Избранное - Григорьев Николай Федорович - Страница 78

- Сам он, - матрос кивнул на паровоз. - Опомнился спустя время...

- Понятно, - сказал я. - Объявляю митинг закрытым. Вперед наука

будет. Люди как? Все целы?

Матрос махнул рукой.

- Где там целы... Двоих подстрелили.

- Как подстрелили? Убиты? Кто?

- Да нет, не убиты. Телефонист ранен...

- Который телефонист? Их двое. Ну?

- А тот, что при нас был, Гавриков. Ваш-то, Никифор Левченко,

целый прибежал.

- Гавриков... - Я припоминал его лицо. - А еще кто?

Федорчук как будто не слышал вопроса. Он круто повернулся, чтобы

идти прочь из вагона, и у него распахнулся бушлат. Матрос быстро

собрал полы, но я успел заметить, что правая рука у него на перевязи.

- Что это у тебя? И ты ранен?

- Пустяковина. - Матрос нетерпеливо дернул плечом. - Осколок. Сам

вырвал, зубами.

Он облокотился здоровой рукой на борт и задумался, глядя в поле.

Да вдруг как трахнет кулаком по железной стенке:

- Ни за что пропал человек...

Я почувствовал неладное.

- Да где, черт возьми, все люди, где команда?

- В пулеметном вагоне, - медленно проговорил матрос. - Васюка

отхаживают, смазчика... Да только не выжить ему. В грудь его

шлепнуло...

Матрос спрыгнул на землю.

Я схватил свою рубашку и побежал вслед за ним. Не помню, как я

надел рубашку...

x x x

Раненые были в пулеметном вагоне. Они лежали накрытые шинелями.

Вокруг них собралась почти вся команда. Малюга мочил бинты в ведре и

прикладывал обоим раненым на голову.

- Холодом - первое лечение, - говорил он между делом. - Мокрая

тряпка жар и болезнь завсегда вытягивает. А вот ежели бы глины с

болота достать - еще бы лучше...

Увидев меня, все посторонились. А каменотес бросил бинт в ведро и

посмотрел на меня выжидающе, как будто хотел спросить: "Ну что ты,

командир, теперь делать прикажешь?"

Я присел на корточки возле раненых и сказал:

- Потерпите маленько, товарищи, мы сейчас в лазарет вас доставим.

Там и койки удобные будут, и белье чистое, и доктор...

- Спасибо, товарищ командир, - ответил, чуть улыбнувшись,

телефонист.

А смазчик молчал. Лицо у него было темное от жара, глаза

полузакрыты. Видно, плохо было ему. Мне показалось, что Васюк никого

вокруг не видит и не слышит. Но вдруг он приподнял голову и зашевелил

запекшимися губами.

- Матвей Иванович, ты здесь? - позвал он матроса. - Подойти

поближе... Матвей Иванович, скажи правду: выживу?

- А чего ж тебе не выжить? - сказал матрос громко. - И выживешь,

и опять тебя к правилу поставят, ежели только захочешь. А не захочешь

- командир другое дело даст. Нам с тобой помирать еще никак не время.

Делов много...

Я поднялся и тихонько вышел из вагона.

У окна паровозной будки сидел машинист.

- Больше чтоб не сифонить. Как хотите управляйтесь, но в другой

раз чтоб не было дыму! - сказал я ему.

Машинист растерянно закивал и сразу убрал голову в будку. Надо

было, не задерживаясь, доставить раненых в тыл и сдать в лазарет

бригады. Да и по времени пора было уходить: каждую минуту мог

прорваться сюда бронепоезд из Проскурова.

Я подумал, не разрушить ли за собой путь. Так и подмывало меня

подсунуть под рельсы пироксилин и отрубить дорогу вражескому поезду.

Но я воздержался: вытребуют нас на позицию, так самим и придется

починять путь. Намаешься.

Но что-то все-таки надо было сделать с рельсами... Развинтить

болты на рельсах - вот что! Этого вполне достаточно.

