Уилт непредсказуемый - Шарп Том - Страница 19

• Предыдущая
• 19/50
• Следующая

– А я поначалу и не понял, чем они там занимаются. Это что, заседание ячейки Оксфама<Оксфордский комитет помощи голодающим, английская благотворительная организация >?

– Ты отстал от жизни. У них альтернативная организация. Называется Организация содействия развитию африканского континента. Сокращенно ОСРАК. Берешь значит под свое покровительство какое-нибудь племя в Африке и шлешь им туда теплые пальто. В них и при нашей-то зиме подохнешь от жары. Пишешь письма тамошним шаманам, выпытываешь местные средства против обморожения ушей. И, наконец, устраиваешь торжественное слияние Веллингтон-роуд и ипфордского отделения Лиги мужененавистниц с Обществом людоедов-любителей, которые делают обрезание своим бабам, орудуя каменным ножиком.

– Вот уж не знал, что женщинам делают обрезание. Да и каменные ножи давно вышли из употребления.

– Так же как и клиторы в Маранге, – сказал Уилт. – Пытался я Еву образумить, да куда там! Махровая дикость – последний писк моды! Число поклонников растет как снежный ком. Дай Наям волю, они ж весь Лондон завалят индийскими кобрами для борьбы с крысами.

– Когда я был в доме, он как раз призывал отказаться от фабричных удобрений, заклинал использовать обычное дерьмо. Он что, экскрементофил?

– Причем с религиозным уклоном! Ты не поверишь: эта компания по воскресеньям с утреца собирается вокруг компостной кучи, хором поет: «Присядем рядом, присядем вместе», а затем причащается целебными травками.

– Если, конечно, не секрет, – осторожно начал Брэйнтри, – что же с тобой приключилось?

– Давай не будем об этом, – поморщился Уилт.

– Ладно, но при чем здесь… э… одеяние для беременных?

– Гораздо удобнее наших порток, – слабо оживился Уилт. – Замучила меня канализация. Фигурально выражаясь.

– Что-что тебя замучило?

– Канализация. Не выдули б мы тогда столько пива, не был бы я сейчас в таком жутком положении.

– Я смотрю, ты даже свое самодельное пиво не пьешь.

– Я теперь вообще ничего не пью, тем более в больших дозах Выпиваю с наперсток раз в четыре часа. Может, с потом выйдет А мочиться не могу. Как ножом режет.

Брэйнтри ухмыльнулся.

– Значит, правду говорят?

– Не знаю, не слышал.

– Тебе, наверное, будет любопытно узнать, что местные сплетники собрались дать медаль за личное мужество тому крокодилу, который хватанул зубами твое богатство. Вот такие вещи рассказывают.

– Ну и пусть, – махнул рукой Уилт. – Бог, он правду видит.

– Господи, уж не подцепил ли ты сифилис.

– К сожалению, нет. Насколько я знаю, сифилис сейчас лечат не причиняя пациенту боли. Чего не скажешь о зверствах, которые проделали со мной. Попадись они теперь в руки мне, я бы им… не знаю что сделал.

– Ого – покачал головой Брэйнтри – Неужели совсем худо?

– Хуже некуда, – ответил Уилт. – Особенно хреново было сегодня в четыре утра. Сплю себе, никого не трогаю, из конца торчит шланг, приспособленный к мешочку для мочи. И тут эта стерва Эммелина стала на кровать, ногой прямо на мой мешочек.. Представляешь.. И вкачивает мне все обратно. Тебе в детстве снилось когда-нибудь, что плывешь по морю, а водичка теплая-теплая…

– Я в постель не мочился, если ты об этом!

– В общем, ты меня понял, – печально заключил Уилт.

Брэйнтри содрогнулся.

– В такие моменты можно лишиться последних отцовских чувств. Если б у меня тогда не начались конвульсии, наверняка бы запорол до смерти всех четверых. Но вместо этого лишь пополнил словарный запас Эммелины набором трехэтажных выражений. А мисс Мюллер, очевидно, решила, что сексуальные забавы в типичной английской семье носят исключительно садомазохистский характер. Могу себе представить, что она подумала прошлой ночью.

А как вообще поживает наша Муза? Вдохновляет? – поинтересовался Брэйнтри.

– Она неуловима. Совершенно неуловима. Да и я пока в таком состоянии стараюсь не очень-то маячить.

– Правильно, в таком балахоне тебе только маячить Тебя за километр видно.

