Красное море - Шадловский Леонид - Страница 15
- Предыдущая
- 15/69
- Следующая
— Яков Моисеевич велел на словах передать, — Натан наморщил лоб, вспоминая, — “Не все то золото, что в глазах блестит”…
— И “не все то золото, что в гробу лежит”, — подхватил старик.
— Да, — удивился Натан, — а вы откуда знаете?
— Молод ты, оттого и глуп. Мы уже давно с Яшей договорились отдать то, что здесь лежит, тому, кто слова скажет. А слова скажет тот, кто придёт от него. Пришёл ты, значит тебе и принадлежит.
— Что принадлежит?
— Увидишь. Ешь пока.
Натан накинулся на еду, уже почти сутки маковой росинки у него во рту не было. Старик в это время налил себе ещё стакан, опрокинул его в глотку, и, опять не закусывая, глубоко вдохнул воздух.
— В этой деревне давно никто не живёт. Её сожгли, когда меня искали. Обложили, как волка флажками. Всех жителей на улицу выгнали. А я в подвале прятался. Я ведь беглый был, мне терять было нечего. Для меня раньше человека убить, что для тебя эту картофелину съесть. Вот Яша и нашёл меня в этом доме. Он тогда солдатом был. Нашёл, да не выдал. Он меня с детства знал. Я когда-то мать его любил, во время войны спас её семью от Бабьего яра. Я ведь полицаем служил. Там в полиции и получил прозвище «Птенец». Я ж маленький, все равно как воробышек. Да никто про это не знал, кроме Яши. А тех, кто знал, давно уже косточки сгнили. А уж скольких я людей перевешал! В жизни не знал большего кайфа! Накидываешь ему верёвку на шею и спрашиваешь: тебя как, быстро, или дать помучаться? Верёвку-то можно намылить, а можно и так…Вот он висит, ногами шебуршит, течёт из-под него…А я смеюсь, мне весело.
Натан подавился картошкой. Его чуть не стошнило. Он отставил от себя чугунок, налил самогонки, выпил залпом…
— А потом меня приговорили к высшей мере, — продолжал Птенец, ударившись в воспоминания, — да фиг они до меня дотянутся! Сбежал я, в этой деревне прятался. Нагнали сюда солдат, танки, будто не Птенца взять хотели, а ещё раз Берлин занять. Всю Нефедовку проутюжили, сожгли к чертям, а меня не нашли. Яша нашёл, да, видно, совестливый был слишком. Не выдал. Крикнул, что здесь никого нет, они и ушли. Я потом ещё несколько раз помогал Яше, убрать кого, или к ногтю прижать. Меня ж, вроде как, и на свете не существует. Потому и не искал меня никто. Да что сейчас говорить, теперь уже перед Богом отвечу. Немного осталось, недолго ждать.
Старик замолчал, заново переживая прошлое. Натан, потрясённый рассказом, тоже молчал. Никак не вязался образ Якова Моисеевича, нарисованный Птенцом, с тем человеком, которого он знал. Всегда приветливый, доброжелательный…Хотя, хрен его знает, каким он был на самом деле. Не зря же говорят: «В тихом болоте черти водятся». Натан снова потянулся за самогонкой, но старик накрыл банку рукой.
— Хватит. Не то до места не дойдём, — он накинул на себя огромную доху, которая укрыла его с головой, и встал, — Пошли.
— Куда? — Натан уже нетвёрдо стоял на ногах, и, чтоб не упасть, ухватился за край стола.
Птенец взял его за плечи, встряхнул, и Натан с удивлением почувствовал, какая сила в руках у этого столетнего старикашки. «А может он вечный, — подумал Натан, — может он этот, как его… “Горец”». И пьяно захихикал. Но на воздухе ему стало легче. В ночной темноте пахло полынью и цветами, ярко светила полная луна, освещая нежилую, неприветливую деревню, ноги мягко проваливались в траву…
— Бог ты мой! Хорошо-то как! — вздохнул Натан.
— Хорошо там, где нас нет, — философски изрёк Птенец избитую истину. — А тебя, поди, ищут везде? Ну, здесь-то не найдут, хотя, береженного бог бережёт. Уезжать тебе надо из Киева. Как можно дальше. Ты же еврей? Вот и мотай в страну предков. Здесь тебе жизни не будет, найдут, разорвут на части. Я хоть и не люблю жидов, но тебе добра желаю. К тому же ты Яшин родственник, а это много значит!
