На берегах Альбунея - Шаховская Людмила Дмитриевна - Страница 34

• Предыдущая
• 34/39
• Следующая

Как в виде Лара при построении нового дома закладывали в стене ребенка, а некоторые даже собаку или птицу, завернутую по подобию человека, так и в Альбуней при его развалинах около времени Нового Года сталкивали без всякого почета, насильно, какого-нибудь беззащитного субъекта, кого могли принудить.

– Прежнее солнце, – говорили, – устарело, но осталось, как и молодое, прекрасным; оттого и жертва при проводах Старого Года должна быть красивой и непорочной, как непорочно солнце, до которого не может долететь с земли никакая грязь.

Нумитор, сидя на Яникуле, любовался своими огромными стадами; на душе его было светло, тихо, радостно; его горе об утрате жены и детей давно улеглось; он знал, что Сильвия скоро родит ему внука, и ждал его к себе по обычаю, для наречения имени.

Акка давно была женою Фаустила, но жила на острове, у Эгерия и Перенны, потому что муж ее служил Амулию пастухом, чтоб не покинуть своего отца, а главное, – узнавать вовремя о вредных замыслах царя альбанцев и предупреждать о них Нумитора.

Челнок Фаустила нередко скользил по реке для посещения Акки на острове. Они были бездетны, но счастливы взаимною любовью.

Среди своих приятных мыслей и игры на свирели, Нумитор увидел, что к берегам Альбунея приближается процессия из Альбы. Он знал, что брат сегодня придет в его владения с религиозною целью жертвоприношения реке, чего нельзя было запретить; поэтому добрый царь рамнов лишь стал следить за альбанцами издали, уклонившись от совместной молитвы с братом, ушедши с утра из дома, приказав сказать, если тот напросится в гости, что Нумитор ушел к Тацию, в землю сабинян.

Амулий не шел, а ехал высоко на телеге, запряженной тройкой белых быков; его фигура пестрела всякими побрякушками, обличавшими в нем дикаря из пустоголовых щеголей.

За повозкой царя вели жертву.

Это был мальчик-подросток лет 10-ти. Он дрожал и от страха и от зимней прохлады, потому что был нагим.

Приставленные к нему старики подталкивали его, понукали и уговаривали, так как бить жертву, хотя бы и животное, отнюдь не дозволялось. В Лациуме даже гадали по поведению обреченных, – охотно ли жертва идет, из чего выводили различные заключения, предзнаменования будущего.

Мальчик тихо, сдержанно всхлипывал, но не противился, не упирался, – вероятно, предварительно запуганный чем-нибудь еще более страшным, нежели утопление, отказ от которого повлек бы кару непокорного. Старики давали ему для развлечения куски меда, лепешки, сухие ягоды и плоды, стараясь во время длинного пути утешить и ободрить лакомством робкое дитя.

За жертвой шел Мунаций со жреческим и принадлежностями, нужными для предстоящего священнодействия.

На этот раз жрец имел на голове длинный покров, укрепленный венком из тростника, так как собирался совершать моление водяному божеству. За его поясом торчал не нож, а серп.

За ним на больших носилках самые знатные люди несли снопы пшеницы и разные другие вещи, назначенные для украшения жертвы, находившиеся в кувшинах, горшках, свертках и коробках.

Народ нес материалы для устройства незатейливого помоста над водой, нес и разные пустяки вроде пестрых бус из воска или гороха, лент, вышитых полотенец, – все, что каждый решил по мере своего усердия кинуть в реку вслед за главной жертвой. Это добродушное простонародье дикарей беззаботно веселилось. Одни дудели на свирелях, другие бряцали на лирах, водили по губам сирингу, били в какой-либо предмет, издающий громкие звуки, или просто камнем об камень.

Под эту какофонию всевозможных рулад и аккордов, не имевших определенного тона, приплясывала молодежь, всю дорогу угощавшаяся вином и сластями.

Когда процессия подошла к реке, люди умеющие, делавшие это прежде, стали устраивать помост, а другие запели древнее, передававшееся из рода в род сказание о том, как утонул царь Тиберин, ставший водяным Ларом реки Альбунея[15], ее «хозяином».

