Шейн - Шефер Джек - Страница 28

• Предыдущая
• 28/32
• Следующая

— Чёрт побери, Шейн, рассуждай разумно. Мне и так тяжело — не добавляй мне трудностей. Ты этого не можешь сделать.

Шейн подошел ближе, встал сбоку стола, посмотрел на отца.

— Смогу, и с легкостью, Джо. Я сделал это своей профессией.

— Нет. Не позволю я тебе этого. Допустим, ты уберешь Уилсона с дороги. Но это ничему не положит конец. Это только сравняет счет, и дело обернется еще хуже, чем раньше. Подумай, что это будет означать для меня. И в каком положении я останусь? Я уже не смогу ходить здесь с поднятой головой. Все будут говорить, что я струсил, — и будут правы. Ты ничего не можешь тут сделать — вот в чем загвоздка.

— Нет? — голос Шейна стал еще мягче и вежливее, но в нем появилось спокойное, несгибаемое достоинство, какого никогда не было раньше. — Ни один человек на свете не будет мне указывать, что я могу делать и чего не могу. Даже ты, Джо. Ты забываешь, что есть еще и другие способы…

Он продолжал говорить, чтобы отвлечь внимание отца. А тем временем в руке у него оказался револьвер, и, прежде чем отец шевельнуться смог, Шейн взмахнул им, быстро и резко, и ствол ударил отца по голове сбоку, чуть подальше виска, над ухом. Удар был сильный, кость тупо загудела под ним, отец сложился и упал на стол, но стол под его тяжестью наклонился, и он соскользнул на пол. Рука Шейна подхватила его снизу, не дав удариться, Шейн повернул безвольное тело отца кверху, поднял его на стул и поправил стол — а тем временем кофейные чашки тарахтели по доскам пола. Голова отца откинулась назад, Шейн подхватил ее и осторожно наклонил вперед, пока голова и широкие плечи не оперлись на стол, лицом книзу, улегшись в сложенные обмякшие руки.

Шейн выпрямился и посмотрел на мать. Она не шелохнулась с того самого момента, как он появился в дверях, даже когда отец свалился и стол у нее под руками перекинулся набок. Она смотрела на Шейна, подняв голову, шея изогнулась красивой гордой линией, глаза расширились, и в них светилась нежная теплота.

Темнота давно сомкнулась над долиной, а они все смотрели друг на друга через стол, и только лампа, слегка покачивающаяся у них над головами, освещала их, заключив в круг ровного света. Они были одни в эту минуту, которая принадлежала только им двоим. И все же, когда они заговорили, речь пошла об отце.

— Я боялся, — пробормотал Шейн, — что он все именно так воспримет. Только он и не мог думать иначе — и оставаться Джо Старретом.

— Я знаю.

— Он отдохнет немного и придет в себя — может быть, в голове пошумит немного, но в остальном он будет в полном порядке. Вы ему скажите, Мэриан. Вы ему скажите, что никакому человеку не надо стыдиться, что его одолел Шейн.

Странно было слышать это имя, когда человек говорил сам о себе. Никогда он не был ближе к хвастовству. А потом я понял, что тут не было ни малейшего намека на хвастовство. Он всего-навсего констатировал факт, простой и элементарный, как сила, которая жила в нем.

— Я знаю, — сказала она. — И мне нет нужды говорить ему. Он тоже знает. — Она поднялась, серьезная и сосредоточенная. — Но есть кое-что кроме этого, что я должна знать. Мы тут говорили всякое… слова, которые нам можно было произносить между собой, и с этим все нормально. Но я имею право знать теперь. Я тоже принимаю в этом участие. И то, что я сделаю, зависит от того, что вы скажете мне сейчас. Вы делаете это только \ ради меня?

Шейн колебался долго. Очень долго…

— Нет, Мэриан.

Его взгляд как будто расширился и охватил нас всех — мать, и неподвижную фигуру отца, и меня, съежившегося на стуле у окна, и как будто эту комнату, и дом, и всю ферму. А потом он уже смотрел только на мать, и она была единственное, что он мог видеть.

— Нет, Мэриан. Могу ли я разлучить вас хотя бы в мыслях и после этого считать себя человеком?

Он оторвал глаза от нее и посмотрел в ночную тьму за открытой дверью. Лицо его окаменело, мысли обратились к тому, что предстояло ему в городе. Так спокойно и легко, что я едва уловил его движения, он вышел наружу и исчез в темноте.

