Выбери любимый жанр

Случайный билет в детство (СИ) - Стрелков Владислав Валентинович - Страница 24

Перейти на страницу:

Изменить размер шрифта:

— Во, — выставляю большой палец, — это ты там вычитал? Тогда это и прочтёшь на уроке. Сорвешь бурные овации. А что за фильмы у тебя?

— Две кассеты с Брюсом Ли, — начинает перечислять Олег, — «Большой босс», «Кулак ярости», «Путь дракона», «Выход дракона».

Теперь понятно, откуда он знает о легендарном китайце. Тем временем Савин продолжал:

— Ещё есть — «Одинокий волк Маквей»…

— Маккуэйд, — поправляю я.

— Смотрел? — тут же спрашивает Олег, — а, понял, твой английский.

Не стал его разубеждать, пусть думает, что все эти фильмы я не смотрел.

— Что ещё есть?

— Есть «Челюсти», это про акулу-убийцу, ещё про кукушку и гнездо что-то, не помню точно.

— «Пролетая над гнездом кукушки?»

— Во, правильно, — и смотрит удивленно, — нет, ты точно этот фильм смотрел. Откуда и когда? Он же новый!

— Да. Я его… смотрел, — чуть не ляпнул «давно», — и какой он новый? Почти десять лет прошло, как сняли.

Савин смотрит недоверчиво.

— Да? И как фильм?

— Отличный! Сам-то смотрел?

— Нет, — мотает головой Олег, — я про карате смотрел. Пошли?

— Уговорил, пошли.

Раз уроков задали мало, и будет последний день в школе, то можно и расслабиться. И тут же усмехнулся — расслаблялся и снимал стресс я обычно в «Погребке». Где теперь этот «Погребок»? В прошлой жизни остался, будем расслабляться без алкоголя. Здесь пьяный школьник — чудовищное событие республиканского масштаба. А стих я подберу из памяти. Только вот что-нибудь из близкого по годам, а то, что я про автора скажу, если спросят? Ладно, со стихом вечером решу. Выключил телевизор — изображение собралось в яркую точку в центре экрана и, постепенно, исчезло. Интересно, какой телевизор у Савина? Не помню.

Закрыв квартиру и, перепрыгивая сразу через несколько ступенек, поскакали по лестнице вниз.

Савин выскочил из подъезда первым, буркнув кому-то: «здрасти». Следом вылетел я и резко остановился. На лавке сидели два старика — дед Косен и ещё один незнакомый пожилой казах, но не это меня остановило, а широкие колодочки наград у обоих на пиджаках. Не знал, что Косен Ержанович воевал. Это же сколько ему лет сейчас? Должно быть больше шестидесяти.

— Амансыз ба, аталар! — поздоровался я, удивляясь — из каких глубин сознания выпрыгнуло это приветствие на казахском? Не знал ведь!

— Здравствуй, Сергей, — кивнул дед Косен и, повернувшись к другу, сказал, — вот, Акылбай, это тот парень, про которого я говорил.

— А, это тот, что тебя в кустах в плен взял? — улыбнулся второй ветеран, хитро глядя на меня — шустёр. На Славку Ларцева чем-то похож.

— На Славку? Помню Славку, — Косен Ержанович, всмотрелся в меня, будто впервые видел, — и точно — похож. Тоже шустер был. Весельчак, на месте не сидел. Взводный каждый раз взбучку от ротного за его выкрутасы получал.

— Героический парень. В первом нашем бою два танка немецких подбил! — сказал Акылбай. — Да. Это в первый наш бой!

Я присел на лавку напротив и спросил:

— А где у вас был первый бой?

— На Волоколамское шоссе. Мы ведь в 316-й стрелковой дивизии войну начали.

— Так вы панфиловцы?! — выпалил Олег, присевший рядом со мной.

— Панфиловцы, — кивнули оба. А дед Косен добавил:

— «Дикая дивизия», как назвали нас немцы.

— Да, — засмеялся Акылбай, — это потому что, по их понятиям, мы не так воевали. Непривычно. Мы тогда по-новому воевали. Слышал про «спираль Момышулы»? Эту тактику генерал Панфилов разработал. Хорошо тогда дали фашистам у деревни Матрёнино.

Я слушал ветеранов, а в голове крутились вычитанные в интернете сомнения о двадцать восьми героях. Спросить про них у Косена Ержановича? Нет, не буду. Сейчас под сомнение подвиг не ставят. Многие из нашей школы в почетном карауле у Вечного Огня стояли. И верили.