Они прошли за деревню, точнее, за те несколько покосившихся домиков, что ещё оставались в Нефедовке. Впереди, сколько мог видеть глаз, простиралось пепелище. Здесь все ещё, несмотря на прошедшие десятилетия, витал запах сгоревшего дерева, палёного человеческого мяса, собачьих трупов…Кое-где торчали закопчённые печные трубы, как памятники или кресты на кладбище. Здесь воздух все ещё был пропитан страхом и ужасом, настолько явственным, что у полупьяного Натана мурашки побежали по спине, и в животе похолодело. Птенец немного покрутился по пепелищу, ногой отбросил какие-то ведра, мусор, примерился и попытался что-то поднять.
—Помоги, — просипел он, и крякнул от натуги. Натан подошёл ближе, нагнулся, ухватился вместе с ним за кольцо и потащил на себя крышку, по своей тяжести больше напоминавшую могильную плиту.
Рассохлась, блин! — выругался Птенец и зажёг фонарь.
Внутрь вела лестница, по-видимому, когда-то здесь был погреб. Они спустились вниз. Вокруг стояли бочки с соленьями, были развешаны разные копчёности, видное место занимал самогонный аппарат…В углу у бетонной стены стоял большой кожаный диван, возле него радиоприёмник, пара табуреток, стол…
— Ну ты даёшь! — восхитился Натан. — Да здесь целый бункер! Любую бомбёжку, наверное, пересидеть можно.
— Любую, не любую, но хрен кто найдёт, — ответил польщённый старик. — Я его несколько лет строил. Может ещё и тебе пригодится.
Птенец отодвинул стол, сдвинул в сторону половик, под ним оказалась ещё одна крышка. Он поднял её, и Натан ахнул: деньги, много денег, в полиэтиленовых мешках, перевязанных бечёвкой. Ещё какие-то железные ящики из-под патронов. Птенец открыл один из них. Он был доверху заполнен золотыми цепочками, кольцами, кулонами…
— Видишь? — довольно хмыкнул старик. — Теперь это твоё.
— Моё?!
— А то чьё ж? Только обещай, похоронишь меня по-человечески, чтоб с попом, с молитвами… Похоронишь?
— Да тебе ещё жить и жить, Птенец. Но откуда столько?
— Не моего ума дело. Это Яша, вот у него и узнаешь, когда свидишься на том свете. Но это ещё не все. Деньги — ерунда, сегодня есть, завтра — уплыли. А вот в этом, — старик указал на полутораметровый деревянный ящик, — здесь то, что никогда не теряет цену.
Он поддел крышку. В ящике, в несколько рядов были уложены золотые слитки. У Натана разбежались глаза, такого он не ожидал. Он присел на табурет, глубоко вздохнул…Вокруг все стало темно, сердце гулко забилось в груди, Натан чувствовал каждый толчок…Сверху, на голову, опускался столб голубого цвета. Он видел его, он ждал его, он знал, что за этим последует.
— Дед…Птенец…Я сейчас…
Он не видел, как старик суетился вокруг, как укладывал его на пол, как просунул ему между зубов деревянную ложку…Натан не знал, сколько времени провалялся в обмороке. Но когда очнулся, старик сказал:
— Светает уже. Уходить тебе надо, — и добавил. — Знал бы, что ты эпилептик…Хотя, говорят, эпилепсия — болезнь гениев, как у Достоевского и Юлия Цезаря. Может, и прав был Яшка, не простой ты человек, на роду тебе написано…Ладно. Возьми с собой денег, сколько нужно, как устроишься, приезжай за остальным. В Киеве не оставайся, скорее всего, ищут тебя. То, что здесь лежит, наверняка, не только Яшке принадлежало. Он, хоть, и не говорил мне, но я не первый день на свете ковыляю, догадываюсь кое о чем. Я когда по его просьбе Косого убрал, слышал, наверное, после него много чего осталось. А вот куда делось, никто не знает. Подозреваю, что весь его общак здесь лежит. Но не моего ума это дело. Я Яшке жизнью обязан, я за него любого замочу.
Натан знал Косого, Косоротова Игоря Ивановича, директора овощной базы, дважды судимого, весёлого и общительного человека. Косой вместе с Яковом Моисеевичем отдыхал в обкомовском санатории, где они и познакомились. Вместе какие-то дела проворачивали, на бегах играли, подпольное казино организовали, но как-то проговорился Яков Моисеевич, что «быдло Косой, быдлом и подохнет». Натан тогда не придал значения его словам, он вообще не лез в его дела, но через некоторое время Косого убили. А Яков Моисеевич, как ни странно, радовался. И потирал руки. И приговаривал: «Я предупреждал, предупреждал…Дождался, падлюга». Натан знал, что Косоротов был держателем общака, но даже не догадывался, что после его смерти держателем стал Яков Моисеевич.
- Предыдущая
- 15/69
- Следующая