Черный Красавчик (с иллюстрациями) - Сьюэлл Анна - Страница 32

• Предыдущая
• 32/39
• Следующая

Однажды, когда наша и многие другие извозчичьи пролетки стояли у входа в парк, где играла музыка, видавший виды старый экипаж подъехал и остановился как раз за нами. В него была впряжена старая изможденная каурая кобыла с плохо ухоженной шкурой, сквозь которую выпирали кости, и подагрически вывернутыми коленями; она очень неуверенно держалась на ногах. Я как раз ел сено. Ветер отнес в сторону небольшой пучок, и бедное животное, вытянув шею, подобрало его, а затем стало оглядываться в поисках чего-нибудь еще. Я не мог не заметить, сколь безнадежным был взгляд этих грустных глаз, и стал вспоминать, где я мог раньше видеть эту лошадь, как вдруг она посмотрела прямо на меня и сказала: «Это ты, Черный Красавчик?»

Джинджер! Но как она изменилась! Красиво изогнутая и блестящая когда-то шея. сделалась прямой и тонкой, голова поникла, прежде стройные ноги раздались и погрузнели, а изящные щетки над копытами разрослись и стали лохматыми. От тяжелой работы все суставы распухли; морда, такая жизнерадостная в прошлом, теперь выражала глубокое страдание, а по тому, как вздымались ее бока и как часто она кашляла, можно было догадаться, что она тяжело больна.

Наши экипажи стояли рядом, чуть в стороне от остальных, и я незаметно сделал шажок или два в ее сторону, чтобы немного поговорить. Печальную историю она мне поведала!

В течение года Джинджер отдыхала вдали от поместья лорда, а затем была вновь признана годной к работе и продана некоему джентльмену. Какое-то время все шло хорошо, но стоило ей проскакать галопом чуть больше, чем обычно, как старый недуг сказался опять. Ее подлечили, дали отдохнуть и продали снова. Так она несколько раз переходила из рук в руки, постепенно опускаясь все нижеи ниже.

– Ивот наконец меня купил владелец конюшни, который сдает лошадей и экипажи внаем, – рассказывала она. – Ты хорошо выглядишь, я очень рада за тебя, а для меня настала такая жизнь, что и рассказать невозможно. Когда болезнь моя стала очевидной, хозяин рассердился, что зря выбросил деньги, купив меня, и велел запрягать меня в один из самых захудалых экипажей, а работать я должна была на износ. Вот так я и живу: работа, кнут – и никто не думает о том, как мне тяжело. Считается, что раз за меня заплачено, я должна эти деньги отработать, чего бы мне это ни стоило. Мой нынешний кучер ежедневно платит хозяину определенную сумму и старается, конечно, ее тоже из меня выколотить. И так неделя за неделей без единого выходного.

– Но ведь, бывало, т ы останавливалась как вкопанная, если с тобой плохо обращались, – вспомнил я.

– О! – вздохнула Джинджер. – Однажды я попробовала – ничего не вышло. Человек силен, а если он к тому же жесток и безжалостен, мы ничего не можем сделать, только терпеть, терпеть, терпеть До конца. Скорее бы уж конец, я хотела бы умереть. Я видела мертвых лошадей и знаю, что им не больно; только бы умереть прямо так, на дороге, а не попасть на живодерню.

Я ужасно расстроился и ткнулся в нее носом, но мне нечем было утешить ее. Думаю, она обрадовалась нашей встрече, потому что сказала:

– Ты мой единственный в жизни ДРУГ.

В этот момент подошел ее возница, дернул вожжи, вывел Джинджер из очереди и уехал, оставив меня в глубокой печали.

Спустя некоторое время после той встречи мимо нас проехала подвода, на которой лежала околевшая лошадь. Ее голова свисала к земле, с безжизненно высунувшегося языка капала кровь. И эти запавшие глаза! Не могу говорить о них, в них застыл такой ужас! Это была каурая кобыла с тонкой длинной шеей. Я увидел белую полоску, рассекавшую ее лоб. Сомнений не было: на подводе лежала Джинджер. Надеюсь, что она, ибо это означало бы, что мучениям ее пришел конец. О, если бы люди были милосерднее! Они пристреливали бы нас, прежде чем мы успеваем испить до дна горькую чашу страданий.

К тому времени я уже знал, что многие лошади в Лондоне испытывают массу неудобств, большинства из которых можно было бы избежать, будь у людей чуточку больше здравого смысла. Мы, лошади, не боимся трудной работы, если при этом с нами обращаются разумно; уверен, что немало лошадей, принадлежащих беднякам, чувствуют себя гораздо счастливее, чем чувствовал себя я, живя у миледи В., несмотря на то, что меня там изысканно кормили и сбруя моя была изукрашена серебром.

