Легионы просят огня (СИ) - Врочек Шимун - Страница 44

Пока у нас есть преимущество.

Окровавленный Каегорум предстает перед ним. Вождь поминутно сплевывает кровь, передние зубы шатаются. На лице — отпечаток. Кто‑то из чертовых римлян заехал Каегоруму в лицо краем щита.

— Потери, — говорит Каегорум хрипло. — Около сорока моих воинов отправились к Тивазу. У меня много раненых. Я уже атаковал римлян восемь раз… сколько еще?

Равнодушный блеск серебра.

— Еще раз, — приказывает человек в серебряной маске. — Атакуйте еще раз. И еще.

Мы — атомы. Мы сталкиваемся, но наши соударения не меняют будущего.

Я качаю головой. Усталость поселилась в плечах, в пояснице, в свинцовых икрах, даже в веках… кажется, сейчас я вырублюсь и усну на тысячу лет.

Знакомый конь выносит всадника прямо к нам. Я смотрю на него снизу вверх.

— Марк?

Всадник салютует — коротко и четко. Это Марк Скавр, декурион Восемнадцатого Верного. Тот самый, что привел меня в деревню, где погиб мой брат.

— Разведка докладывает, легат. Впереди — гемы.

Киваю.

— Отлично, Марк. Что еще?

Всадник щурится. Жеребец переступает, фыркает.

— Позади гемы, легат.

Я поднимаю брови.

— Еще?

— Справа и слева — тоже гемы, легат.

Что ж… Похоже, эта прогулка будет не такой легкой, как мы думали.

— А где гемов нет? — спрашиваю я.

Марк усмехается, показывает вверх:

— Возможно, там. Но я не уверен, легат.

— Потому что на небе обычно живут боги?

Марк тянет повод. Жеребец под ним приплясывает, мотает головой. Глаза с поволокой. Красивая скотина.

Всадник ухмыляется. У него сейчас совершенно мальчишеское, озорное лицо.

— Потому что небо я еще не проверял.

Эгейское море, вблизи острова Родос. Некоторое время спустя

Весла опускаются в лазурную, неправдоподобно яркую, словно залитую краской, воду.

Ветер развевает волосы.

— Это акула — бык, — говорит старик — грек. Он коричневый и тощий, словно высушенный солнцем финик. — Она бросается на все, что шевелится. И рвет зубами, как вцепившийся в противника пастуший пес. Видите, как она кипит от ярости, префект? Она никогда не успокаивается, никогда не устает. Никогда не отступает. У нее черная кровь. Рассказывают, что если съесть ее мясо, хер будет стоять, как медный столб — всю ночь напролет. До звона. И никакая сила в мире не сможет его согнуть.

Квинт Деметрий Целест смеется, показывая отличные зубы. Это высокий светловолосый римлянин. Голубые глаза. Большинство матросов смотрят на этого великана снизу вверх.

Грек говорит:

— Вон, дальше, видите — акула с длинными плавниками. Видите? Словно крылья. Она точно летит под водой. Это акула — падальщик, она следует за кораблями, день за днем, ночь за ночью, пока с теми чего‑нибудь не случится… и убивает тонущих моряков. Она — самая опасная, префект. Опаснее для моряка нет никого. Даже акула — бык… даже она.

Пока мы на корабле — опасности нет. Пока мы сильны и здоровы — опасности нет. Но стоит оказаться в воде… ослабеть… испугаться… Пиши пропало.

Она убивает выживших после кораблекрушения.

Старик — грек качает головой. Он триерарх, капитан корабля. Почти вся его команда, матросы, гребцы и стрелки — это греки с островов и восточные эллины, из Египта и Александрии, плюс парочка финикийцев и один силач нумидиец. Вольнонаемные. Флот считается вспомогательными войсками. И только морская пехота набрана из римлян, командует ими центурион. А Квинту подчиняются оба — и триерарх, и центурион. По личному приказу Августа, он — префект флота. Очень смешно — флот из одного корабля.

И они гоняются за пиратами. Хотя, как подозревает Квинт, минимум половина его матросов, включая капитана и кормчего — бывшие пираты.

