Наследник - Кулаков Алексей Иванович - Страница 36

• Предыдущая
• 36/79
• Следующая

– Славная бумага, государь-наследник!

Внутри горницы, вокруг большого стола, бывшего по случаю то обеденным, то рабочим, а иногда и временным верстачком, расположился сам хозяин, увлеченно перебирающий небольшую стопку удивительно белых и ровных бумажных листов, и гость, держащий в руке небольшой точеный стаканчик с горячим сбитнем. Хозяйка же старалась прикинуться незаметной тенью в небольшом закутке, одновременно блестя любопытными глазами.

– И насчет сплава нового тоже благодарствую – обязательно спытаю, какие литеры из него получатся.

Московский первопечатник, не вставая из-за стола, коротко поклонился, а его юный собеседник в ответ лукаво улыбнулся:

– Для хорошего человека ничего не жалко. Однако еще один гость у тебя, Иван Федорович.

– А?..

Увидев друга и несколько рассеянно пригласив его за стол, глава Печатного двора продолжил наглаживать бумажные листы.

– Надо же, не думал, что наши бумазейщики гишпанских превзойдут!.. Гм… так когда, государь-наследник, нам ее дадут?

– То не мне, то батюшке ведомо. Но, думаю, к лету ее будет в достатке.

Звучно щелкнув пальцами, наследник принял от подскочившего подручника большой кожаный тул. Сдернув с него крышку, он с некоторой натугой вытащил наружу толстенную кипу листов, густо исписанных полууставом с обеих сторон, и положил перед собой.

– У моей сестры Евдокии в феврале именины. Хочу ей подарить книгу со сказками, вот этими. Возьмешься ли напечатать?

Вопрос был чисто риторический, и все это прекрасно понимали, – но вежество обязывало наследника поинтересоваться. А подданных его отца – ответить непременным согласием (причем последнее – без вариантов).

– А сколь книжиц надобно?

– Полсотни.

Выдержав паузу, царевич непринужденно пояснил:

– Одну сестре, по одной братьям, несколько придержу на подарки. А остальное бояре расхватают, едва узнают о такой диковинке.

Хозяин дома растерянно кашлянул, пытаясь совместить то, что он услышал, и десятилетний возраст заказчика, а Петр Мстиславец лишь задумчиво почесал висок – даже к необычному потихонечку привыкаешь.

– Так ведь…

– Отец сие дозволил.

– Ага.

Про митрополита Макария книгопечатник интересоваться не стал – раз уж великий государь сказал свое слово, то владыко и подавно разрешит.

– Теперь скажи мне, Иван Федорович, есть ли у тебя знакомые среди гостей торговых?

– Как не быть, имеются.

– Прошу, поговори с ними. Не согласятся ли они рассказать о странах заморских, чужедальних? О нравах и обычаях тамошних, о властителях, ином прочем – и чтобы подробно и правдиво, без всяких там прикрас. Еще подьячих и писцов с Посольского приказа можно порасспрашивать, есть среди них бывалые путешественники. А из услышанного да записанного ты мне, пожалуй, не одну книгу напечатаешь.

Правильно истолковав переглядывания взрослых мужчин, в число которых попали и два собственных охранника, юный наследник развеял появившиеся у них сомнения:

– Я попрошу владыку Макария, чтобы он благословил труд сей.

Гость глянул на своего подручника, и тот положил перед хозяином дома небольшую, но весьма приятно звякнувшую серебром калиту[92]. Услышав за окном голос вечерних колоколов, царевич едва заметно вздохнул, переведя взгляд на подливающую ему сбитня хозяйку. Вернее, на ее живот.

– Я слышал, Большой пожар в прошлом году принес тебе великое горе, Иван Федорович?

У головы Печатного двора непроизвольно дернулись губы при воспоминании о его задохнувшемся в чадном дыму пятимесячном младенце.

– То всем известно, государь-наследник.

– Вижу, Господь не оставил тебя своей милостью. Как назовете сына?

Бхдамс!

Кувшин со сбитнем, выпавший из ослабевших рук хозяйки, разлетелся по полу несколькими крупными осколками и липкой горячей лужей.

