Наваждение (СИ) - Мурашова Екатерина Вадимовна - Страница 40
- Предыдущая
- 40/161
- Следующая
Сергей и Алексей Домогатские, выращенные Модестом Алексеевичем как родные сыновья, жили в Петербурге на его средства и были нынче вполне взрослыми молодыми людьми.
Сергею на тот момент исполнилось 22 года. Он учился в Николаевском кавалерийском училище на Ново-Петергофском проспекте (бывшая Школа гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров), и спустя полтора года должен был выпуститься корнетом в кавалерию. На Рождество он приезжал в имение в ослепительной парадной форме – большой кивер с султаном, желтый этишкет, ловко сидящий мундир с галунами, блестящие сапожки со шпорами «малинового» звона, белые перчатки и начищенная шашка. Несмотря на то, что бравый юнкер держался в деревне с крайним высокомерием и отчетливо давал понять, что только воинские утехи и петербургские балы знати достойны его внимания, все барышни Лужского уезда плакали в подушки после его отъезда.
Двадцатилетний Алексей имел совсем иной тон. С самого раннего детства он более всего тяготел к духовному, христианскому чину и осторожно мечтал об учебе в семинарии, а потом и в Академии. Разумеется, в семье не хотели и слышать об этом. Особенно жестоко высмеивал Лешу ближайший к нему брат Сергей. Впрочем, революционер Гриша, Модест Алексеевич и даже маман с сестрой тоже вносили свою лепту. Потомственный дворянин, из хорошего древнего рода, умный, воспитанный и образованный, для которого открыты любые карьерные пути в Петербурге – хочет в пределе стать приходским попом в засаленной рясе и с кучей сопливых ребятишек?! Не бывать тому! Единственным, кто пытался осторожно поддержать стремления Алексея, оказался Пьер Безбородко, муж старшей сестры Софи, но, увы! к мнению Пети в семье не очень-то прислушивались. Мирный по натуре Модест Алексеевич почему-то более всех мечтал о блестящей военной карьере любимого приемного сына (сторожась резкости и дерзколюбия Сергея и отдавая себе отчет в том, что Коке военным не быть). В результате после окончания гимназии Леша, по возможности совместив собственные устремления с волей отца и благодетеля (каковым он вполне искренне полагал Модеста Алексеевича. Единственный из всех Домогатских, он не помнил родного отца и с детства называл мужа сестры Аннет папой, что всегда очень льстило сердцу чадолюбивого Модеста), поступил во вполне демократическое Николаевское инженерное училище, в которое принимались лица всех сословий по результатам весьма серьезного проверочного испытания из математики и физики. Готовило училище молодых людей для службы в инженерных и железнодорожных войсках.
Форсу среднего брата и отчаянной лихости старшего в младшем Домогатском не было совершенно. Юнкера инженерного училища в целом держали себя более скромно и серьезно, форма у них не отличалась особым блеском. Однако, Леша выделялся своей «тихостью» даже на этом фоне, и зачастую оказывался из-за этого вне училищных традиций. Например, в первый год обучения юнкера не имели права носить шпор. Однако, было правилом, что юнкера, уволенные в отпуск в субботу, сворачивали с Забалканского проспекта на пустынную набережную Фонтанки, вытаскивали шпоры и надевали их. Возвращаясь вечером в училище, они проделывали то же самое, только в обратном порядке. Алексей, не носивший в увольнении шпор и смотревший на куражившихся однокурсников с доброй сочувственной улыбкой, естественно, довольно быстро заслужил от них презрительную кличку «Леша-святоша».
Вскоре после разговора с Марией Симеоновной Наталия Андреевна отправилась в Петербург. Среднего сына она застала на распределении новобранцев по полкам, которое каждый год происходило в Михайловском манеже. Само по себе зрелище было довольно увлекательным и даже временно заворожило не привыкшую в деревне к обилию впечатлений Наталью Андреевну.
От каждого полка приходила в Манеж делегация для отбора новобранцев. Она выглядела торжественно – взвод солдат в полной парадной форме с оркестром во главе, с офицером или даже командиром полка. Потом начинался отбор: высокие шатены с правильными носами – в Преображенский полк, блондины – в Измайловский, рыжие – в Московский, высоких брюнетов со стройной фигурой – в кирасирские полки; в усами – в гусарские или другие кавалерийские; с бородой – в «вензельные» роты пехотных полков гвардии; высоких с широкой грудью – в гвардейский флотский экипаж.