Я выслал вперед несколько человек из команды с инструментом

(инструмент на паровозе взял), и ребята под руководством нашего

железнодорожного слесаря, замкового, в пять минут сделали дорогу для

белогвардейцев непроезжей. А отвинченные болты, гайки и другие

крепления рельсов взяли с собой, чтобы, когда потребуется, все

поставить на место.

Все сели в вагон.

- На полный ход, назад! - махнул я машинисту.

Поезд тронулся почти без дыма.

Глава шестая

Погиб наш смазчик, наш кок и правильный, товарищ Васюк.

Тяжело раненный в грудь, он не протянул и до лазарета. В лазарет,

на койку, доктор принял только телефониста.

Похоронили мы смазчика в поле, у полотна железной дороги. К

могиле его привалили камень и помазали камень черной краской из его же

баночки - больше нам нечем было отметить могилу товарища. Дали залп из

винтовок и снова двинулись вперед, ожидая приказаний. Гул орудий,

доносившийся от Проскурова, показывал, что там уже завязалось дело не

на шутку.

И верно: едва только мы вернулись с бронепоездом на наше прежнее

место и только-только успели разгородить путь от загромоздивших его

телеграфных столбов, как нас уже опять ввели в бой. На этот раз

приказание нам привез конный ординарец комбрига. "Изготовиться к

стрельбе, - писал комбриг на клочке бумаги. - Отражать орудийным огнем

пехоту противника в случае ее появления со стороны Проскурова".

- Ох и сумрачен комбриг, - шепнул мне ординарец, покачав головой.

- А что такое?

- Телеграмма получена вот только что. От армии командующего, из

Киева... Любой ценой, говорит, а чтобы дальше Петлюре да гайдамакам

ходу не было. Чтобы как отрублено!.. А где у нас, если разобраться,

сила?

Ординарец тянулся поговорить со мной, и я видел, что не от

праздности. В такие минуты люди пустых слов не говорят... Но мне было

не до этого.

- Езжайте, езжайте, - заторопил я его, обрывая разговор. - Вот

вам расписка, езжайте!

Ординарец уехал.

Я вскарабкался по откосу на холм и окинул взглядом знакомую уже

долину перед городом. За какой-нибудь час тут все переменилось. Дым

стлался над полем, всюду рвались снаряды, стучали невидимые пулеметы,

и от непрерывного потока пуль казалось, что в воздухе звенят, лопаются

и снова звенят перетянутые струны...

Вправо и влево от меня, по обе стороны железной дороги, лежали с

винтовками наши бойцы. Цепь их растянулась по гребням холмов.

Все посматривали в сторону Проскурова. Некоторые красноармейцы

переползали с места на место, забираясь за камни и бугорки. Другие

сами устраивали себе укрытие от вражеских пуль: не поднимая головы,

они вырубали под собой дерн маленькими лопатками и из дерна складывали

кучки - брустверы.

Я увидел на многих бойцах свежие, наскоро сделанные и сочащиеся

кровью белые повязки.

"Уже побывали в атаке... - догадался я. - Не вышло, значит,

Проскуров остался у врага... А теперь будет еще атака, да не одна".

Я крикнул с холма вниз Малюге, чтобы он приготовился к бою.

Артиллерист принял команду и в знак этого помахал мне своей

шляпой.

Сверху я видел весь наш поезд, до мелочей, увидел даже нагар в

широкой паровозной трубе. Держит теперь машинист порядок, не дымит.

Услышав мою команду, из полувагона выскочил Никифор с телефонным

аппаратом.

- Туда же линию, к наблюдательному? - спросил он, разбирая

провода.

Глянул я... А где же деревья, где клен?

В полуверсте от меня, на месте рослых ветвистых деревьев, торчали

только расщепленные колоды, и вся земля вокруг была изрыта снарядами.

Это все, что осталось от моего наблюдательного пункта...

"Куда же мне взобраться?"

Но мне не дали размышлять.

Вдруг по цепи бойцов пронесся сдержанный говор:

- Уже в контратаку поднялись...

И тут же приказание командира:

- Вразброд не стрелять! Ударим залпом!