За Уральским Камнем - Жук Сергей Владимирович - Страница 24

• Предыдущая
• 24/115
• Следующая

– Ты хочешь сказать, что мои воины трусы? – неожиданно охваченная злобой произнесла Анна. Даже рот у нее слегка приоткрылся и оголенные зубы напомнили присутствующим оскал рыси.

– Что ты, госпожа! Наши воины лучшие по Сибири! Они овладеют огненными стрелами и сожгут все русские города, – испуганно пробормотал Басарга, упав в ноги княжны.

Совет закончился, все разошлись. Анна Алачева в своей опочивальне. Верная служанка Азиза помогает госпоже раздеться.

– Азиза, я последнее время себя плохо чувствую. Точнее, не плохо, а как-то необычно.

– Я это заметила! Моя госпожа стала несдержанной, разучилась скрывать чувства. Стала за обедом есть соленую рыбу. Раньше госпожа не любила соленое, – произнесла Азиза улыбаясь.

– Да. Ты правильно заметила. А еще меня иногда подташнивает. Это очень неприятно! Может, лекарю меня осмотреть? Ты как думаешь?

– Лекарь не нужен. Вы, госпожа, здоровы. С вами происходит то, что может произойти с каждой женщиной, – легкой загадкой ответила на вопрос служанка.

Анна резко побледнела, а затем лицо плавно приобрело ярко-красный оттенок.

– Я понесла ребенка! – выдохнула княжна. – Спаси меня, Рача, спаси свою жрицу. Как это не вовремя.

– Дети, госпожа, всегда вовремя, – вдруг очень серьезно произнесла Азиза, – а вот все ваши войны надо отложить!

– Что ты себе позволяешь? – снова побледнев, уже от гнева, крикнула Анна. – Пошла прочь отсюда, пока не приказала выпороть!

Княжна Анна Алачева, самаркандская принцесса, жрица Рачи, предводитель восстания сибирских народов, влюбленная беременная женщина осталась одна. Мысли, как калейдоскоп, меняя форму, цвет, переворачиваясь снизу вверх, посыпались из прекрасной головки, то пугая, то радуя, то снова пугая.

Побережье Обской губы. То же время.

Вернувшись в лагерь, казаки собрали большой круг. Присутствовали все, все могли высказать свое мнение, и решение будет принято общим голосованием. Настоял на этом десятник Бряга. Князь Шорин не любил эти старые казачьи обычаи, но противиться не стал. Слишком серьезно все повернулось. В караване оказалось свыше двух сотен сороков собольего меха. Это огромная ценность, ясак целой волости. Как полагалось, первым выступил голова Обдорский, князь Василий Шорин.

– Казаки, мы все служим царю и государю нашему. Нынче пресекли воровство великое. Возвратили царю ясак. Но так уйти в Обдор мы не можем. Иноземцы тоже участвовали в воровстве, и надо учинить им спрос.

– Это не просто воровство, это измена, бунт против царя. На эти соболя басурманы могут дать сотни ружей. В кого они будут стрелять? В нас, казаки, в наших жен и детей! Надо идти на басурман, заковать в кандалы и отправить их на Москву, – горячо заявил Бряга.

– Но голландцы не остяки. У них пушек больше десятка и людей более нашего, – высказал сомнение один из казаков.

– Видел я этих басурман, как тебя! Народ наемный, не воинский, супротив нас не устоит, – возразил Бряга.

Говорили долго и много. Сошлись на том, что на басурман идут, а там будь что будет, авось пронесет.

На голландском корабле все шло своим чередом. На корме несколько помещений оборудованы печами. В них располагается экипаж. На берегу только дежурная вахта. Ее задача находиться на батарее, которая защищала подходы со стороны тундры. Прямо на позиции батареи сооружена землянка. В ней вахта хоронится от морозов. Главный наблюдатель на клотике грот-мачты. В случае чего он даст знак, и раздастся сигнал корабельного колокола. Его хорошо слышно на батарее, и тогда караул займет место у орудий. А пока тихо. У вахты задача гонять самоедов от склада да чистить снег вокруг землянки и орудий. Все выглядит надежно и безопасно.

