Попугай Флобера - Барнс Джулиан Патрик - Страница 16

• Предыдущая
• 16/47
• Следующая

Неужели человек, наделенный чувством иронии, обрастает ею, словно мхом? Флобер, кажется, считал, что это так. Когда в 1878 году в день столетия со дня смерти Вольтера шоколадная фирма Менье взяла на себя все хлопоты по этому случаю, Флобер заметил: «Бедный гений, ирония и здесь не оставила старика в покое». Эта мысль дразнила и будоражила самого Флобера тоже. Как-то сказав, что он привлекает к себе сумасшедших и животных, он вполне справедливо мог бы добавить к ним также «иронию».

Но обратимся к роману «Мадам Бовари». Адвокатом, обвинявшим на суде книгу Флобера в аморальности, был Эрнест Пинар, уже стяжавший сомнительную славу процессом против стихов Бодлера «Цветы зла». Спустя несколько лет после того, как обвинения против романа «Мадам Бовари» были сняты, стало известно, что анонимным автором коллекции приапических стихов был не кто иной, как Эрнест Пинар. Это весьма позабавило Флобера.

А теперь о самой книге «Мадам Бовари». В ней есть два легко запоминающихся эпизода: бешеная езда по городу в закрытой карете изменявшей мужу Эммы. (Этот эпизод казался особенно скандальным добропорядочной публике.) И последняя строка, заключающая роман: «Он только что получил орден Почетного легиона — это был апофеоз буржуа, фармацевта Омэ. Впрочем, мысль о поездках в закрытой карете пришла Флоберу в голову в результате собственных эксцентричных похождений в Париже, когда он старался не попасться на глаза Луизе Коле. Чтобы она не узнала его, он всюду ездил в закрытой карете. Так ему удавалось беречь свое целомудрие; позднее он использовал эту уловку в сценах любовных безумств своей героини.

В случае с Омэ и его наградой орденом Почетного легиона все произошло наоборот: жизнь не без иронии сымитировала искусство. Не прошло и десяти лет с того дня, когда были написаны последние строки романа «Мадам Бовари», как Флобер, неистовый и неутомимый критик буржуазии, ярый противник правительства, сам позволил надеть себе на шею ленту Почетного легиона. Итак, последние годы жизни писателя повторили все, что он написал в заключительной фразе своего знаменитого романа. На похоронах Флобера взвод солдат, как положено, прощальным залпом отдал последние почести одному из самых нетипичных, полных сарказма кавалеров ордена Почетного легиона.

Если вам не по душе подобная ирония, то у меня найдутся и другие примеры.

В декабре 1849 года Флобер и Дю Кан поднялись на вершину пирамиды Хеопса. Ночь они провели у ее подножия, а в пять утра начали подъем, чтобы до восхода добраться до вершины. Гюстав, умывшись из брезентового тазика, прислушиваясь к вою шакала, раскурил трубку. Затем с помощью проводников-арабов — двое подталкивали снизу, а двое тянули за руки наверх — он медленно взобрался по огромным глыбам камней на верхушку пирамиды.

Дю Кан — ему первому из всех удалось сделать фотографию Сфинкса — уже ждал их. Перед ними лежал Нил, казавшийся под дымкой тумана белым морем, а за ним темнела пустыня, похожая на окаменевший пурпурный океан. Но вот на востоке появилась оранжевая полоса, и белое море постепенно превратилось в тучные зеленые луга, а пурпур океана, поблескивая, стал светлеть. Лучи солнца тронули верхушку пирамиды. Флобер, невольно опустив глаза, увидел у своих ног небольшую визитную карточку, прикрепленную к камням. «Гумберт. Полотер», — прочел он, а дальше шел адрес в Руане.

Разве не момент для точно направленной иронии? И момент модернизма, своего рода перемен, когда обыденное и повседневное встречается с возвышенным, и нам с упорством собственников хочется воспринимать это как нечто типичное для нашего испорченного и все познавшего века. Мы благодарны Флоберу за то, что он поднял визитную карточку, ибо пока он не сделал этого, пока не взял ее в руки и не прочитал, феномена иронии не было бы. Ведь любой другой мог бы принять карточку за мусор, и лежать бы ей здесь годы и годы, а булавкам, которыми она прикреплена, ржаветь. Но Флобер заставил карточку действовать.