Ничто не смогло бы удержать меня дома в этот вечер. В мыслях у меня осталось только одно — неистовое желание бежать вслед за Шейном. Мать провожала его взглядом, а я ждал, боясь дух перевести. Дождался, пока она вернулась к отцу и наклонилась над ним, а потом выскользнул за двери, на веранду. На мгновение мне показалось, что она это заметила, но уверен я не был, а она меня не окликнула. Я тихо спустился по ступенькам, в вольную ночь.

Шейна нигде не было видно. Я остановился в самой густой тени, огляделся и наконец увидел, как он снова выходит из сарая. Луна висела низко над горами, чистый яркий полумесяц. Она давала достаточно света, чтобы ясно различать силуэт Шейна. Он нес свое седло, потом я разглядел, что к нему приторочена седельная скатка — и у меня вдруг так заболело внутри, ну прямо насквозь пронизало. Он подошел к воротам выгона, ни быстро, ни медленно, просто твердым ровным шагом. В каждом его движении была кошачья уверенность и молчаливая, беспощадная неизбежность. Я слышал, как он там, у ворот, тихонько посвистел, и его конь пришел из укрытого тенью дальнего конца пастбища, бесшумно ступая копытами по высокой траве, — темная и могучая тень, вырезанная в лунном свете, плывущая через поле прямо к человеку.

Я знал, что мне надо сделать. Я прокрался вдоль ограды кораля, держась поближе к ней, пока не выбрался на дорогу. И как только свернул за угол ограды, и сарай загородил меня от выгона, я со всех ног побежал к городу, мягко шлепая ногами по глубокой дорожной пыли. Я здесь каждый день ходил в школу, и раньше никогда дорога не казалась мне длинной. А теперь расстояние растягивалось передо мной, все удлиняясь и удлиняясь, как будто в насмешку.

Никак нельзя было допустить, чтобы он меня увидел. Я бежал и все время оглядывался через плечо. Пробежал ферму Джонсона, почти миновал участок Шипстеда и вырвался на последний открытый кусок дороги перед окраиной городка, когда наконец увидел, что он выезжает на дорогу. Я кинулся к обочине и спрятался за кустами терновника. Скорчился там, стараясь восстановить дыхание, и ждал, пока он проедет мимо. Топот копыт громыхал у меня в ушах, смешиваясь с ударами моего собственного сердца. Я воображал, что он несется бешеным галопом, и был твердо уверен, что он давно уже промчался мимо меня. Но когда я раздвинул кусты и высунулся посмотреть, он двигался умеренным шагом и был прямо напротив меня.

Он там на дороге казался высоким и жутким, он в этом мистическом полусвете маячил гигантской тенью. Он был сейчас тем человеком, которого я увидел в самый первый день, незнакомцем, темным и запретным, прокладывающим свой одинокий путь из неизвестного прошлого в абсолютном одиночестве своей собственной непреклонной и инстинктивной непокорности. Он был символом всех смутных, бесформенных образов опасности и угрозы, извлеченных воображением из неизведанного царства человеческих возможностей, которых я тогда не мог ни понять, ни представить. Угроза горела на нем, как клеймо, и даже издали ошеломляла, будто удар молнии.

Я ничего не мог поделать с собой. Я закричал, споткнулся и упал. Он соскочил с коня и оказался надо мной раньше, чем я успел подняться, и поднял меня, и его руки держали меня сильно и внушали уверенность. Я смотрел на него с испугом, чуть не плача, — но постепенно страх покидал меня. Никакой он не был незнакомец. Это просто тени обманули меня. Это был Шейн. Он слегка потряс меня и улыбнулся.

— Бобби, малыш, сейчас тебе гулять не время. Беги-ка домой и помоги матери. Я ведь сказал тебе, что все будет хорошо.

Он опустил меня на землю и медленно повернулся, глядя на далекие просторы долины, посеребренной лунным светом.

— Посмотри на эту землю, Бобби. Оставь ее у себя в памяти такой, как она сейчас. Это красивая земля, Бобби. В таком месте хорошо быть мальчиком и взрослеть душой, как положено мужчине.

Я устремил взгляд туда же, куда и он, и увидел нашу долину как будто в первый раз; во мне кипело больше чувств, чем я мог вытерпеть. У меня комок к горлу подступил, я потянулся к нему рукой — и не нашел.

• Предыдущая
• 28/32
• Следующая