– Н-не думали еще…

Не обращая внимания на внезапное косноязычие счастливого мужа, мальчик стянул правую перчатку и приложил ладонь к женскому платью, обрисовав тем самым слегка выпирающий животик. Без всякого стеснения его погладил, а потом под пристальными взглядами мужчин прошелся по комнате, самостоятельно налив из кувшинчика в небольшую берестяную кружечку простой воды. Кратко над ней помолился, а затем вручил приходящей в себя хозяйке:

– Пей. То ему и тебе во здравие.

Подождав, пока берестянка опустеет, довольно кивнул, все так же глядя на живот. Глубоко вздохнул, словно просыпаясь, и попросил-приказал Федорову:

– Проводи меня.

Минут через пять первый из книгопечатников Московского царства вернулся задумчивый и одновременно радостно-довольный – и тут же сграбастал в объятия жену, ничуть не смущаясь давнего друга:

– У меня будет сын!!!

Поздней ночью шестнадцатилетняя черкешенка со свежим красным рубцом поперек шеи сидела на супружеском ложе. И не просто сидела, но с дерзким вызовом глядела на своего законного мужа:

– Да?..

– Нет.

– Я сказала – да!!!

– А я сказал – нет.

– Тогда… Стереги – не стереги, а своего добьюсь!

Покосившись на обрезки шелковой петли, из которой едва успели вынуть царицу, великий государь тихонечко вздохнул и подсел к ней поближе. Подставил предплечье под удар маленькой ножки, вознамерившейся проверить крепость его ребер, и довольно усмехнулся, без особого труда удерживая изящную ступню в руке. Дикая кошка!.. Как ни странно, ее буйный нрав не надоедал, даже наоборот, царственному супругу он очень нравился – за исключением случаев наподобие сегодняшнего.

– Да?!.

Когда она прямо во время жарких любовных утех потребовала от него немедленно возвысить своего брата Салтанкула, даровав ему чин окольничего. Потребовала! Получив же вполне закономерный отказ, пригрозила покончить с собой. Кто же знал, что не шутила? Слава богу, челядь успела достать свою повелительницу из петли – та уже почти доходила.

– Р-рр!.. Да?!

Поймав и вторую ступню, Иоанн Васильевич дернул супругу на себя, довольно ловко перехватив узкие запястья с весьма крепкими кулачками. Несколько возмущенно-злобных взвизгов, энергичное трепыхание гибкого женского тела, немного пострадавшая от острых зубов рука – и, чувствуя нарастающее возбуждение, тридцатилетний властитель сдался:

– Да.

Примирение вышло удивительно долгим и… Сладким. А наутро заботливый муж, видя, как сильно распух и посинел рубец на ее лебединой шейке и как больно ей глотать еду с питьем, распорядился позвать самого лучшего из известных ему лечцов. То есть собственного сына. Постельничий Вешняков тем временем сделал внушение верховым челядинкам, как раз закончившим одевать Марию Темрюковну, – чтобы не трепали попусту своим языком, под страхом усекновения оного. Вместе с головой, разумеется.

– Батюшка. Матушка.

Почтительно поцеловав отцовскую руку и коротко поклонившись царице, наследник без всяких глупых вопросов принялся целить обнаруженные на той самой руке (вернее, ладони) царапины и удивительно четкие отпечатки чьих-то зубов.

– Кгхм!.. Митя.

Мягко забрав у сына пострадавшую от жены конечность (впрочем, десница уже совсем и не болела), Иоанн Васильевич подвел первенца к мачехе и, не вдаваясь в лишние подробности, указал на след от шелковой удавки. Мария, высокомерно взглянув на пасынка, молча задрала подбородок вверх, позволяя малолетнему целителю разглядеть синюшную «красоту» во всех ее подробностях. И не удержала легкой дрожи, когда прохладная ладонь легко прижалась к пострадавшей гортани, ибо прохлада резко сменилась морозной свежестью, растекшейся по всей шее. Затем почти без перехода обернулась жгучим огненным ошейником – и постепенно остыла до ласкового тепла. Словно тысячи иголочек нежно кололи ее кожу, затем тепло тонкой змейкой скользнуло вниз по позвоночнику, растеклось по животу и груди, и великая государыня постепенно начала ощущать в самом низу живота некое сладкое… Неудобство.

• Предыдущая
• 36/79
• Следующая