Красное море - Шадловский Леонид - Страница 23

• Предыдущая
• 23/69
• Следующая

Дядя Борух, в то время ещё Боренька Камянов, первый раз попался по глупости. Да и то не по своей. С Сыном Полка они до мелочей продумали ограбление директорской дачи. Но всего, конечно, не предусмотришь. Вот и они не предусмотрели здоровенного пса. Самое удивительное, что собаки на даче никогда не было. Боренька, не доверяя своему приятелю Ваньке, сам несколько раз обходил высокий забор, окружавший дачу, забирался на дерево, в бинокль оглядывал территорию… Не было пса! Но в тот день, когда должно было произойти ограбление, директор пустил на территорию злющую милицейскую овчарку. Кто же мог предположить такую неприятность! Правда, Ванька задушил её голыми руками, но овчарка тоже успела его неплохо тяпнуть. И в зубах у неё остался кусок ванькиной куртки, по которой ментовня и вышла на них. Вот уж, действительно, знал бы, где упадёшь, соломку бы подстелил.

До суда Борух просидел в КПЗ, потом его отправили в область. Он уже знал, что Ванька всю вину взял на себя, но им бы все равно много не дали. Они же несовершеннолетние. Сыну полка повезло меньше, но все же повезло. Он «рогом упёрся», что ничего не видел, не слышал, не знает… Просто проходил мимо. Правда, он так и не смог толком объяснить, что же он делал возле ограбленной дачи, впридачу Сынок считался рецидивистом, и ни следак, ни суд не поверили, что умудрённый жизнью вор мог пойти на поводу у малолеток. И все равно Сынок получил намного меньше, чем можно было рассчитывать. Зато Ванька мог гордиться. По воровским законам всегда считалось, что вор, взявший на себя чужую вину и пошедший «паровозом», достоин всяческого уважения.

Борух попал в детскую колонию. Там он должен был провести год, перед тем, как ехать на «взрослую» зону. Ещё в херсонском областном КПЗ матёрые урки, получившие «маляву» от Сынка, учили его уму — разуму. Что говорить следователю, как вести себя на зоне, с кем общаться…

— Ты, Борух, ещё молодой, — говорил ему Васька Бутса, бывший футболист, сидевший по третьему разу за разбой, — зубки не покажешь, кусаться не будешь, сожрут за милую душу. Или хуже того, опустят. Не дай тебе бог пойти на соглашение с кумом, как бы не уговаривали. Ссучишься, обратной дороги не будет. Бить станут, терпи. Сцепи зубы, и терпи. Никогда не зови на помощь вертухаев. Они не спасут, только хуже сделают. Если совсем край придёт, заточкой себя ткни. Вот сюда, в предплечье. Больно, кровищи много, но не смертельно. Знаешь, с чего начинается вор? С малолетки сидеть, в армии не служить, в комсомоле не состоять, семьи, жены и детей не иметь. Понял?

— Что ж так строго? — не веря своим ушам, спросил Борух.

— Э-э, я ж базарю о настоящих ворах, идейных, старой закваски. О тех, которые на смерть ради идеи идут.

— Что ж это за идея такая ленинская?

— Не ленинская, пацан, воровская, — сказал Бутса. — Есть такая поговорка, не знаю, кто её придумал: «Когда Бог подумал о несправедливости власть имущих, Он и ворам дал закон». Расскажу я тебе случай, во времена «сучьих войн» это ещё было. Сидел я тогда в Ветлаге, молодой, по первому разу. Этап привезли, человек четыреста… Законников среди них всего пятеро, и Сила с ними. Сила — человек известный, вор правильный. Да куму это до фени. Приказ тогда вышел от усатого: ломать авторитетов. И не просто ломать, а так, чтоб они бумагу подписывали, в которой отказываются от своей короны. Чтобы «ссучивались»… По разному ломали, кого забивали до смерти, кого собаками травили… «Суки» — самый херовый народ. Воров предали, а честно жить не научились. Болтаются, как мотня на штанах. Оттого и лютуют. Но не в этом дело. Велел кум по одному вызывать законников в «парилку». Была у нас такая камера специальная. Как крематорий у фрицев. Кто туда попадает, или «сукой» выходит, или не выходит вообще. Четверо вышли. Избитые, псами заеденные, с рёбрами сломанными, но вышли. В глаза не смотрят. А чего смотреть?! Они на своей жизни точку поставили. А потом Силу потащили. Его только-только короновали, в 52-м. Я тогда в хозобслуге крутился. Хоть и западло это, но я ж не настоящий вор тогда был, по глупости залетел, за «мешок картошки». Я как раз возле «парилки» круги наворачивал, если и не все видел, то слышал многое. Начал кум орать на Силу, а голос у него такой, что сквозь пургу пробивается. Шаляпину не снилось! Хотел, чтоб Сила от короны отказался. А Сила, скажу тебе, маленький был, плюнь и рассыплется. Да, видать, недаром погоняло получил. Ох, и лупили его! Семь вертухаев палками обхаживали, ногами, водой отольют, и по новой. Кум кричит: «Когда, падла, крещение брал? Убью, сука!» А Сила, блин, зубы выплёвывает, и на хер его посылает. Да ещё с издёвочкой. Так что кум придумал: вытащил Силу на мороз и приказал стоять. А мороз — сперма в яйцах замерзает. К вечеру он стеклянный стал, мы думали все, капец. Но… удивительно. Оклемался Сила, очухался. Вот что с человеком идея делает. Потом, позже, когда «суки» пошли громить наш барак, они Силу не тронули. Даже кум отказался от мысли сломать его. Я потом спрашивал у него, как он все это выдержал? Знаешь, что он ответил? Что в Бога верит. Во как! Должна быть у человека идея, иначе какой смысл?

