Руководящие идеи русской жизни - Тихомиров Лев Александрович - Страница 17

Как мы видели выше, представители власти европейских соседей для Иоанна суть представители идеи «безбожной», то есть руководимой не божественными повелениями, а теми человеческими соображениями, которые побуждают крестьян выбирать старосту в волости.

Вся суть Царской власти, наоборот, в том, что она не есть избранная, не представляет власти народной, а нечто высшее, которое признает над собой народ, если он «не безбожен». Иоанн напоминает Курбскому, что «Богом цари царствуют и сильные пишут правду». На упрек Курбского, что он «погубил сильных во Израиле», Иоанн объясняет ему, что сильные во Израиле — совсем не там, где полагает их представитель аристократического начала «лучших людей». «Земля, — говорит Иоанн, — правится Божиим милосердием, и Пречистыя Богородицы милостью и всех святых молитвами и родителей наших благословением, и последи нами, государями своими, а не судьями и воеводами и еже ипаты и стратиги».

Не от народа, а от Божией милости к народу идет, стало быть, Царское Самодержавие. Иоанн так и объясняет.

«Победоносная хоругвь и крест Честной», говорит он, даны Господом Иисусом Христом сначала Константину, «первому во благочестии», то есть первому христианскому императору. Потом последовательно передавались и другим. Когда «искра благочестия дойде и до Русскаго царства», та же власть «Божиею милостию» дана и нам. «Самодержавие Божиим изволением», объясняет Грозный, началось от Владимира Святого, Владимира Мономаха и т. д., и через ряд Государей, говорит он, «даже дойде и до нас смиренных скипетродержавие Русскаго царства».

Сообразно такому происхождению, у Царя должна быть в руках действительная власть. Возражая Курбскому, Иоанн говорит: «Или убо сие светло — пойти прегордым лукавым рабам владеть, а царю быть почтенным только председанием и царской честью, властью же быть не лучше раба? Как же он назовется самодержцем, если не сам строит землю?» «Российские самодержцы изначала сами владеют всеми царствами, а не бояре и вельможи».

Царская власть дана, как мы видели, для поощрения добрых и кары злых. Поэтому Царь не может отличаться только одной кротостью. «Овых милуйте рассуждающе, овых страхом спасайте», — говорит Грозный. «Всегда царям подобает быть обозрительными: овогда кротчайшим, овогда же ярым; ко благим убо милость и кротость, ко злым же ярость и мучение; аще ли сего не имеет — несть царь!» Обязанности Царя нельзя мерить меркой частного человека. «Иное дело свою душу спасать, иное же о многих душах и телесах пещися». Нужно различать условия. Жизнь для личного спасения — это «постническое житие», когда человек ни о чем материальном не заботится и может быть кроток как агнец. Но в общественной жизни это уже невозможно. Даже и святители, по монашескому чину лично отрекшиеся от мира, для других обязаны иметь «строение, попечение и наказание». Но святительское запрещение по преимуществу нравственное. Царское же управление (требует) страха, запрещения и обуздания, и конечного запрещения ввиду «безумия злейших человеков лукавых». Царь сам наказуется от Бога, если его «несмотрением» происходит зло.

В этом строении он безусловно самостоятелен. «А жаловать есми своих холопей вольны, а и казнить их вольны же есмя».

«Егда кого обрящем всех сих злых (дел и наклонностей — Л.Т.) освобожденным, и к нам прямую свою службу содевающим, и не забывающим порученной ему службы, и мы того жалуем великими всякими жалованьями; а иже обрящется в супротивных, еже выше рехом, по своей вине и казнь приемлет».

Власть столь важная должна быть едина и неограниченна. Владение многих подобно «женскому безумию». Если управляемые будут не под единой властью, то хотя бы они в отдельности были и храбры, и разумны, — общее правление окажется «подобно женскому безумию». Царская власть не может быть ограничиваема даже и святительской. «Не подобает священникам царская творити». Иоанн Грозный ссылается на

Библию и приводит примеры из истории, заключая: «Понеже убо тамо быша цари послушны энархам и сигклитам, — и в какову погибель приидоша. Сия ли нам советуешь?»

