Причина времени - Аксенов Геннадий Петрович - Страница 28

Лапласу же принадлежал еще более знаменитый пассаж о могуществе механики: если бы существовал универсальный ум, которому были ведомы начальные координаты и направления движения каждой частицы вселенной, он с помощью дифференциальных уравнений мог бы предсказать их положение на любой срок вперед, и следовательно, обладал бы абсолютным знанием о состоянии мира в любой момент его времени. Иначе говоря, создавалось впечатление исчерпанности, близости последних завершающих картину мазков, после которых наступит подлинная ясность, которой, конечно, пока еще недоставало.

Однако среди безмятежно чистого горизонта наук, как в яркой картине наступающего бурана в пушкинской “Капитанской дочке”, маячило одно незначительное облачко – понятие направления времени. Оно не устранялось из общего знания, несмотря на успехи обратимых правил движения. В понятии времени, употреблявшемся в науке, пока неявно, но присутствовало прошлое, настоящее и будущее. Если прямое и обратное направление времени среди одинакового во все стороны, ровного пространства вселенной было применимо к простому механическому перемещению тела из одной точки его в другую, иначе говоря, согласовывалось с представлением об относительных времен и пространств, то для абсолютного изменения движения требовалось более обширное знание не только о механических относительных перемещениях, но о внутренних изменениях тел.

Но такой системой с собственными, не связанными с влиянием внешних сил изменениями как раз и была сама Земля. И вот в научных наблюдениях окружающей природы стало нарастать количество знаний о прошлом, об истории ее и о развитии в конце концов, о некоторой эволюции объектов. Критическая масса таких знаний стала быстро, прямо-таки стремительно возрастать с начала восемнадцатого века. Механика-то как раз ничего не могла сообщить о возрасте Земли кроме как подтвердить сакраментальные 6 тысяч лет, как то сделал Ньютон. От астрономических влияний, которые так хорошо ею вычислялись, на Земле происходили только некоторые незначительные циклические явления вроде смены времен года. Но из них самих никакого отличия одного года от другого вывести нельзя, то есть в этой модели вечной динамической повторяемости никакой истории, никакого движения и внутреннего развития не содержалось.

Однако за то время, пока Земля бежала по своей орбите, происходило множество значимых для людей событий. Сменялись правители, нарождались новые, не похожие на старых, люди, поднимались народные движения или строились города – шла история, никоим образом не связанная с движением планеты по своему небесному пути. И знания об истории росли как облачко над пушкинской степью, пока не закрыли все небо и ясность механической истины не расплылась окончательно.

Собственно говоря, то противоречие, которое открыл когда-то Аристотель, одновременное присутствие в понятии времени делимости его не мерные куски и неделимости, гладкости течение времени, продолжало действовать и нарастать с развитием науки и когда-то должно было встать во весь рост. В самом деле, в физике употребляется счет времени, сравнимый с натуральным рядом чисел. С временем, состоящим из неделимых далее единиц, а если и делимых, то как некие дроби, на качественно такие же, но более мелкие части, можно поступать как угодно: складывать, отнимать, умножать и т. п. Одна его единица ничем не отличается от соседней и более того, не должна отличаться. У них нет никакого содержания, кроме как способности длиться. Это чистое количество без всякого качества, без всякой разнородности своих частиц. Собственно говоря, понятие содержания и не применимо к физическому истолкованию времени. Где оно кроется: под очередным номером или между номерами? Что находится между единицами времени? – спрашивал еще Аристотель. – То же время?

Вот широко употребляющийся в астрономии термин “год”. Он служит только для счета времени астрономических явлений, для расчета орбит и других движений небесных тел. Этот год просто единица, у него нет собственного содержания. Для астрономических целей его нет смысла делить, а если и есть смысл, то это чисто количественное гладкое дробление.

Но в других стартовавших тогда под влиянием механики науках, пытавшихся достичь точности механических измерений, “год” был не пустым, он был заполнен громадным количеством событий, происходивших на Земле. А самое главное, что начало года никак не похоже на его конец, поскольку они связанны с происходящими явлениями. Их никак нельзя поменять местами, это не зависело от человека. Желтые листья не поднимались на дерево и не становились зелеными. События в годе шли в одну сторону и слова прошлое, настоящее и будущее были не пустым звуком, а наполнены и следовательно, обладали порядком.

Собственно говоря, противоречие между счетом времени и направлением времени похоже на различие между количественными и порядковыми числительными. Первые можно складывать, вторые – только перечислять, первые накапливаются, вторые – проходят в определенном порядке, по одному и исчезают. Первые – целостные, как точки, они четко отграничены мерными “черточками”, вторые – из чего-то состоят, у них есть содержание.

С представлением о направлении, порядке, прохождении истории связалась не механическая часть естествознания, поставившая перед собой вопросы: какое собственное поведение свойственно планете, ее природе? Что с ней происходило? В представлениях большинства, в том числе и Ньютона, например, мир создан практически мгновенно, в течение нескольких дней и человек, следовательно, ровесник всему живому на Земле, как и самой Земле. Но произошла ли некая параллельная история в окружающей человека среде?

У естествоиспытателей, в отличие от механиков, не было еще точных приемов описания и осознания природы поверхности Земли. Но часто, как это бывало, общие идеи зарождались из потребности решения какой-нибудь одной, очень частной проблемы. В данном случае она формулировалась так: откуда в горах появились морские раковины?

Вдумчивых естествоиспытателей всегда поражал этот факт. Ксенофан за 600 лет до Р.Х. был потрясен, когда увидел в горах Мальты огромное количество раковин и не случайно этот факт сохранился в научных преданиях. Овидий писал в “Метаморфозах”:

Ступал я по почве, морем некогда бывшей,

Далеко от берега сухие скорлупки моллюсков морских я собирал.

Этот вопрос был забыт на время господства христианской натурфилософии и стал первым камнем преткновения для первых натуралистов нового времени. Каким образом морские раковины оказались в виде ископаемых в горах, глубоко под землей в шахтах и горных выработках, да еще в таких количествах? Традиционное объяснение: все моллюски принесены и погибли в результате 40-дневного нахлынувшего на сушу всемирного потопа – уже не устраивало, слишком много противоречий. Например, разное состояние раковин. Одни сохранились лучше, другие – хуже, третьи вообще окаменели, превратились, например, в ракушечник.

Наконец, загадку осознал и дал ее решение Жорж Луи Леклер де Бюффон. Труд, который он задумал и осуществил, конечно, не направлен был только на решение загадки раковин, но эта разгадка дала ему нерв, главный прием, путеводную нить. Его грандиозная, ни с чем не сравнимая “Всеобщая и частная естественная история” задумана именно как развертывание природы во времени.

Любопытно, что два человека, родившихся в 1707 году, Линней и Бюффон, вознамерились целиком описать всю природу Земли. Только первый нашел прием ее описания “горизонтального”, так сказать, как она есть сегодня, привести в порядок и “инвентаризовать” все ее наличное растительное и животное богатство, второй вознамерился ее описать “по вертикали”, задумал охватить ее прошлое, настоящее и даже начертить план будущего. Обе попытки вместе исчерпывающие, и, несмотря на соперничество, непонимание, противоположность методов и незавершенность обоих трудов, они дополняют друг друга. Оба подхода навсегда легли в фундамент всего описательного естествознания и определяют до сего дня содержание работы естественников.