Запасов продовольствия хватает, самоеды крутятся рядом и всегда готовы пригнать оленей и привезти мороженую рыбу в обмен на металлические изделия, которые у них дороже золота. Но зимовка страшна не только голодом, больше страшно – безделье. Падает дисциплина, команда разбивается на группы, начинаются внутренние конфликты. Капитан и хозяева корабля сами последнее время на нервах. Караван от княжны Анны ожидают со дня на день.

Купцы в полной мере сознают свой поступок. Находясь незаконно на территории чужого государства, они собрались продать оружие местным аборигенам. На территориях их колоний нет страшнее преступления, и наказание за него – смерть. Но тем не менее огромная прибыль удерживает их здесь и толкает на преступление. Да и кого им бояться? Этого простака, обдорского десятника Брягу? Так они за крепким, обледеневшим, дубовым корпусом, при корабельных пушках, как в крепости. И пусть сюда придет весь Обдорский гарнизон, им даже близко не подойти к судну.

Городок Обдорск. То же время.

Десятник Елистрат Васильев проснулся от стука в дверь. Тарабанил крещеный самоед, переводчик Савелий.

– Господине десятник! Самоядь взбунтовалась! Хотят собак обратно! – сообщил новость верный Савка.

– И чего? Что орешь? Самоядь завсегда бунтует! – еще не проснувшись толком, бурчал десятник и еще подумал: – В остроге нас пятеро, а самояди под городком во сто раз больше, всяко наберется. Ничего, мы их враз остудим.

Матвей облачился в воинское снаряжение и поднялся на башню. Там находился один казак, несший сторожевую службу.

– Чего, Елистрат, всполошился? Эка невидаль, самоядь! Разок из пищали шибануть, враз по всей тундре разбегутся.

Самоеды, собравшись в кучу возле своих чумов, о чем-то оживленно толковали. Было видно, что толпа возбуждена. Многие размахивали руками, а несколько человек, подойдя под самые стены, что-то кричали. Явно угрожая и требуя.

– Подымай казаков, баб, всех крещеных! – распорядился Елистрат. – Казаков на башни, к пищалям, а остальные пускай стены водой обольют, а потом с ружьями и луками к бойницам. Береженого Бог бережет! Да без моей команды не стрелять.

Елистрат продолжал наблюдать за поведением самоедов. Скоро весь крещеный острожный люд появился возле стен, сноровисто и в то же время спокойно выполняя распоряжения десятника.

Беспокойный Савка сбегал к бунтовщикам, пытаясь их отговорить, но сам еле унес ноги. Те разошлись не на шутку. Скоро толпа вооруженных самоедов приблизилась к стенам и стала пускать стрелы.

– Видно, давно не били самоядь! Обнаглели, забыли, на кого руку подымают, нехристи! – выругался Елистрат Васильев.

Как он и распорядился, никто из острога не стрелял. Не хотелось проливать кровь. Зима, охота, а тут побьешь лучших охотников, потом с кого ясак брать?

Но молчание острога самоядь поняла по-своему.

– Испугались нас русские, боятся пускать огненные стрелы! Сам Рача хочет, чтобы мы сожгли Обдор, – подбадривали своих воинов князцы.

И самоеды с большим остервенением стали пускать стрелы и пытаться поджечь стены.

Елистрат зарядил на своей башни пищаль и в последней надежде напугать толпу шибанул по ней холостым выстрелом. Те бросились врассыпную, но видя, что среди них нет убитых и раненых, снова стали собираться в кучу. Результат оказался обратным.

– Вы видите, Рача нас оберегает! – кричали князцы. – Огненные стрелы не причиняют нам вреда! Сожгите городок. Это повеление бога Рача.

Орда уже не на шутку бросилась на городок. Одни, стоя внизу, старательно целясь, пускали в защитников стрелы. Молодые воины ловко забросили арканы и полезли на стены. Елистрату ничего не оставалось, как скомандовать, чтобы открыли огонь.

Залп из ружей и пищалей смел нападающих. Множество воинов упало бездыханно вокруг городка. Оставшиеся в живых в ужасе бросились к своим чумам. За ними пошли казаки во главе с Елистратом. Все самоеды поселения, включая женщин и детей, вышли из чумов и пали на землю перед русскими. Их князцы, только что призывавшие свой народ к бунту, бормотали слова покорности и просили о милости – сохранить жизнь. Подобную картину десятник Елистрат Васильев наблюдал не один раз.

• Предыдущая
• 24/115
• Следующая