Два ветерана замолчали, задумавшись, а я смотрел на планки, где угадывались отважные медали, и много других боевых наград. Вот так я жил и не знал об том, что дед Косен воевал. И мы иногда посмеивались над причудами пожилого человека, любящего порядок и следящего за чистотой. Мне стало стыдно за это невнимание. Ведь просто подойди, поздоровайся и сделаешь приятное человеку, проливавшему кровь на войне.

— Пойдем, Серег, — шепнул Савин.

— Сау бол кюрметтиси (До свидания, уважаемые), — поднялся я. Ветераны кивнули и тихо меж собой заговорили.

«Нет, — думал я, — к черту все цирки, троговля и прочая фарца. Я пройду свой путь заново, так же как и в первый раз. Ради таких вот людей. Настоящих. Ради друзей, Олега Жихарева, Паши Легких, Андрея Любшина и Валерки Истомина. Пусть они пока ещё так же как я в школе учатся».

С этими мыслями шел к подъезду Олега и не сразу услышал его громкий шепот:

— Серёга стой… Серега!

Я сделал ещё несколько шагов, когда обнаружил перед собой на скамейке пьяного мужика в спортивных штанах и выцветшем тельнике. Он сидел, опираясь руками о колени, и покачивался. Голова наклонена вниз. Рядом со скамейкой пустая бутылка портвейна. В мусорном ведре, что стояло у двери подъезда, еще одна.

— У-у-у… ж-ик-знь… су-ик-ка… — он медленно поднял голову и посмотрел на меня мутными глазами, — а-а-а мол-ик-дёжь мля… смирна…

Это был дядя Миша Тихомиров. Одна из необычных и немного загадочных личностей нашего двора. Семья Тихомировых приехала сюда из Москвы. Дядя Миша, пятидесятилетний мужик, производил впечатление тихого и мирного обывателя. Таковым он и был. Слушался жену беспрекословно, что скажет ему вторая половина, то и делает.

А жена его этим и пользовалась, помыкала им как хотела. Но как дядя Миша примет на грудь, то у него сносит крышу напрочь. Начинает гонять своё семейство. В этом состоянии его боялись. Порой, семья Тихомировых, выпрыгивала из лоджии с наспех собранными вещами, а то и без них, благо, что жили на первом этаже. Пьяного дядю Мишу никто не мог остановить. Сил у него оказалось немеряно, да ещё приемы всякие знал. В первые разы Макашов, наш участковый, живущий в соседнем подъезде, пытался воздействовать на буяна, но получал отпор и каждый раз резво ретировался от разъяренного дяди Миши. Но, кроме участкового, милицию не вызывали. Жалко было. Пытались решить просто — побушует, успокоится, проспится, а потом… потом он ходил и просил у всех прощения, стыдливо пряча глаза. Долгое время дядя Миша ни капли в рот не брал, но вдруг на него что-то находило и он наберет дешевого портвейна, сядет, уставившись перед собой, и пьёт, что-то бормоча под нос, а затем…

Что с ним и почему такое происходит, никто не знал, а близкие никому не говорили.

В начале девяностых, дядя Миша погиб. Убили его. Битами насмерть забили. Олег мне как-то рассказывал. Тихомиров, возвращаясь откуда-то, вступился за парня, которого трясли пятеро качков. Время такое было. Всегда находился кто-то, что считал себя круче всех, и что все ему должны. Дядя Миша был в своём обычном состоянии — только-только стоял на ногах. Он остановился и потребовал отпустить парня, и был грубо послан. Это оказалось последней каплей. Тихомиров шагнул и рэкетиры разлетелись в разные стороны. Парень сразу убежал, а качки поднялись, выхватили из рядом стоящей машины биты и кинулись на Тихомирова…

На похоронах народ удивился, когда вынесли гроб с телом. Михаил Аркадьевич был в военной парадной форме, на плечах капитанские погоны. А на красных подушечках вынесли награды. Много наград, причем боевых. Никто никогда не видел его в форме и никто не знал, что Михаил Аркадьевич воевал. И где воевал. В сорок пятом году ему только одиннадцать лет было. Да мало ли где…

Мне было жалко этого человека. Что-то поломало ему судьбу, отчего переклинило в голове, и он заливал своё горе. Как множество других, таких же…

Но это когда ещё произойдёт?

А сейчас Тихомиров, пока ещё живой, сидит на лавке у подъезда, а в окнах видны его домочадцы, с приготовленными «тревожными чемоданами». Следят — куда направится, принявший на грудь, глава семьи?

— Сто-ик-ять, я сказал, — Дядя Миша протянул руку, попытался меня схватить. Уворачиваюсь, и он проваливается вперед. Я перехватываю Аркадича, придерживая, чтобы он не ударился головой.