Избранное - Григорьев Николай Федорович - Страница 58

учреждения, как он сам хлопотал и беспокоился, чтобы собрать для

бойцов получше подарки.

Долго никто не мог выговорить ни слова от волнения. Потом кто-то

сказал:

- Письмо Владимиру Ильичу! Письмо напишем!

Сразу стало легко и радостно на душе, потому что правильное

решение.

А потом в казарме у нас произошла встреча с Владимиром Ильичем.

Стрелковую бригаду невозможно поместить в зале полностью. Поэтому

впускали бойцов побатальонно. Целый день, от подъема до отбоя, слушали

у нас Ленина, а перед казармой все нарастала и нарастала толпа.

В политотделе у нас был граммофон - ящик с горластой трубой.

Раздобыли один на бригаду - да и тот был чиненый-перечиненый. Ему ведь

тоже доставалось в боях. На трубе пестрели заплаты, поставленные

бригадными кузнецами. Эти ребята ловко ковали лошадей, но нельзя

сказать, чтобы столь же удачно подковали граммофонную трубу. Она

дребезжала и искажала звуки.

Из уст Ленина мы услышали "Обращение к Красной Армии" и "О

крестьянах-середняках".

Долго-долго слушали бойцы пластинку. Потом заговорили.

- А почему, товарищ комиссар, пластинку разным голосом пускаете:

то высоко, то низко, то середина наполовину? Какой же настоящий-то

голос у Ленина?

Комиссар заглянул в трубу, однако не стал ее порочить.

Опять заговорили бойцы всей бригадой, горячились, спорили,

большинством решили:

- Какой голос у Ленина? Ясно - громовой! На весь мир звучит. С

этого дня политотдел засыпали требованиями: всюду желали послушать

живую речь Ильича.

Тогда Иван Лаврентьич сказал:

- Берись-ка, Медников, работать с граммофоном!

Запрягли мне армейскую двуколку, и стал я разъезжать по заводам,

фабрикам и по селам, собирая народ послушать Ленина.

Иван Лаврентьич сам выдавал мне пластинки - из рук в руки. А

принимая обратно, всякий раз надевал очки, строго осматривал пластинки

со всех сторон - нет ли какого изъяна или царапины. Я и сам, глядя на

него, стоял не дыша, как на экзамене. Осмотрев пластинки, Иван

Лаврентьич обтирал каждую суконкой и запирал в железный походный

сундук, который был привинчен к стене в политотделе.

x x x

Уже четвертый месяц мы стояли в Проскурове. Совсем незаметно

пролетело время!

Был июль. В садах уже поспевали плоды. Вокруг города колосились

хлебами поля. Только и разговоров теперь было что об урожае. По городу

собирали мешки. Железнодорожники на станции мыли, выскабливали,

пропаривали вагоны для хлеба. Мирные заботы! Мирный труд! Вспомнишь,

бывало, в эти дни про недавние походы, про все тяготы боевой жизни - и

усомнишься: да уж и в самом ли деле все это было? И фронт, и окопы, и

немецкие захватчики, и петлюровцы...

Меня свалил тиф, и я совсем отстал от саперного дела. Да и взвода

моего уже не было в Проскурове. По директиве штаба фронта наша бригада

выделила крупный отряд для действий на юге, против Деникина. В этом

отряде из Проскурова ушла чуть ли не половина бригады: от нас взяли

два батальона пехоты, три орудия - из восьми - при полном составе

артиллеристов, полуэскадрон кавалерии и целиком весь саперный взвод.

Уехали мои товарищи, а я так и остался при политотделе и из

лазарета сразу перебрался на вольную квартиру. Это и к штабу поближе

вышло, да в своей комнате и работать удобнее. А работы всем нам

хватало. В политотдел приходили не только рабочие, но и крестьяне из

окрестных деревень, местные партийные и профсоюзные работники,

молодежь. Приходили по разным делам: кто с жалобой на кулаков, кто с

просьбой выделить докладчика - кто с чем.

