно прочистили копыта и набили стрелки паклей, пропитанной какой-то сильно пахнущей жидкостью. Это было в высшей степени неприятно.

Ветеринар распорядился ежедневно менять соломенную подстилку в моем стойле и содержать пол конюшни в идеальной чистоте. Затем было велено кормить меня мешанкой из отрубей и, пока ноги не заживут, давать поменьше овса. Это лечение помогло мне вернуть прежнюю форму, но мистер Бэрри был так обескуражен тем, что его дважды обманывали конюхи, что решил не держать больше собственной лошади, а нанимать в случае необходимости. Я оставался у него, пока не выздоровел окончательно, а потом меня снова продали.

Без сомнения, конская ярмарка – чудесное развлечение для тех, кто ничего не покупает; во всяком случае, здесь есть на что посмотреть.

Длинные ряды молодых лошадей, пригнанных из деревни, но отдохнувших после долгого перехода; табунки мохнатых маленьких пони из Уэльса, ростом не выше Веселого Копытца; сотни всевозможных ломовых лошадей – у некоторых хвосты заплетены в косички и подвязаны алыми ленточками; и множество таких, как я, – красивых и породистых, но испорченных из-за несчастного случая: запаленных или имеющих какой-нибудь внешний недостаток. Было там несколько великолепных животных в расцвете сил, способных выполнять любую работу; они демонстрировали превосходнейшие аллюры, далеко выбрасывая передние ноги, когда их выводили на круг и конюх заставлял их бегать на корде.

Наряду с этим были и несчастные, надорвавшиеся от непосильной работы лошади с распухшими коленными суставами, с подгибавшимися на каждом шагу задними ногами; и потупившиеся, унылые старые коняги с отвислой нижней губой и тяжело опавшими ушами, словно не ждущие больше от жизни никаких радостей, потерявшие всякую надежду. Попадались лошади такие тощие, что можно было пересчитать все их ребра, а на спинах и боках у них виднелись следы от давних ран. Грустно коню наблюдать все это – кто может поручиться, что и он сам не окажется когда-нибудь в таком же положении?

Здесь заключалось много сделок, цены вздували и сбивали, и если бы лошадь могла сказать то, что думает, я бы сказал, что на этой ярмарке обмана и мошенничества было больше, чем может себе представить даже весьма шустрый торговец. Я стоял вместе с двумя или тремя сильными, работящими на вид лошадьми, и множество людей подходило и интересовалось нами. Господа, увидев мои ободранные колени, сразу от меня отворачивались, хотя мой продавец клялся и божился, что я просто поскользнулся в стойле.

• Предыдущая
• 24/39
• Следующая