Стать огнем - Нестерова Наталья Владимировна - Страница 22

• Предыдущая
• 22/61
• Следующая

–?Ага, доктор выковыривал и обзывал нас профурсетками. А как Ванятка песенки любил? Стоило твоей маме запеть – он вприпляску…

Домашние не вспоминали о Ванятке, даже Степан хмурился, когда жена об умершем сыне заговаривала. Они вели себя так, словно и не было мальчонки, словно накрыли свою память каменной плитой. Им было легче вычеркнуть ребенка из памяти, чем терзать душу разговорами о нем.

Но Прасковье для медленного растворения горя – а быстрого в такой беде и не бывает – требовались постоянные упоминания о сыне. Пока о Ванятке говоришь, он как бы еще и здесь. Марфа единственная понимала Прасковью, потому что в меньшей силе, но то же самое переживала. И, улучив момент, молодые женщины шептались, вспоминали Ванятку: как у него первый зубик прорезался, как он на Марфину грудь тыкал – дайте это, а на мамину ручками махал – не хочу. Как он всегда бочком катался, даже у своей лошадки стремена оборвал и вообще любил вторым на Васяткину лошадку залезать… Они вспоминали и плакали. Короткая жизнь человека, оборвавшаяся, продолжения не имеющая, все-таки накопила события. Ванятка ведь был: ел, спал, смеялся, проказничал – жил, хотя и недолго.

Степану решительно не понравилась идея отправить Петра с семейством в Омск. С какой стати? У Петра известно что с головой… то есть неизвестно, но в родных стенах за ним есть пригляд. Марфа – женщина деревенская от корней волос до кончиков ногтей. Бросить ее в город – все равно что рыбу заставить жить на суше. Кому и с чего вдруг понадобились эти перемены?

–?Нам! – сказал отец.

–?Кому «нам»? – гневался Степан. – Мать! Анфиса Ивановна!

Анфиса отвернулась, давая понять, что в споре участвовать не собирается.

–?Обсуждению не подлежит, – отрезал Еремей.

–?Прям-таки? – упорствовал Степан. – Голосование прошло? А кто в нем участвовал? Протокол подписали? Никуда они не поедут!

–?Я сказал – поедут! – гаркнул Еремей и ударил кулаком по столу.

Красный, взбешенный, каким его редко видели, он заставил сына оторопеть.

–?Есть многое на свете, друг Горацио… – доктор, минуту назад опрокинувший не первую рюмку, икнул, – что и не снилось нашим мудрецам. Шекспир, Степа, «Гамлет». Ты, Степан, не Гамлет, не принц датский, а кто тут мудрец – известно… то есть мудрица… есть такое слово? Радуйся, что у нее, – Василий Кузьмич покрутил возле виска пальцем, – часовой механизм завелся, затикало…

–?Мы поедем, Степа, так лучше, – подала голос Марфа.

Она посмотрела на Степана с такой любовью и благодарностью, что он растерялся.

–?Петька, ты чего молчишь? – обратился к брату Степан.

–?Гы-гы-гы, – дурашливо и привычно ответил Петр. То ли не понимал о чем речь, то ли, как всегда, прятался в раковинку.

–?Раз пошло такое заседание, – продолжил злой Степан, – то в повестку дня вносится еще один вопрос. Вернее, сообщение. Мы с Прасковьей и с сыновьями… с сыном, – болезненно дернув головой, поправился он, – отделяемся. После святок съезжаем. Я организую коммуну, сейчас в окружкоме вопрос решается, не отпускают с руководящей должности, считают… Не важно! Я для себя все решил! Мать? – повернулся он к Анфисе, ожидая протестов, угроз и уговоров.

–?Еда стынет, – сказала Анфиса. – Доктора унесите, опять за столом уснул.

Когда Степан решил уйти из председателей сельсовета и возглавить сельскохозяйственную коммуну, в окружном комитете партии его никто не понял. Степан был на хорошем счету, все еще помнили, как трепетно к нему относился Вадим Моисеевич – каторжанин, глубокоуважаемый большевик. Преданных кадров не хватало катастрофически, разумный служебный путь был из низов – в руководители, то есть вверх по лестнице. А Медведев вздумал вниз шагать. Он держался твердо: «Я решил! Принял решение! Я к нему долго готовился и обдумывал». Не силком же удерживать упрямого сибиряка в руководителях? Ему даже предлагали направление в партийную школу в Москву. Мол, закончишь – перед тобой большие перспективы в государственном масштабе откроются. Отказался. В одном из разговоров обронил аргумент: «Хочу личным примером доказать преимущества социализма в сельском хозяйстве».