В Проскурове налаживалась жизнь советского города.

И вдруг в один день все переменилось...

Это был знойный, душный день конца июля. Штаб не работал: было

воскресенье. Я побродил в городском саду, послушал музыку, пришел

домой, поужинал. Но спать не хотелось. И, растянувшись на кровати у

открытого окна, я стал перелистывать конспект лекций Теслера, нашего

комбрига. Вот человек! Сначала я думал, что он из каких-нибудь ученых,

- столько знает! Есть же у нас ученые, которые в революцию вместе с

рабочим классом встали за социализм, как, например, Клементий

Аркадьевич Тимирязев. И вдруг я узнаю - батрак! Потом он был рабочим в

Риге. Даже голодая и бедствуя, Теслер не расставался с книжкой.

Добирался он и до подпольной литературы большевиков, так что еще в

царское время стал понимать, кто враги рабочего класса и как с ними

бороться.

В Красной Армии Теслер начал службу в батальоне латышских

стрелков и очень скоро стал командовать этим батальоном. А потом его

назначили к нам комбригом. Наверное, отличился в боях. Да и порядок

умеет навести - это мы почувствовали сразу, как только Теслер

появился. Тогда же был прислан из Москвы Иван Лаврентьич - ставить

политработу. Очень хорошо поладили они между собой. И стали мы звать

командира бригады Августом Ивановичем. Настоящее-то отчество у него

совсем другое. А мы соединили: один Август, другой Иван - так пусть

главное наше командование называется Августом Ивановичем!

А потом, когда бригада вступила в бои против петлюровцев и

германских оккупантов на Украине, мы на деле узнали нашего молчаливого

и сурового на вид комбрига и полюбили его.

В Проскурове, находясь в штабе, я сам убедился, до чего

пристрастен Теслер к книгам: едва он сошел с боевого коня, как сразу

зарылся в местной городской библиотеке. Все книги пересмотрел!

Библиотека оказалась плохонькой, разоренной, но Теслер

организовал там "советскую полку". Книги и брошюры для этой полки он

вместе с Иваном Лаврентьичем набирал из каждой посылки, которую мы

получали для политотдела из центра.

Теслер задумал написать брошюру для красноармейцев "О братстве

советских народов" и читал на эту же тему лекции в нашем

политотдельском кружке.

Руководитель строгий. Только лишь лекцией у него не обойдешься,

как бы старательно ни записывал. Велит в библиотеке бывать, а там он

видит каждого, кто за книгой.

Перелистываю я тетрадку и досадую на себя за то, что из-за

поездки в деревню не попал сегодня на лекцию, а Теслер с этим,

конечно, не посчитается. Задумался я и вдруг слышу - конский топот под

окном. Мелькая в полосе света, один за другим галопом понеслись

всадники. Патруль... Но что за скачки в полночь? Я отложил тетрадку.

Тут что-то неладно.

Я выбежал на улицу и прислушался к быстро удалявшемуся топоту.

Всадники на полном скаку повернули к казармам.

"А ведь они со стороны штаба проскакали, - вдруг сообразил я. -

Что бы это значило?"

Я вернулся в свою комнату, схватил фуражку, наган и со всех ног

бросился в штаб.

x x x

Запыхавшись от бега, я торопливо вошел в двери гимназии, и тут

сразу, скрестив винтовки, мне преградили дорогу часовые. Я показал

пропуск и пошел по коридору. На втором этаже опять часовые. Странно,

здесь часовых никогда не ставили... Я опять достал свой пропуск и,

больше уже не пряча, одним духом взбежал по лестнице. Заглянул в

комнату политотдела - пусто, темно. Я пошел на цыпочках к актовому

залу, где помещался оперативный отдел штаба. Приоткрыл дверь, гляжу -

а в зале все наше командование... Полный сбор!

Я тихонько вошел и присел на свободный стул, под бронзовой

лампой.

Все молчали. Изредка только кто-нибудь покашливал, и кашель гулко

отдавался в противоположном темном конце зала.