Интересен был и развод новобранцев по полкам. На Невский проспект выезжает на прекрасных черных конях оркестр и взвод конногвардейского полка, в медных касках с двуглавыми орлами, в начищенных кирасах, белых колетах, при длинных палашах. Оркестр играет бравурный кавалерийский марш. А сзади идет разношерстная группа испуганно озирающихся парней, многие в лаптях, с котомками, узелками, сундучками. Идут не в ногу, спотыкаются. А следом – гвардейские моряки, с тесаками на белых портупеях, с отглаженными ленточками на бескозырках, ведут за собой будущих матросов под звуки великолепного оркестра гвардейского экипажа…
Чистая публика останавливается, глазеет. Простой люд сочувствует новобранцам, суют им в руки папиросы, деньги. Женщины даже причитают со слезами. Мужчины, особенно те, которые отбыли солдатчину, грубо шутят, скрывая волнение. Те из новобранцев, что побойчее, отвечают.
– Забрили тебе лоб, так попробуй шилом патоки!
– Так, чай, военная служба – не в деревне решетом воду носить. Ты-то уж стар для дела, так сиди на печи!
Под общий лад Наталья Андреевна тоже расчувствовалась, шагнула вдруг с тротуара, сунула серебряный полтинник белобрысому солдатику, показавшемуся на миг чем-то похожим на внука Коку:
– Возьми, дружок, купишь себе чего-нибудь.
– Благодарствуйте, барыня, – тупя взгляд, пробормотал парнишка.
Во время развода Сергей и сумел подойти к матери. Однако, разговора между ними не получилось.
– Маман, что вы говорите! – Сергей даже закатил глаза от возмущения. – Я не могу оставить училище! Вся моя жизнь – это служить, быть военным. Единственная альтернатива – застрелиться. Вы этого для меня хотите?!
– Болезнь… деньги… хозяйство… – отрывочно бормотала Наталия Андреевна и сама себе казалась неубедительной рядом с этим блестящим юношей, почти офицером. И это он будет распекать в деревне нерадивых крестьян, препираться с дачниками из-за арендной платы, покупать три воза навоза?… План Марии Симеоновны уже не казался ей таким удачным.
– Но как же нам быть, Сереженька?! – Наталия Андреевна в отчаянии заломила руки. – Если хозяйством никто не будет заниматься, то мы просто не сможем присылать тебе деньги и…
– Как это – не сможете?! – удивился Сергей. – Ты же не хуже меня знаешь: жизнь гвардейского офицера – весьма дорогая штука… Я просто не могу ничего другого… Ты что, все-таки желаешь моей смерти, хочешь, чтобы я кончил, как папа??
При воспоминании о покончившем с собой муже слезы выступили на глазах у Натальи Андреевны. Она была не в силах говорить.
Сын осторожно положил три пальца на ее рукав.
– Мама, я вас прошу, не отчаивайтесь. Всегда есть выход. Вполне возможно, что Модест еще поправится настолько, чтобы снова взяться за дело. Он же еще не умер, верно? Значит, остается надежда. А пока вы можете поговорить с Лешкой. Он, как я знаю, в душе тяготится и Петербургом, и своим юнкерским положением. Конечно, сам он мечтает стать попом, но, коли уж это нельзя, может быть, ему и в охотку покажется заняться хозяйством. Да и мозги у него, надо признаться, устроены на более научный лад, чем, предположим, у меня самого. И занудства больше. К тому же он сызмальства больше всех нас за Модестом ходил и ко всему в хозяйстве приглядывался. Чем не решение?
Наталья Андреевна тяжело вздохнула. Увы! Блестящий, красивый, как юный бог, Сережа, так же, как и ее старшая дочь Софи, никогда не был способен думать ни о ком, кроме себя самого… А старший сын, вроде бы надежда и опора престарелой матери, порешил думать о благе всего народа разом, да на том и сгинул…
Леша внимательно и серьезно выслушал Наталию Андреевну и согласился сразу, почти не раздумывая. На выполнение всяких формальностей ушло три дня и, по истечении их, мать и сын уж миновали заставу и ехали по направлению к Луге.
- Предыдущая
- 40/161
- Следующая