Это «личным примером» к нему приклеилось. Уже через год, когда коммуна «Светлый путь» показала замечательные результаты хозяйствования, на всех партактивах и конференциях, на заседаниях и пленумах, на совещаниях и в газетных статьях мелькало: «Степан Медведев личным примером…»

А в стране по-прежнему была бескормица. Так про животных говорят – «бескормица», когда скотину нечем кормить. Но многие советские семьи питались хуже скота. За десять лет существования советская власть так и не сумела накормить свой народ. Партией и правительством был взят курс на индустриализацию страны, в города хлынула молодежь из сел и деревень, и всех их нужно было кормить. Однако и те хозяева, что остались на земле, были способны завалить страну хлебом, молоком и мясом.

Не могли. И не хотели.

Урожайность в 1927 году наконец достигла уровня 1913 года. В коммуне Степана Медведева с гектара собирали столько зерновых, сколько не снилось его деду и матери. Степан план хлебосдачи выполнял, а крестьяне– единоличники саботировали. Разразился общероссийский кризис хлебозаготовок, почти такой же суровый, как во времена военного коммунизма.

Степан оставался секретарем сельской парторганизации, был членом окружного комитета партии и еще нескольких организаций, членство в которых отбирало массу драгоценного времени. Чтобы коммуна хорошо трудилась, ее председатель должен находиться в ней двадцать четыре часа в сутки, а еще лучше было бы, имей сутки пятьдесят часов. Однако без мелькания в Омске он не смог бы, во-первых, добиться справедливых планов хлебосдачи для коммуны, а во-вторых, хоть как-то усмирить свою совесть, которая страдала при виде того, что делается с крестьянством. Степан с цифрами в руках доказывал свою правоту на заседаниях и собраниях, писал – коряво, конечно, – «Записки по текущему экономическому моменту в сельскохозяйственном производстве».

«Сибирские крестьяне не желают сдавать зерно государству, потому что оно покупает по 80–90 копеек за пуд, а на базаре цена 5–6 рублей. Вопрос: что может купить крестьянин, сдав государству, к примеру, тонну зерна? Ответ: 10 м ситца, один плуг Рандрупа (датского промышленника, разбогатевшего на производстве сельхозорудий для сибиряков), 3 кг сахара, 3 кг мыла, 10 л керосина, 100 г махорки и 2 коробка спичек. И как он с этим «богатством» перезимует?»

В одной из «записок» Степан не удержался и добавил в конце: «Проедьтесь по краю да посмотрите на пахотные земли, что бурьяном зарастают. Для их освоения силы есть, а стимулы желания отсутствуют».

Жизнь Степана распалась на две составляющие: руководство коммуной, тяжелый, но и радостный труд, конкретные результаты, реальные люди, поверившие в Степана и не пожалевшие о том, что доверили ему свою судьбу; и голос партийной совести, который требовал открыть глаза кабинетным мечтателям. Эти две составляющие вступили в противоречие. Степана обвиняли в политической близорукости, в непонимании политического момента – так уже было, в свое время и Учитель, Вадим Моисеевич, ему пенял. Голос совести становился все тише, потому что вместо того, чтобы по конкретности Степановых рассуждений действовать, ему в коммуну стали присылать проверяющих. Нашлись в Омске охотники, желающие схватить за жабры того, кто «личным примером». Всегда находятся завистники. Им даже без личной пользы, а чтобы назло выскочке.

Степаново «назло» было личным и суровым. Данилка Сорока.

Данилка в двадцать восьмом году вернулся с Васюганских болот мужественным героем, вел себя хитро. При каждом приказе начальства брал под козырек, сверкал глазами: «Будет исполнено!»

Его ненависть к Степану Медведеву нисколько не уменьшилась, напротив, окаменела. В восемнадцать лет Данилка хватался бы за наган, топор, тесак, вилы – пер бы напролом в жажде крови обидчика. Данилка тридцатипятилетний хотел с оттягом насладиться – так, чтобы врагу ни вздоха облегчения не светило.

• Предыдущая
• 22/61
• Следующая