Мне всегда больно видеть, как издеваются над маленькими пони: заставляют таскать непосильные тяжести, а какойнибудь грубиян и невежа бьет их так, что они едва держатся на ногах. Однажды я встретил маленького серого пони с густой гривой и прелестной головкой, он был так похож на Веселое Копытце, что, не стой я в упряжке, непременно заговорил бы с ним. Выбиваясь из последних сил, он тащил тяжело груженную тележку, а здоровый парень хлестал его кнутом и дергал поводья так, что нежные губы пони едва не разрывались. Может, это и был Веселое Копытце? Очень уж он походил на него. Но нет, мистер Блумфилд все же, надеюсь, не продал его. Вероятно, этот пони был просто таким же славным маленьким коньком и, быть может, в юности жил так же счастливо, как Веселое Копытце.

Я часто замечал, что мясники имеют обыкновение очень быстро гонять лошадей, но не знал, почему – до того самого дня, когда нам пришлось простоять некоторое время в ожидании пассажира в Сентджонском лесу рядом с мясной лавкой. Как раз в это время тележка мясника подкатила к ней с бешеной скоростью. Лошадка была разгорячена и сильно устала; голова ее поникла, а по вздымающимся бокам и дрожаныо ног можно было догадаться, как ее гнали. Кучер соскочил с козел и стал снимать с тележки корзину. Из лавки вышел хозяин, весьма недовольный, и, взглянув на пони, сердито обратился к вознице:

– Сколько раз тебе повторять, чтобы ты не загонял лошадь! Предыдущую доконал, теперь и эту хочешь? Если бы ты не был моим сыном, я бы тебя выгнал в два счета. Как тебе не стыдно доводить лошадь до такого состояния? Тебя бы следовало в полицию сдать за этакую езду. И если ты действительно однажды туда угодишь, не надейся, что я тебя вызволю под залог, потому что устал уже твердить одно и то же. Заботься тогда о себе сам!

Пока отец говорил, парень стоял, упрямо набычившись, но когда тот кончил, злобно взорвался: он не виноват, нечего на него орать, он только выполняет бесконечные поручения.

– Ты же сам всегда подгоняешь: «Поторапливайся, не зевай!» А клиенты?! Одному нужна баранья нога для раннего ужина, и я должен доставить ее через пятнадцать минут. Другой забыл заказать говядину – я обязан слетать за ней («одна нога здесь – другая там»), а то хозяйка будет жутко браниться. Экономка кричит, что к ее хозяевам нагрянули гости и нужно немедленно привезти отбивные. А дама из дома № 4 с Кресент-стрит никогда не заказывает мясо на ужин, пока ей не доставили мясо к обеду. И так все время: спешка, спешка, непрерывная спешка. Если бы господа знали, чего они хотят, и делали заказы накануне, у тебя и повода бы не было устраивать мне нагоняи.

– Да я бы Богу на них молился, если бы они поступали так, как ты говоришь. И упряжка была бы целее, и клиентам можно было бы лучше услужить, знай я заранее, что им понадобится. Но что без толку языком молоть? Кто из них хоть когда-нибудь подумал о мяснике и его лошади? Ладно, отведи его в стойло и позаботься о нем: имей в виду – на нем сегодня больше не ездить, а если будут еще заказы – сам отнесешь, в корзине.

С этими словами мясник вернулся в лавку, а сын отвел пони в конюшню.

Но далеко не все мальчишки безжалостны. Я знавал таких, которые обожали своих пони или осликов, как любимых собачек, и эти крохотные животные трудились для своих юных хозяев так же охотно и радостно, как я – для Джерри. Порой работа выдается тяжелая, но доброе слово и дружеская рука способны облегчить ее.

Один маленький зеленщик привозил на нашу улицу картошку и всякие овощи; у него был пони, немолодой и не очень красивый, но я никогда не встречал более жизнерадостной и неунывающей лошадки. Какое удовольствие было видеть, как они любят друг друга! Пони повсюду следовал за хозяином, как собачка, пускался рысью безо всякого кнута и понукания и гремел своей повозкой так весело, словно только что выбежал из королевских конюшен. Джерри нравился этот паренек, он называл его «принцем Чарли», ибо считал, что со временем тот станет королем извозчиков.

• Предыдущая
• 32/39
• Следующая