Сестра печали - Шефнер Вадим Сергеевич - Страница 35

• Предыдущая
• 35/65
• Следующая

— Вот это вы правильно! — уважительно сказал кондуктор, но нельзя было понять, к Костиным словам или действиям относится это замечание.

— Вы первый, папаша! — предложил Костя, протягивая ему бутылку.

— Нет уж, ребята, почните вы, — скромно ответил кондуктор. — А я после.

— Пей! — повелел Костя, сунув мне в руки бутылку. — Пей! Мы уже въехали в Новый год.

— За удачу! — провозгласил я тост. — Пусть этот год будет счастливым для всех нас! И для тебя, Синявый! — Я запрокинул голову и стал глотать вино. Здесь, в холодном вагоне, оно казалось очень вкусным. За мохнатым от инея окном, вздрагивая, проплывали городские огни. Мне вдруг стало очень хорошо. Мир показался торжественным, светлым и грустным. «Леля, будь счастлива в этом году!» — произнес я про себя.

— Пей, но не забывай других! — пробурчал Костя, отбирая у меня бутылку. — Пусть этот год будет годом без ЧП. А в частности, Чухна, пью за твое глубокое погружение в бытие. Через Дюнкерк — к Тулону и Аркольскому мосту! — Костя приник к бутылке и замолчал. Потом старательно отер горлышко рукавом.

— Ваша очередь! — сказал он кондуктору.

— Ну, ребята, за Новый год! Чтоб ничего такого, чтоб все хорошо было в сорок первом! — Кондуктор оглянулся по сторонам, сделал несколько изрядных глотков, отер горлышко рукой. Бутылка пошла по второму кругу.

Дверь нам отворила Веранда. На ней было новое платье фасона «день и ночь»: спереди — из куска белой материи, сзади — из черной. Веранда, кажется, совсем не удивилась нашему внезапному появлению.

— Ага, пришли! — констатирующе сказала она. — Снимайте свои бобры. Нравится вам моя новая прическа? — Она тряхнула пышной, завитой кудряшками головой. — Не хочу походить на Люську прилизанную.

— Не нравится, — честно объявил Костя. —Ленпушнина. Баран в мелкую стружку.

— Ничего-то он не понимает! — без обиды, нараспев произнесла Веранда. — Идемте к столу… Нет, прежде я Люську сюда вытащу. Она будет довольна.

Веранда побежала по коридору к дальней комнате, откуда доносились веселые, уже не совсем трезвые голоса. Здесь, в большой прихожей с потертыми зелеными обоями, пахло духами, лимоном, елочными свечками. Веранда уже шагала обратно, держа за руку сестру. На Люсенде тоже было платье «день и ночь», только «ночь» у нее находилась спереди. Мне показалось, что и Люсенда приходом нашим не удивлена, скорее просто обрадована. Дома она не казалась такой недотрогой, такой цирлих-манирлих, как в техникуме. Но и здесь в ней оставалась какая-то сдержанность.

Девушки привели нас в большую комнату, где за столом, уставленным бутылками и закусками, сидело человек двадцать — люди все больше пожилые. Они все были из этой же квартиры; по-видимому, квартира была дружная, праздники справляли в складчину. Веранда стала нас знакомить с каждым поочередно, но имена и отчества сразу же выскакивали у меня из головы. Потом неугомонная Веранда начала перетасовывать сидящих, чтобы усадить новых гостей. Меня она поместила рядом с Люсендой на торце стола. Я сразу же заметил, что Люсенда стесняется сидеть со мной на председательском месте, у всего света на виду, и хотел было пересесть. Но тут нас с Костей заставили пить штрафную. После стопки какой-то крепкой смеси я уже не захотел пересаживаться. Я увидал, что все пьяны и никому до того, кто с кем сидят, никакого дела нет.

— Люся, почему ты не пьешь? — спросил я.

— Я уже пила. Но, если хочешь, я выпью с тобой. Только ты, пожалуйста, закусывай. — Она положила мне на тарелку винегрета. — Ешь, пожалуйста.

— Люся, а я что? Пьян уже разве?

— Нет, не очень… У тебя какая-то неприятность?

Я искоса посмотрел на нее. Она сидела, не глядя на меня, слегка наклонившись над столом. В светлых, гладко причесанных волосах отражались огоньки елочных свечей.