Остальной народ, прекратив плясовой гомон, внимательно слушал. В его толпе находились и женщины, но не принимали никакого участия в работах, а только готовили свои приношения и с любопытством следили за действиями мужчин у реки.

Когда помост был готов и все нужное принесено туда, Мунаций, с помощью уговаривающих стариков, взвел мальчика для церемонии всенародного осмотра жертвы, причем и он и старики клялись, что у обрекаемого нет никаких телесных или духовных недостатков, нравом он кроток, жизнью непорочен, приносится в жертву не по вине его, не по ненависти родственников, а по усердию всего народа, за благо Лациума, как хороший.

Мунаций поворачивал мальчика за плечи напоказ народу, поднимал ему руки, открывал рот.

После этого мальчика обмотали по всему телу шерстью трех цветов, белой, красной, и синей «повязкой тройною различного цвета»[16] связали ему руки и ноги тоже тремя разноцветными полосами холстины, всего его обложили соломой с необмолоченными колосьями, полными зерен, таким образом, что его фигура по самые плечи походила на сноп и лишь голова возвышалась немного. На нее надели венок из колосьев.

Этот живой жертвенный сноп весь обвязали трехцветными полосами холста, чтоб не развалился.

Мунаций стал гадать над ним по полету «волоса жизни» о воле богов, где он должен быть принесен в жертву.

Он срезал серпом прядь волос со лба мальчика и подбросил кверху в воздух, следя, куда она полетит: если вблизи упадет на землю, – жертву зароют тут же, на указанном судьбою месте, как неблагоприятную, отвергнутую богами, вследствие какого-нибудь ее тайного недостатка, оставшегося неизвестным жрецу или его недоглядки, пропуска в ритуальной обрядности; если ветер подхватит и унесет, неизвестно куда, срезанную прядь, – жертву отнесут и уложат в болото, что также считалось дурным знаком.

Ветер подхватил высоко, долго кружил «волос жизни» и уронил его в самую средину реки.

Народ стал ликовать в восторге.

– Жертва хороша!..

– Жертва принята!..

– В реку живой сноп, в реку!..

– Тиберин принимает его.

– Прими, прими живой сноп, Тиберин, и будь благосклонен к нам!..

– Уйми разлив твоей беспощадной воды!..

Мунаций, между тем, возложил на темя жертвы по ложке муки, соли, меда, масла, читая формулы обречения реке.

Мальчика положили на другие три снопа, связанные таким образом, что на пропущенных в них кольях образовали род плота. Мунаций влил в рот лежащему с ложки и заставил проглотить жертвенную смесь, вложил меда, полбянного теста с солью, и разных зерен, полил его и посыпал тем, что освящено для этого на предварительных молениях в Альбе, завязал ему глаза, поместил около него горшки и плошки, наполненные тем, что вместе с ним приносится в жертву реке, покрыл его еще тремя другими снопами.

Помогавшие старшины все это крепко увязали, снесли вброд по реке на глубокое место, и предоставили плыть по течению, пока не утонет.

– А я жертвую великому Тиберину вот это! – раздался громкий, резкий голос, в котором слышался сдержанный смех.

Оглянувшись, жертвоприносители увидели, что Амулий подает им большой деревянный короб, покрытый холстом, неизвестно что содержащий. Его опустили в реку, не догадавшись, что там находились близнецы, рожденные Сильвией, которых альбанцы отняли у колдуньи, несшей их к Нумитору.

Жертва поплыла. Вслед за нею народ кидал труды рук своих, губя хорошие вещи суеверием.

Фаустул не участвовал в церемонии утопления живого снопа; у него, совместно с другими пастухами Амулия, совершалась своя церемония, от которой он не имел права уклоняться.

У них происходили Агоналии или Агналии в честь Януса.

Тогда еще купцы заморские не ввозили в Италию ни мирры, ни ладана, ни шафрана[17]. Жрецы не носили желтого цвета одежд, ставших священными[18] долгое время спустя; все теперь еще было просто, хоть уже и не до такой степени, как у япигов.

• Предыдущая
• 34/39
• Следующая