Еще более вредно ограничение власти аристократией. Царь по личному опыту обрисовывает бедствия, нестроения и мятежи, порождаемые боярским самовластием. Расхитив царскую казну, самовластники, говорит он, набросились и на народ: «Горчайшим мучением имения в селах живущих пограбили». Кто может исчислить напасти, произведенные ими для соседних жителей: «Жителей они себе сотвориша яко рабов, своих же рабов устроили как вельмож». Они называли себя правителями и военачальниками, а вместо того повсюду создавали только неправды и нестроение, «мзду же безмерную от многих собирающие и вся по мзде творяще и глаголюще».

Положить предел этому хищничеству может лишь Самодержавие. Однако же эта неограниченная политическая власть имеет, как мы выше заметили, совершенно ясные пределы. Она ограничивается своим собственным принципом.

«Все божественные писания исповедуют яко не повелевают чадам отцем противитеся и рабем господом»: однако же, прибавляет Иоанн, «кроме веры». На этом пункте Грозный, так сказать, признал бы со стороны Курбского право неповиновения, почему усиленно доказывает, что этой, единственной законной причины неповиновения Курбский именно и не имеет. «Против веры» царь ничего не требовал и не сделал: «Не токмо ты, но все твои согласники и бесовские служители не могут в нас сего обрести», — говорит он, а потому и оправдания эти ослушники не имеют. Несколько раз Грозный возвращается к уверениям, что если он казнил людей, то ни в чем не нарушил прав Церкви и ее святыни, являясь, наоборот, верным защитником благочестия. Прав или не прав Иоанн фактически, утверждая это, но во всяком случае его слова показывают, в чем он признает границы дозволенного и недозволенного для Царя.

Ответственность Царя перед Богом нравственная, впрочем, для верующего вполне реальная, ибо Божья сила и наказание сильнее Царского. На земле же перед подданными Царь не дает ответа. «Доселе русские владетели не допрашиваемы были („не исповедуемы“ — Л.Т.) ни от кого, но вольны были в своих подвластных жаловать и казнить, а не судились с ними ни перед кем». Но перед Богом суд всем доступен. «Судиться же приводиши Христа Бога между мной и тобой, и аз убо сего судилища не отметаюсь». Напротив, этот суд над царем тяготеет больше, чем над кем-либо. «Верую, — говорит Иоанн, — яко о всех своих согрешениях вольных и невольных, суд прияти ми яко рабу, и не токмо о своих, но о подвластных мне дать ответ, аще моим несмотрением согрешают».

Так определял свою власть, обязанность и ответственность царь, «муж чудного рассуждения», о котором народный сказитель былин и доселе повторяет:

Они «зачинались», росли и духовно слагались действительно вместе, народ и царь, одинаково понимая задачи жизни, а потому определяя одинаково и задачи Верховной власти, которой подчиняли политическое устроение страны.

В своей вековой мудрости, сохраненной популярными изречениями поговорок и пословиц (нижеследующее изложение составлено главным образом по Далю[31]), наш народ совершенно по-христиански обнаруживает значительную долю скептицизма к возможности совершенства в земных делах. «Где добры в народе нравы, там хранятся и уставы», — говорит он, — но прибавляет: «От запада до востока нет человека без порока». При том же «в дураке и царь не волен», а между тем «один дурак бросит камень, а десять умных не вытащат». Это действие человеческого несовершенства исключает возможность устроиться вполне хорошо, тем более, что если глупый вносит много вреда, то умный, погрешая, еще больше. «Глупый погрешает один, а умный соблазняет многих». В общей сложности приходится сознаться: «Кто Богу не грешен, царю не виноват!» Сверх того интересы жизни сложны и противоположны: «Ни солнышку на всех не угреть, ни царю на всех не угодить», тем более что «до Бога высоко, до царя далеко».