Впрочем, так даже веселее.

Квинт опускает ногу в море, смотрит, как вода бурлит сквозь пальцы. Хорошо идем. Скоро будем у Родоса.

Слышен глухой стук барабана. Барабан дает ритм. Ритм заставляет гребцов делать слитные движения. Слитные движения дают скорость.

Скорость дает вскипающие пузырьки между пальцев.

В прозрачной синей толще скользят вытянутые акульи тела. Квинт ежится.

Опасность приятно щекочет нервы.

Словно опять сидишь за игрой. И летящие над столом кости скоро остановятся и изменят твою судьбу.

Он хмыкает. Раскрывает письмо брата, начинает читать.

За кормой либурны исчезает белопенный след.

«Приветствую, Квинт!

Когда ты получишь это письмо, я буду уже далеко».

К концу дня легионеры едва стоят на ногах. Бесконечные перестроения, походный марш, ложные атаки гемов, которые нужно отражать, потому что они в любой момент могут превратиться в настоящие…

Ад и Преисподняя.

Мы несем потери — самые большие в легкой пехоте и кавалерии. Всадники турм, входящих в состав легионов, едва не падают из седел от усталости. Я вижу серые лица эквитов. За целый день у них не было ни минуты покоя. Кони тоже утомлены, но их хотя бы меняют регулярно — у каждого всадника по две — три сменных лошади. Но кто сменит самих всадников?

Гемы нас вымотали. Надо признать — у них получается.

Их тактика изменилась. Теперь они постоянно используют ложные атаки, заставляя легионы принимать оборонительное построение, а затем — убегают. Просто убегают, без всякого сражения.

Растворяются в лесу.

Нам чудовищно не хватает конницы. Просто чудовищно. Сейчас вдоль дороги — полно пустошей, редколесья, где всадники могут противостоять быстроногим германцам.

Легковооруженные легионеры несут потери. Их убивают. Град камней, прилетевший из кустов — обычное дело. Наши лучники сбили пальцы, отстреливая отдельных смельчаков, пытающихся подобраться к нашей колонне.

И что хуже всего: скоро начнется дождь.

Солнце сияет в вышине ярко — голубого неба.

В лазурной воде видны пенные следы.

Квинт лениво перебросил ноги через брус, вытянул их — босые и загорелые — и уперся ладонями в нагретый солнцем настил палубы.

«…Туснельда, дочь германского царя Сегеста. Мы собираемся пожениться», — прочитал он. Письмо брата в этот раз поистине полно открытий.

Квинт Деметрий Целест, младший из братьев Целестов, улыбнулся и кивнул. Гай. Брат. Женится?

Хоть что‑то в этом мире происходит правильно.

Легионы умирали на многих полях сражений. От края до края мира лилась римская кровь. Впитывалась в растрескавшуюся от жажды землю Иудеи, в сырую, мутную от болотной жижи землю Галлии, в мокрый соленый песок Понта, в красную твердую равнину Египта…

В вересковые пустоши Германии.

Мы пришли навсегда.

Только одно мы несем на остриях мечей, на железных концах наших пилумов. Одну истину.

Не связывайтесь с Римом.

Не надо.

Вересковые пустоши тянутся вдоль леса. Когда поднимается ветер, по ним пробегают фиолетовые волны.

Огромные буки качаются, желтая листва летит нам в лица.

Осень.

Полуголые германцы пешком или на низкорослых конях выскакивают из ниоткуда, наносят удар и исчезают прежде, чем мы успеваем ответить. Их задача даже не навредить нам, а обессилить.

Еще один военный совет. Очередной.

Нумоний, командир Восемнадцатого. Его наполовину седая голова со шрамом белеет в полутьме.

— Они нас изматывают, пропретор. Напрасно мы отпустили германские когорты. Легионная конница не справляется — тем более что она разделена между отдельными когортами. Всадников слишком мало, они действуют малыми отрядами. Даже пешие германцы легко им противостоят.

— Что вы предлагаете, легат? — у Вара болезненный вид. Исходящий от пропретора запах шиповника — словно крик о помощи.