– Меня другое волнует, – сказал Уилт. Никак не могу понять, что же она из себя представляет? К ней толпами ходят мужики, причем богатые до безобразия.

А – а-а-а! Так вот что это за «астон-мартин» у твоего дома! – воскликнул Брэйнтри. – А я-то голову ломал, кому это так с деньжатами подфартило.

– Правильно, только при чем здесь парик?

– Какой еще парик?

– Значит, так: машина принадлежит какому-то казанове из Мексики. У него моржовые усики, весь благоухает «Шанелью» номер не знаю какой и, представь себе, носит парик! Я хорошо разглядел в бинокль. И когда заходит к ней, парик снимает.

Уилт сунул Брэйнтри в руки бинокль и указал на окошко мансарды.

– Не вижу ничего, – через минуту сказал Брэйнтри, – жалюзи мешают.

– Поверь мне на слово, он действительно носит парик. Спрашивается, зачем?

– Лысый, наверное. А иначе зачем?

– Если б лысый, я б не спрашивал. Но дело в том, что у этого латина на голове отличная шевелюра, а парик все равно носит и снимает только у нее.

– Какого цвета?

– Черный такой, лохматый. А под ним – самый что ни на есть блондин. Согласись, это загадочно.

– А попробуй спросить саму Ирмгард. Может, она просто балдеет от блондинов в черных париках…

Уилт покачал головой:

– Нельзя. Во – первых, она уходит из дому намного раньше, чем я просыпаюсь; во-вторых, чувство самосохранения мне подсказывает: любое сексуальное возбуждение будет иметь для меня ужасные, а может, даже и необратимые последствия. Пока лучше держаться подальше.

– Очень мудро! – похвалил Брэйнтри. – Страшно подумать, что устроила бы Ева, узнай она о твоей пламенной любви к квартиранточке.

– Действительно страшно. Особенно если вспомнить ее реакцию на более безобидные вещи.

– Что передать факультетским? – спросил Брэйнтри.

– Ну, просто скажи, я вольюсь в общественное русло – выражение-то какое, – лишь только когда смогу сидеть не чувствуя, что подо мной раскаленная плита.

– Они тебя не поймут.

– И не надо. Попадая в такие переплеты, я твердо усвоил: правде все равно никто не поверит. Куда безопаснее в этом дрянном мире врать, врать и еще раз врать. Скажи им, у меня вирус. Это понятие растяжимое. Никто ничего не поймет, но все будут удовлетворены.

Брэйнтри пошел обратно в дом, оставив Уилта наедине с тяжкими раздумьями о правде и лжи. В этом безбожном, лживом, жестоком и запутанном мире лишь правда была его единственным путеводителем и единственным оружием. Но, как видно из последних событий, оружие это оказалось обоюдоострым и почему-то все чаще, к удовольствию окружающих, обращалось против самого Уилта. Правду, конечно, лучше приберечь для себя. Хотя это в принципе и бессмысленно, но все же помогает достичь некоторого морального равновесия. И много быстрее, чем Евино копание в саду с той же целью. Придя к таким выводам, Уилт решительно осудил Евину озабоченность глобальными проблемами и СРАК., а затем попробовал взглянуть на все это другими глазами. Получилось, что он живет себе спокойненько и в ус не дует, в то время как где-то существует мир, в котором царят только голод и нужда. Может, Ева делает это просто так, для очистки совести? Но чистая совесть – это тоже немало, заодно и дочерям добрый пример подает, которого они от папы вовек бы не дождались. Но должна же где-то быть золотая середина? Надо же как-то более благоразумно сочетать дом и семью с заботами о миллионах голодающих. Только как, черт возьми? Уж конечно, бредовые догмы придурка Билджера здесь никак не помогут. Вот Джон и Берта Най пытаются улучшить несовершенный мир, а не разрушить его. А ты, Генри Уилт, что сделал? Ничего! Сидишь тут, хлещешь пиво, думаешь, какой ты несчастненький, и подглядываешь за бабой, как школяр паршивый. И тогда он, словно решив доказать себе, что все-таки способен хоть на что-то, вышел из беседки в своем нелепом наряде и открыто направился к дому. Там Уилт обнаружил, что заседание комитета уже давно кончилось, а Ева укладывает девчонок спать. Когда она спустилась вниз, Уилт сидел на кухне за столом и нанизывал на ниточку фасоль.

• Предыдущая
• 19/50
• Следующая