— В чем смысл? В убийствах? Старушек грабить?

Ты, пацан, не передёргивай. Мокрушничество и беспредел большая редкость среди коронованных. За это и самому можно на вилы попасть.

Запала Боруху эта история про Силу в самое сердце. Нельзя сказать, чтобы он стал ярым приверженцем воровской идеи, но она, по крайней мере, укрепила его. И когда он попал на «малолетку», здорово помогла. Первый вопрос, который ему задал майор, начальник колонии, был: «Ты комсомолец?». На что Борух гордо ответил: «Я — вор!». Майор хмыкнул в усы, усмехнулся, и отправил его в камеру. Словосочетание «прессхата» появилось позже, но и та камера, в которую попал Борух, ничем от неё не отличалась. Его встретили шестеро молодых парней.

— О, новичок, — сказал один из них, и танцующей походкой пошёл навстречу Боруху. Остальные тоже начали подниматься с кроватей.

— Слышь, доходяга, представляться надо, — сказал второй, высокий, вертлявый… Он все время оглядывался на сокамерников, будто искал у них поддержку. — Неуважение проявляешь…

Борух уже понял, что его сейчас будут бить. Он не сомневался, что это делалось по приказу начальника. Про себя он уже решил, что сдохнет, но вместе с собой заберёт ещё кого-нибудь из этих «сук». Борух не был особенно силён физически, да и драться он не любил. Даже в дворовых драках никогда не участвовал. Но теперь у него не было выбора. И не дожидаясь, когда на него набросятся, он первым кинулся на того, кто стоял ближе. Врезал ему кулаком по уху, отбросил в сторону, и тут же его нога со всей силы вошла в пах «Вертлявого». Тот закричал, согнулся, и, держась руками за низ живота, запрыгал по комнате. Дальнейшее Борух помнил плохо. На него набросились все сразу. Кто-то бил ногами, кто-то пытался стянуть с него штаны… Единственная мысль билась у него в мозгу: «Надо выдержать!». Драку прервал совершенно дикий, животный вой. Кричал тот, на которого Борух напал первым. Толпа отхлынула, парень выл, как корова на бойне, держась за голову. Из-под пальцев текла кровь. Она не хлестала, она тихо капала. Борух, пошатываясь, встал, выплюнул солёный кусок, утёрся, и сел на кровать.

— Паря, — не веря своим глазам, сказал «вертлявый», — он же ухо ему откусил!

— Вот это да! — задумчиво произнёс самый здоровый. — Ты что ж, падла, наделал?! Мы же пошутить хотели!

Вот и пошутили, — Борух потрогал опухшую губу. — Предупреждать надо.

В камеру ворвались вертухаи во главе с начальником. Похоже, они тоже не ожидали такого исхода. Эту ночь Борух провёл в карцере. Это был его первый карцер в жизни, и далеко не последний. А с «Одноухим», как прозвали впоследствии потерпевшего, они потом подружились. И на «взрослую» зону ушли вместе. Слух о том, как Борух откусил ухо, быстро разнеслась по «воровской» почте, что, конечно же, прибавило ему уважения.

Сейчас, в чужой и тёплой стране, то, далёкое, вспоминалось с лёгкой ностальгией, как память о дерзкой и шебутной молодости.

• Предыдущая
• 23/69
• Следующая