На острие луча - Шепиловский Александр Ефимович - Страница 18

• Предыдущая
• 18/52
• Следующая

Связь наладилась. Он принес рецепты и держал их передо мной, а я проверял. Ошибки не было. Тогда я «проморгал», чтобы он принес коробочку с пилюлями, и когда заглянул туда, сразу все понял. Оказывается, я проглотил кусочек свалившейся с потолка штукатурки, который упал в коробочку. Ох, уж эти строители! Казалось бы, такой ничтожный дефект, а какая неприятность из-за него. У Квинта от переживания левый висок даже тронула седина. Он кому-то погрозил, выбросил из коробки штукатурку, в гневе растоптал ее, а мне важно протянул настоящую пилюлю, предварительно обтерев ее и обдув.

Выждав положенные два часа, я принял таблетку, ускоряющую процесс, и, успокоившись, уснул. А на утро вновь был четырехлетним мальчиком. Квинт лихо отплясывал на радостях.

Работали мы бессистемно, в стихийном порыве. Это могло вредно сказаться на дальнейшей работоспособности. Став снова мальчиком, я в тот же день разработал твердый распорядок дня. Перед обедом — получасовая прогулка для освежения мозгов, за час до сна — еще одна прогулка. Иначе можно добраться до зрительных и слуховых галлюцинаций. Квинт уже однажды начал неизвестно с кем разговаривать о каких-то гусеницах. Взявшись за руки, мы чинно прогуливались и, конечно, все считали Квинта счастливым папашей.

Дабы избавиться от лишней работы по отысканию необходимых выкладок и вычислений, я стал переснимать расчеты на микропленку. И о ужас! Черт подери! В последнем столбике цифр последнего листка обнаружил пустячный дефект бумаги. Я, конечно, не обратил бы на него внимания, если бы он в виде маленькой закорючки не оказался как раз между цифрами в окончательном результате. А я-то, всегда такой внимательный и придирчивый, принял закорючку за запятую. И надо же этой четвертой мнимой запятой сунуться именно в такое ответственное место. Значит критическая масса не восемьдесят килограммов, а восемьсот. Я ругал себя самыми скверными словами, ругал так, что Квинт не выдержал и перебил меня:

— Фил, поругай лучше меня. Поругай. Растакой я, сякой.

— Ты ни при чем. Да и прошло уж все у меня. Пойдем-ка пообедаем. Ты похож на сухую сучковатую жердь. А мне пора кончать с детством, пора стать самим собой. Жарь бифштекс!

Квинт бросился на кухню. Я же взял таблетку, ускоряющую процесс, произвел анализ — действительно ли это она, — и, убедившись в достоверности, проглотил и степенно, не спеша отправился вслед за Квинтом.

Прошел день, другой, а я по-прежнему оставался ребенком. Кто-то может радостно подумать: так это же равносильно бессмертию! Вырос, дожил до старости и становись снова ребенком… Ничегошеньки подобного! Стареть будешь с таким же успехом, как и большой, станешь метровым стариком, морщинистым, дряблым и немощным.

Да, что-то неважно пилюля действовала. Но я не особенно торопился стать большим.

Соблюдение режима вошло в систему.

Как всегда, на прогулке я старался ни о чем не думать. Квинт же по привычке рассматривал и читал вывески. Увидев у аптеки только что вывешенный плакат «Уничтожайте мух», он остановился, окинул изображенное на плакате насекомое снисходительным взглядом и предложил:

— Не оповестить ли нам мир о проведенной операции? Мух и клопов больше нет, а люди типографии перегружают, бумагу изводят, краски.

Подумав, я согласился. Почему не сделать доброе дело? Мы повернули к почте за конвертом. Вот тут-то и началось! Сначала я почувствовал легкое недомогание, слабое головокружение, захотелось почему-то потянуться, а потом как-то сразу, быстро, каждой клеточкой своего организма я почувствовал, что начал расти. Да как расти! Меня будто кто-то надувал. Я буквально вылезал из детского костюмчика. И это прямо на улице. Квинт сразу заметил:

— Ты сильно начинаешь опухать, Фил.

— Хуже, Квинт, хуже. Я не опухаю, я расту. Поворачиваем назад!

Этого я никак не ожидал. Наперекор всем законам, как в сказке. Расту.

