Избранное - Григорьев Николай Федорович - Страница 56

стрелков вон веселее.

А стрелки - те сразу устроили себе за городом полигон - и всякий

день на стрельбе. А по вечерам в ротах у них что в улье. На приз

бьются: командир бригады назначил приз за стрельбу - двухрядную

гармонь. Говорили, что штабной каптер поехал покупать гармонь в

Москву.

Мы попробовали было своим саперным взводом пристроиться к призу,

да стрелки запротестовали: приз, дескать, ротный, а не на взвод. Так и

не дали пострелять.

Что будешь делать?

- В отпуск разве отпроситься? - предложил кто-то из саперов.

Тут сразу двое или трое подали командиру докладные записки.

Подумал и я об отпуске: не съездить ли в самом деле к батьке в

Питер? Как он там стариковствует? Ничего ведь и не напишет.

Должно быть, он теперь редко уже и на завод показывается, а то бы

хоть с его слов заводские мне написали. Стар уже совсем стал батька,

только на пенсии ему и сидеть... А попробуй-ка скажи ему такое!

Разгорячится сразу: "Ты, Илюшка, нос не задирай!" - да и припомнит мне

февраль восемнадцатого года. "Ну-ка, - скажет, - отвечай: кто из нас -

ты или я - первым вскочил по гудку да на поезд, с винтовкой навстречу

германцу? Не крути, Илья, отвечай по чести!"

Никогда не забыть нам этой ночной тревоги в Питере... Тогда

морозной февральской ночью закричали гудки - все, сколько их есть в

Петрограде: на заводах, фабриках и паровозные - на станциях. Поднялся

весь рабочий Питер... Главное сражение произошло у Пскова. Германские

солдаты не выдержали и бежали с поля боя. Это было 23 февраля 1918

года. С того дня мы и празднуем рождение нашей могучей Армии.

И опять мысли мои возвращались к отцу. Старик, а так загорелся,

когда рабочие-дружинники отъезжали на Украину: шапку в охапку - и в

завком за винтовкой! Едва ведь его отговорили товарищи. Меня так он и

не послушался бы...

Да, хорошо бы навестить старика; посидеть, как говорится, рядком,

потолковать ладком - на зеленом бережку Невы за нашей рабочей Невской

заставой... Только нет, зря я растравляю себя. Проскуров - Жмеринка -

Киев - Москва - Петроград - вон сколько ехать! Туда да обратно - на

одну дорогу клади месяц. А больше месяца не дадут.

Ведь всюду еще фронты. Посмотришь на карту родной страны да и

призадумаешься: в Одессе грозой стоит французский флот, в Закавказье

высадились англичане; они же, вместе с американцами, захватили

Мурманск, Архангельск. И на Дальнем Востоке грабят наши земли

американские и японские захватчики.

Всюду, куда ни глянь, отобраны у Советской России гавани. Ни

одного корабля не может послать по морям наше Советское правительство.

А из газет видно, что кораблик с хлебом доставил бы много радости

Москве и Петрограду... Ой, круто приходится там населению! Восьмушка -

тонкий ломтик хлеба - на два дня.

И в это же самое время в захваченных у нас гаванях большое

оживление: с шумом и грохотом там разгружаются корабли под

американским флагом. Корабли беспрестанно подвозят оружие: для

Деникина, Юденича и больше всего - для Колчака. Колчак со своими

бандитами захватил уже всю Сибирь, дошел до Волги. Теперь, как слышно,

ему от его хозяев приказ вышел: идти походом на Москву и сокрушить

Советскую власть.

А у наших бойцов такое соображение, что Колчак хоть и морской

адмирал, а в волжской водичке захлебнется. Потому что это наша русская

народная река и не станет держать она на своей воде продажных тварей,

изменников Родины.

Не выйдет, господа империалисты! Но все-таки советскому солдату

полагается быть начеку... Где же тут думать о доме да проситься на

побывку!

Я не стал даже и подавать докладную. Решил не ездить в Питер, а

сел и написал батьке длинное письмо. Написал, вижу - и еще надо

писать, одним письмом в Питер не обойтись. И соседям надо написать, и

товарищам. Не напишешь - обидятся. Я и принялся за письма.

