Как все было - Барнс Джулиан Патрик - Страница 46

• Предыдущая
• 46/51
• Следующая

MORTELS, SONGES BIEN

LE TEMS PROMPT A S'ENFUIR

PASSE СОММЕ СЕТТЕ EAU

POUR NE PLUS REVENIRE [71]

Вода – как жизнь, говорится здесь. Но вода здесь больше не течет.

Я смотрю на старух. Для домашней работы они надевают цветастые халаты на пуговицах спереди, наряднее, чем просто рабочая спецодежда. Каждое утро они выходят на улицу и метут тротуар перед своим домом. А потом еще немного проезжую дорогу. Я не шучу, они сметают своими старыми швабрами пыль и сор с асфальта, сколько удается достать с тротуара. К вечеру, когда спадает жара, они снова выходят на улицу, но теперь сидят на плетеных стульчиках. И просиживают дотемна, вяжут, судачат, прохлаждаются. Становится понятно, для чего они подметали шоссе. Для них шоссе – это тот же двор, где можно посидеть на воздухе.

В конце недели из Монпелье едут новые богачи. Но не в нашу деревню, мы для них недостаточно живописны. Они гонят свои джипы дальше и на холмах, откуда открывается красивый вид, включают протекторы: «хибачи», чтобы производить съемки. А у нас плоско, скучно, нет даже видеозала. Есть только два бара, одна гостиница с рестораном, это прямо напротив нашего дома, и булочная, в которой теперь пекут pain noir и pain complet [72], поскольку в бакалейный магазин стали завозить хлеб фабричный, а кроме того, еще скобяная лавка, где можно купить электрические лампочки и крысиный яд. В прошлом году вся страна праздновала двухсотлетие Французской революции. А у нас в деревне было только одно уличное украшение: хозяин скобяной лавки мсье Гаррюэ заказал шесть пластиковых швабр, две красные, две белые и две синие, и воткнул в горшок у порога своего заведения. И сами щетки, и длинные рукояти были одного цвета, так что получилось очень мило. Но потом кто-то купил обе красные – проезжий коммунист, как утверждала одна старуха, – и местное украшательство на том и кончилось. Больше про двухсотлетие не вспоминали, хотя в соседних деревнях устраивали фейерверки, нам было слышно.

По средам в девять часов утра приезжает рыбный фургон с побережья и стоит на рыночной площади. Мы покупаем рыбу-меч и еще какую-то под названием «пассар» (перевода не нашла). Рыночная площадь имеет форму кособокого овала, посредине – проход, обсаженный до мяса обстриженными липами: здесь деревенские старики играют в шары, а старухи иногда переносят сюда плетеные стульчики и сидят наблюдают за игрой, сами же в ней участия не принимают. Игра идет по вечерам, при прожекторе, и над головами игроков вырисовываются в небе черные верхушки дальних сосен. Что они означают во французской деревне, знает всякий: кладбище.

Местная мэрия и почтовое отделение находятся в одном здании. Первые несколько раз, желая купить марку, я по ошибке забредала в мэрию.

Вам ведь это все неинтересно, правда? Конечно, нет. Вижу, я на вас скуку нагнала. Вас интересует совсем другое. Ну и ладно.

СТЮАРТ: Рассказать вам про одну вещь, которая меня всегда слегка обижала? Вы, наверно, подумаете: какая чепуха. Тем не менее это правда.

В субботу она вставала попозже, ей хотелось немного понежиться в постели. Я поднимался первым. На завтрак в субботу или воскресенье мы обязательно ели грейпфрут. Выбор был за мной. Если меня тянуло съесть грейпфрут в субботу, я вынимал его из холодильника, разрезал пополам и клал на два блюдца. Или же это происходило в воскресенье. Вот я съем свою половину, смотрю на вторую, которая предназначена для Джилиан, и думаю: это – ее, она проснется и будет его есть. И я аккуратненько выковыривал все косточки, чтобы ей не пришлось с ними возиться. Иногда их бывало много.

И знаете, за все время, что мы жили вместе, она ни разу этого не заметила. Или замечала, но не говорила. Но нет, на нее не похоже. Просто не обращала внимания. А я все ждал в выходные утром, что она наконец увидит. И каждый раз испытывал маленькое разочарование. Помню, я думал: может, она считает, что вывели новый сорт грейпфрута, без косточек? Как бы они тогда размножались, по ее мнению?

