На берегах Альбунея - Шаховская Людмила Дмитриевна - Страница 25

• Предыдущая
• 25/39
• Следующая

Нумитор не считал брата чудовищем, полагая, что если тот и замыслил против него что-либо коварное, то сделает покушение на это в далеком будущем, когда, так сказать, оглядится в своем новом сане альбанского царя; не считал Нумитор и выбравших Амулия себе в цари латинов до такой степени послушными, чтобы они могли выполнить столь дикий приказ, – люди, не выполнявшие с быстротою и точностью мудрые повеления Проки.

Поэтому Нумитор не сразу поверил глазам, увидев, на что оказался способным Амулий, не сразу убедился в действительности того возмутительного, перевертывающего всю душу, зрелища, какое предстало ему по возвращении домой.

С ним вместе пришли гостями на Альбуней молодой вождь марсов Квирин, сватавшийся давно за Сильвию, и царь сабинский Таций, согласившийся отдать сестру свою за Лавза. С ними была провожавшая их свита старшин, человек около 50.

Эти люди тоже не сразу поверили в реальность случившегося, а потом пришли в страшное негодование, жалея о бедствиях любимого ими царя рамнов.

Поселок при усадьбе, сложенный кое-как из плохих материалов, не существовал больше; лишь почерневшие от пожара развалины каменных хижин и сараев свидетельствовали о варварстве клевретов грубого узурпатора. Нумитор и его друзья не могли понять, для чего Амулию понадобилось разорять без всякого повода владенья брата, для чего он вторгся к рамнам, в земли, которые сам уступил? – Трезвые люди не понимали действий пьяницы, рассматривая пепелище в полнейшем недоумении.

Это недоумение у несчастного Нумитора перешло в скорбь, печаль, горе, отчаяние, переливаясь всеми оттенками ощущения человеческих бедствий, всеми степенями страданий любящего сердца, лишь только он подошел ближе к родимому старому дому, продолжая повторять в недоумении:

– Для чего?.. Для чего он это сделал?..

Старый родительский дом, – это священное жилище, единственный тогдашний храм латинов, – здание, каждый камень которого рассказывал потомкам целые эпопеи о деяниях предков, – это родное гнездо не имело никакой цены в глазах нечестивца, и Амулий уничтожил его.

Нумитор знал все подробности о построении этого жилища, о помещении в него Лара и Пенатов, о ходе вековечной жизни многого множества его обитателей; рассказывать все эти семейные предания мастерски умел Прока и занимал ими семью в те досужие вечера зимою у очага, а летом под древним платаном, когда у него не было ни царских, ни помещичьих дел на руках, являлись к нему гости из знакомых иноплеменников, и вся семья садилась вокруг него.

Эти предания рассказывались с тою же целью и слушались с таким же интересом, как впоследствии чтение книг, о чем латины тогда даже еще не слыхивали, не имея у себя совершенно никакой грамоты, – даже примитивное письмо дикарей, подобное рунам или иероглифам, было в Лациуме неизвестно и никакие ископаемые остатки этих времен не носят следов знаков, могущих служить для передавания мыслей.

Грамота, чрезвычайно трудно объяснимая, тогда водилась у этрусков и оссков, но в Лациум еще не попала.

Нумитор любил слушать бесконечные повествования о старине, – о тех временах, когда нравы были еще более суровы. В последние дни в его уме невольно сопоставились схожие обстоятельства кончины его отца с кончиной Доброго Лара, о котором Прока так много рассказывал своим домочадцам, сам при этом не выражая желания подражать предку. Нумитор понимал это нежелание.

– Теперь так делать больше нельзя, – размышлял этот кроткий человек, – люди уже не те, не такие. У Доброго Лара были здоровенные зубы; он разгрыз бы кости бычачьих ребер; бобы и сардинки были ему нипочем; а мой отец...

И Нумитор прерывал свои воспоминания о прошлом старого дома плачем о муках отца.

Квирин и Таций сочувственно поддерживали его в намерении ввести смягчение нравов и обычаев в племени рамнов, так как многих жестокостей в культе марсов и сабинян не водилось.

Человек со светлым взглядом на жизнь, с умом в развитии опередившим свой век, мужественный Нумитор очень сочувствовал культу сабинян.

Эти соседи латинов были однобожники, чтили только Санкуса, – быть может, искажение слова Sanctus – Святой, – не слагая никаких мифов о нем.

Сабинский Санкус не имел ни храма, ни кумира, а только священное, заповедное место, – лужайку с возвышением из камней для принесения жертвы.

Это был ветхозаветный культ общечеловеческого духа, в первобытной чистоте стремлений к Творцу, Помощнику, Карателю, – Святому Существу, не допускающий никаких грязных идей о Нем.

Несколько лет тому назад Нумитор имел редкую честь, – возможность видеть Лара своей семьи, и при этом совершенно убедился, что их предок уселся в Лары действительно охотно.

Однажды, во время землетрясения, очаг испортился, под ним образовалась неглубокая ямка, открывшая подземный каменный сундук, при чем выпало наружу несколько крупных камней из стенки, закрывавшей это тесное вместилище семейного Гения, отдавшего свою жизнь в жертву благополучию потомства.

Прока поручил все это немедленно починить Нумитору, выгнав вон из дома прочих, и ушел сам, чтобы не оскорблять Лара любопытством.

Наклонившись сверху, Нумитор, тогда еще бывший молодым, видел, что Лар не переместился, кости его не рассыпались врозь, как это случилось бы неизбежно, если бы он метался, умирая.

У предка-родоначальника был железный дух: что он затеял, то и выполнил. Его кости остались на каменном седалище, даже чашка с жертвенной пищей еще стояла на коленях Лара, куда поставлена во времена незапамятные, и кости рук его скелета лежали вокруг нее, – стало быть, предок даже держал ее, не выпустив, до самой минуты потери сознания, – так и окоченел в надлежащей позе, как его усадили там.

Его голова попала в эту чашку, когда тело распалось, не разложившись, высохло в мумию под огнем печки. На нем уцелела вся холщовая дерюга и тугая повязка еще обвивала череп в том месте, где были глаза.

На сообщение Нумитора Прока сказал ему, что все это служит добрым предвестием семье.

Наученный отцом, Нумитор полил голову Лара вином, молоком и маслом. От этих возлияний истлевшее, но державшееся, как держится пепел некоторых веществ, покрывало из белой холстины немного разошлось в виде отверстия и сквозь него показались седые волосы на темени черепа.

Нумитор покрыл голову Лара небольшим отрывком чистой, новой холстины, расстелив ее, как платок, над чашкой, и возложил на нее свежий венок из кипариса, после чего все это заделал, как мог крепче, и зарыл.

Прока и другие добрые люди сулили тогда Нумитору золотые горы всякого благополучия в грядущем от этого события, но их прорицания послужили лишь одною из причин развития ненависти завистливого Амулия к нему, потому что Прока не допустил его, как и никого из домочадцев, видеть Лара, и сам не дерзнул поглядеть на него, чтобы не разгневать тень предка.

• Предыдущая
• 25/39
• Следующая