Сижу я как-то вечером, входит комвзвода:

- Завтра вам явиться к начальнику политотдела.

"Что, - думаю, - такое? Зачем вдруг я понадобился начпобригу? Дел

у меня с ним не бывало никаких..."

Пришло утро. Отправляюсь в штаб.

Политотдельская комната полна народу. Шумно, накурено. Я

протискался вперед. Выдавали газеты, и вместе с красноармейцами у всех

столов толпились рабочие. Свежие номера "Правды", "Бедноты",

"Известий" переходили из рук в руки. А красноармейцы брали газеты

пачками и укладывали в холщовые наплечные сумки - это были наши ротные

и взводные "громкочтецы".

Тут же в толпе я увидел начальника политотдела. Иван Лаврентьич

был чисто выбрит, обрил даже голову, и от этого его рыжие усы сразу

стали выглядеть пышнее и как бы даже удлинились. На груди у Ивана

Лаврентьича сверкала новенькая звездочка из красных стекляшек.

Я оправил на себе гимнастерку и подошел к нему.

Он стоял с плотником. Плотник, что-то объясняя, водил аршином по

голой стене. Иван Лаврентьич глядел на него исподлобья и покручивал

свой пышный ус.

- Ладно, делай, - сказал он плотнику. - Да гляди, чтобы полки как

следует были. Не тяп-ляп!

И повел меня к своему столу.

- Ты что же это, грамотей? - сказал он, разыскивая стул, чтобы

сесть. - Мы тут библиотеку налаживаем, людей не хватает, книг целый

воз, а нет того, чтобы прийти в политотдел да помочь!

Я, ни слова не говоря, засучил рукава и шагнул в угол, заваленный

старыми и новыми книгами. Там уже ворошились два-три бойца.

- Обожди-ка, обожди, - удержал меня Иван Лаврентьич, - тут я

найду кого поставить. А для тебя вот что. Ты ведь техник?

- Техник, - сказал я.

Иван Лаврентьич взял перо и что-то написал на клочке бумаги.

Потом передал записку через стол делопроизводителю:

- В приказ! Сапера Медникова Илью зачислить временно по

политотделу.

- Ну, а теперь давай поговорим. - Иван Лаврентьич опять поискал

свой стул среди толпившихся людей и, не найдя стула, присел на краешек

стола. - Вот что, - сказал он, усевшись. - В городе есть типография.

Какая она, сам посмотришь. Словом, надо, чтобы газету печатала...

Тут нас среди разговора перебили. Ивана Лаврентьича вызвали к

телефону, и не успел он и от стола отойти, как его со всех сторон

тесно обступили. Начпобриг махнул мне рукой: дескать, кончен разговор.

- Понял, что надо-то? - крикнул он мне уже с другого конца

комнаты. - Три дня тебе сроку, а на четвертый чтоб выходила газета.

- Есть!

И пустился я исполнять приказание...

Типография в Проскурове была, и рабочие-типографщики уже знали,

что затевается газета. Но в этой типографии, кроме афишек заезжих

актеров да полицейских объявлений, раньше ничего и не печатали.

Первым делом надо было проверить, исправны ли типографские

машины. А как к ним подступиться? Ведь это же все-таки не

водопроводное дело...

Глядел я, глядел в типографии на чугунные колеса, обошел их

кругом. "Вертятся?" - спрашиваю. "Вертятся, - отвечают рабочие, - если

вертеть". - "Ну-ка, - говорю, - крутанем!" Крутанули. Забрякали в

машине вальцы, начала она махать какими-то рогами. Один из рабочих

пустил под вальцы клочок бумаги - бумажка вышла с другого конца машины

наружу, ее поддели рога и положили передо мной. Гляжу - и буквы

отпечатались:

ПРИКАЗ

Послезавтра, во вторник, должны быть доставлены из каждой

деревни, которая получит этот приказ, в германскую местную комендатуру

г. Проскурова 40 взрослых, крепких, среднего роста лошадей, которых