Теперь она, наверно, убедилась, что косточки в грейпфруте есть. Кто у них его разрезает? Не представляю себе, чтобы Оливер… а, черт.

Ничего не прошло. Не знаю, как это может быть, но факт. Надо что-то с этим делать, как-то разобраться. Я уехал, они уехали, но ничего не прошло.

ОЛИВЕР: Понимаете, она сильнее меня. Уф-ф! Уф-ф! И мне это нравится. Свяжите меня шелковыми путами, будьте так добры. А, ну да, я уже это, кажется, говорил. Ну и что? Зачем так сурово смотреть? Суровый взгляд и горький вздох так понижают качество жизни. Джил иногда, случается, вздохнет, когда я очень уж разыграюсь. Это, знаете ли, большая нагрузка – чувствовать ожидание в притихшем партере. Люди делятся на актеров и публику, вы согласны со мной? Иногда я думаю: вот попробуйте сами разок, тогда узнаете.

Я сейчас скажу вам одну вещь, которую вы еще не слышали. Слово pravda по-русски означает: «правда». Ну, положим, это вы, наверно, знаете. А я хочу вам сказать вот что: для слова «правда» нет рифмы в русском языке. Подумайте и взвесьте. Не отзывается ли эта нехватка эхом в каньонах вашего сознания?

ДЖИЛИАН: Мы переехали сюда, потому что Оливер получил в Тулузе место преподавателя.

Мы переехали сюда, потому что, как я узнала, в «Музее Августинцев», возможно, найдется работа для реставратора.

Имеются также и частные клиенты, а я привезла парочку рекомендательных писем.

Мы переехали сюда, потому что Лондон теперь– неподходящее место, чтобы растить детей, и потом, мы хотим, чтобы Софи выросла двуязычной, как maman.

Мы переехали сюда из-за климата и из-за качества жизни.

Мы переехали сюда, потому что Стюарт стал слать мне цветы. Можете себе представить? Можете?

Мы все заранее обсудили. Все, кроме вот этого последнего осложнения. Ну, как он может? Просто не знаю, искренно ли он пишет, что ему очень жаль, или же это какая-то нездоровая месть. Но в любом случае мне с этим было не справиться.

ОЛИВЕР: Решение принимала Джил. Разумеется, мы поиграли в демократию, провели консультации за круглым столом, это– святое, но если говорить честно, в браке всегда один человек умеренного нрава, а другой – воинственного, вы согласны? И не выискивайте, пожалуйста, э этом утверждении дежурные стоны мужчины с пониженным гормональным профилем. Давайте лучше примем следующее обобщение: те, кто взял на себя тяготы брака, попеременно выступают то в той роли, то в этой. Когда я за ней ухаживал, я был настойчивым и целеустремленным, а она – трепетной и колеблющейся. Когда же речь зашла о смене тухлых исчадий лондонского автобуса на нежные ароматы «Трав Прованса», тогда ее кочевое сердце колотилось и гудело, как мощный гонг Дж. Артура Рэнка [73]. Что до меня, то у меня перспектива разлуки с отечеством если и вызывала сердцебиение, то уловимое разве стетоскопом.

Послушайте, она даже работу мне нашла. Откопала где-то старый заплесневелый французский справочник, содержащий сведения о том, где нанимают иностранцев. Я только-только разгулялся в Лондоне, поскольку стеатопигий друг увез свою пухлую задницу на другой континент. Но Джил уже нетерпеливо разворачивала крылья, готовясь к отлету; я чувствовал, как она в сумерках сидит на телефонных проводах и грезит о Юге. И если, как я некогда пытался внушить пузану Стю, деньги можно уподобить любви, в таком случае брак– это предъявленный счет. Шутка. Во всяком случае, наполовину,

ДЖИЛИАН: Разумеется, Оливер, прежде всего, ленив, как все мужчины. Они принимают важное решение и воображают, что теперь могут несколько лет мирно греться на солнышке, как лев на вершине горы. Мой отец сбежал со своей школьницей, и это было, я думаю, последнее важное решение в его жизни. Вот и Оливер приблизительно такой же. Производит много шуму, но с малым результатом. Не поймите меня неправильно: я люблю Оливера. Но я его изучила.

• Предыдущая
• 46/51
• Следующая