— Ты угадала, — признался я. — Неприятность. Но тут никто не поможет. Тут дело в одной девушке. Тут, ты понимаешь…

— Не надо никому рассказывать, — прервала она меня. — Завтра тебе будет стыдно, что ты что-то рассказал.

На другом конце стола кто-то пробовал запеть «Катюшу», но пока что пения не получалось. Зато очень хорошо был слышен голос Кости. Справа от него сидела Веранда, но с ней ему было неинтересно. Она не подходила под рубрику скромной интеллигентной девушки. В то же время не подпадала она и под стандарт кошки-милашки.

— Они отхватили себе такой кус в Европе, что сразу им его не переварить! — кричал Костя в ухо соседу слева. — Их сырьевой и промышленный потенциал полностью еще не отмобилизован, им в ближайшие годы нет смысла делать дранг нах остен… У них на очереди добрая старая Англия, и ей в этом году придется плохо!

Веранде надоело сидеть, она вскочила из-за стола и подбежала к самоварному столику. На его темной мраморной доске вместо самовара стоял темно-зеленый патефон. Веранда начала быстро крутить ручку. Потом не опустила, а прямо-таки бросила тонарм на пластинку. Пластинка взвизгнула от укола иглы, от боли, потом зашипела, а уж потом запела:

Послышался шум отодвигаемых стульев — из-за стола стали выходить желающие потанцевать. Веранда вдруг подскочила к нам:

— Чего сидите как сычи, жених и невеста? Поцелуйтесь! — Она взяла нас за головы и легонько подтолкнула друг к другу. Получился поцелуй не поцелуй, а что-то вроде того.

— Как ты смеешь! — рассердилась на нее Люсенда. — Это уж я не знаю что! Совсем распустилась!

— Глаза у нее вспыхнули благородным гневом, она засмеялась геометрическим смехом и прыгнула в пропасть! — отчетливо произнесла Веранда и захохотала. Потом подошла к какому-то дяденьке и стала с ним танцевать.

— Идем и мы, — предложил я Люсенде. — Только я неважно танцую, тем более танго.

— Я тоже неважно, — улыбнулась она. — Попробуем.

Я осторожно обнял ее, и мы вошли в толпу танцующих. Танцевала Люсенда хорошо, она, в сущности, вела меня. С ней было легко. Все вокруг плавно покачивалось, плыло куда-то. Огоньки свечек на елке тихо колыхались. От Люсенды пахло черемуховым мылом, чистотой. Праздничная радость прихлынула ко мне. Все было праздничным, весь мир — несмотря ни на что — был праздничным. И впереди, за легкой дымкой неизвестности, тоже угадывалось что-то праздничное и светлое… Меня охватило чувство благодарности к кому-то за все, что есть, и за все, что будет. Но я не знал, кого благодарить. Если б был бог, то я благодарил бы его. Но в бога я не верил. Тем временем пластинка кончилась.

— Люся, большое тебе спасибо, — сказал я, подходя с ней к столу.

— За что? — удивилась она.

— За то, что ты меня тогда выручила, в прошлом году. Меня могли бы из техникума попереть, если б не ты.

— Опять ты об этом! — поморщилась она. — Ну не надо, не надо.

— Ну и вообще спасибо. Просто так. Не знаю за что.

Тут к нам подошел Костя. В руках он держал два стакана, полных какой-то подозрительной алкогольной смеси.

— Чухна! Выпьем за погруженье! Через Дюнкерк и Капоретто — к Каннам и Трафальгару!

— Не надо вам больше пить, — с опасением сказала Люсенда. — Ты, Костя, и так уже… Да и ты, Толя…

— Не мешай ему погружаться! — прервал ее Костя. — Не разоружай его морально! Подними свою рюмку и гляди ему в глаза! А ты, Чухна, гляди ей в глаза!

— Зачем в глаза? — спросила Люсенда.

— Для взаимного контроля! — ответил Костя. — Ну, выпьем все разом!

— Люся, за твое счастье в этом году, —сказал я. Люсенда поднесла к губам рюмку. Она глядела на меня не мигая — не то с сожалением, не то с сочувствием, не понять было толком.

— Все! — Я поставил на стол пустой стакан.

• Предыдущая
• 35/65
• Следующая