А что, если у нас появилось бы желание как-то глубже истолковать этот краткий эпизод. Разве это не выдающееся историческое совпадение, когда знаменитый европейский писатель девятнадцатого века знакомится на вершине пирамиды Хеопса с одним из самых одиозных литературных персонажей двадцатого века? Едва вырвавшись из умелых рук мальчишек-банщиков и еще не обсохнув от пара египетских бань, Флобер узнает имя набоковского совратителя американских нимфеток? И далее. Какова профессия этого Гумберта-Гумберта? Он полотер. Точнее, французский полотер и в некоторой степени из тех сексуальных извращенцев, которые любят тереться в толпе.

И это еще не все. Теперь с иронией об иронии. Из путевых заметок Флобера явствует, что визитная карточка «мсье полотера» была доставлена на пирамиду отнюдь не лично самим полотером, это сделал лукавый и хитроумный Максим Дю Кан, который темно-пурпурной ночью взобрался на вершину пирамиды, чтобы Гюставить ловушку своему впечатлительному другу. Подобное уточнение несколько нарушает баланс в ответе. Флобер становится флегматичным и предсказуемым, а Дю Кан — остроумен, галантен и любитель поболтать о модернизме, хотя о нем ничто еще не предвещало.

Читаем дальше. Обратившись к письмам Флобера, мы узнаем, что спустя несколько дней после загадочного инцидента с визитной карточкой он уже сидел за столом и писал письмо матери о своей удивительной находке: «Подумать только, что я, специально прихватив визитную карточку из Круассе, не потрудился сразу же положить ее на нужное место! Мошенник воспользовался моей забывчивостью и, раздобыв совсем другую забавную визитку, положил ее на дно моего складного цилиндра». Флобер, как всегда, непредсказуем: уезжая из дома, он заранее готовит особые сюрпризы, которые позднее прекрасно и в его духе объясняли, как он постигает мир. Ирония торжествует, реальность отступает. Интересно, зачем ему понадобился складной цилиндр на пирамидах?

Гюстав часто вспоминал летние каникулы в Трувиле, — когда он делил свое время между визитами к попугаю капитана Барбея и собаке миссис Шлезингер, — считая эти дни одними из самых мирных в своей жизни. Вспоминая осень в Трувиле и когда ему было двадцать пять, он писал Луизе Коле: «Самым прекрасным мгновениями для меня были те, когда я мечтал, читал или любовался особенно красивым закатом на побережье, и еще те пять или шесть часов бесед с другом (Альфред Ле Пуатвен) во время наших легких пробежек по взморью; теперь он женат и потерян для меня».

В Трувиле Флобер познакомился с Гертрудой и Гарриет Коллер, дочерями британского морского атташе. Обе девушки, казалось, тут же влюбились в него. Гарриет подарила ему свой портрет, который был повешен над камином в Круассе; однако Гюставу нравилась Гертруда. О ее чувствах к нему можно лишь предполагать, прочитав книгу, которую она издала спустя несколько десятилетий после смерти писателя. Следуя стилю романтического романа тех времен, изменив имена героев, она не без хвастовства признавалась: «Я страстно любила и даже обожала его. Проходили годы, но я не стала боготворить его. Любовь и даже страх переполняли мою душу. Что-то говорило мне, что я никогда не смогла бы принадлежать ему… И все же в глубине души я чувствовала, как искренне могла бы любить, уважать его и ему покоряться…»

Богатые фантазией мемуары Гертруды, возможно, достаточно пикантны. Что может быть сентиментальней и заманчивей каникул покойного гения и девочки-подростка на морском курорте? Впрочем, всего этого на самом деле могло и не быть. Прошедшие десятилетия Гюстав и Гертруда почти не поддерживали отношения. Он послал ей «Мадам Бовари» (она поблагодарила его, но нашла книгу «отвратительной» и напомнила ему цитатой из книги «Фестус» Филиппа Джеймса Бейли о моральном долге писателя перед читателем). За сорок лет разлуки после встреч в Трувиле, Гертруда лишь один раз навестила его в Круассе. Красивый белокурый кавалер ее юности был теперь лыс, с багровым лицом и лишь двумя уцелевшими зубами во рту. Однако он был так же галантен, как в молодые годы. «Мой старый друг, моя юность, — писал он ей потом, — все эти годы, которые я прожил, не зная, где вы, не было дня, чтобы я не думал о вас».

• Предыдущая
• 16/47
• Следующая