Свободные до этого штанишки теперь облегали меня как мундир в обтяжку, что носили офицеры XIX века. Рубашка стянула туловище и руки, и я уже не мог расстегнуть пуговицы. За какую-то минуту я превратился в голенастого подростка тринадцати лет в костюмчике пятилетнего ребенка. В паху и под мышками появились страшные рези. Мы стрелой летели по улице. Прохожие останавливались и изумленно смотрели на нас. Но мне было не до них. Бегу и чувствую, разнеси меня в прах, что расту, расту с еще большей скоростью. Слышу: «тр… тр…» Трещат швы. Интересно, где? Да везде, где они есть. Нет, не дотянуть мне до дому, расползется мой костюмчик среди улицы на глазах у людей и предстанет перед всеми, как музейный экспонат, обнаженный мужчина с лоскутками и выкройками в руках. При одной мысли об этом мне сделалось нехорошо. «Тр…» раздается опять. Я уже выше плеча Квинта. Тр… тр… Пропадаю, опозорен, оплеван, осмеян. И тут спасительный подъезд жилого дома. Я бешено торможу, делаю крутой разворот, хватаюсь за дубовую ручку, рывок — я по инерции описываю дугу и открываю дверь. Квинт вихрем проносится мимо. Дверь со звоном захлопывается. Дребезжит стекло. Сжатое тело вдруг свободно вздыхает. Костюмчик расползается окончательно. Поспешно собрав выкройки, я заскочил за выступ с батареей центрального отопления и наскоро связал себе подобие набедренной повязки. Я уже стал человеком среднего роста, средней упитанности. А где же Квинт? Видно, он не заметил, как я свернул в подъезд. Ну и щепетильное положение! Сверху послышались мягкие шаркающие шаги. Кто-то спускался вниз. В ту минуту я желал стать мухой, козявкой, даже клопом. Но мне повезло. Это была подслеповатая старушка. Шамкая губами, она ужом проскользнула мимо. Чуть не сбив ее с ног, весело гогоча, влетели два парня, которые тоже, к счастью, меня не заметили.

Что же делать? Еще только полдень. Здесь стоять невозможно: меня обязательно заметят. Конечно, Квинт ищет меня, но что он сюда заглянет — шансов мало. О, да что думать! Надо спрятаться на чердаке, надо единым духом взлететь на пятый этаж. Но только я вбежал на площадку первого этажа, как сверху раздался дробный стук каблучков. В несколько прыжков я очутился на своем месте. Спускалась девушка в модном сарафане с книжкой в руках. Я вдавился в батарею отопления. Девушка поравнялась со мной, я уже думал, она минует меня. Так нет, краешком глаза она заметила что-то большое белое и повернулась ко мне.

— Ой! — книжка ее упала на пол и приняла форму домика.

— Здравствуйте, — сказал я.

— 3-здравствуйте.

— Я из цирка. Абашмран-аби-Баран у себя? — спросил я первое, что пришло на ум.

— У себя, — машинально ответила девушка.

— Благодарствую, — скороговоркой выпалил я и придерживая рукой набедренную повязку, шлепая босыми ногами, словно подгоняемый сворой собак, взвился наверх. Все сложилось удачно: навстречу никто не попался, чердачная дверь была с выдернутой задвижкой, на которой болтался новый казенный замок. Но долго мне бродить по пыльному чердаку не пришлось. Я находился у дальнего слухового окошка, когда позвякивая связкой гаек со сгонами и газовыми ключами в мое обширное убежище вошло трое рабочих в вымазанных суриком спецовках и женщина в черном халате. Я туда-сюда, ну хоть на крышу лезь. Я бы, наверное, так и сделал, если бы не увидел на огромном баке круглый люк с откинутой крышкой. Размышлять было некогда и с задней стороны, ящерицей шмыгнув в люк, я очутился в баке, по пояс в вонючей, ржавой воде. Чуть ниже уровня глаз в стенке были просверлены отверстия и я прильнул к ним. Рабочие приближались. Женщина растолковывала им, что нужно делать.

— Эти вентили совсем не держат. Эта труба, видно, засорилась, а эти две протекают, надо перебирать.

— Ясно, — сказал пожилой слесарь в тюбетейке и сразу же распорядился: — Разбери вентиль и проверь клапан. А ты, Рябчик, загляни в бак. Узнай, есть ли в нем вода и сколько?

Женщина ушла.

Брякая спичками, Рябчик пошел узнавать. Я заметался. Выхода не было, и мне пришлось погрузиться с головой в эту протухшую, мутную воду. Запас воздуха в легких уже кончился. Смотрит Рябчик или нет? Когда мне стало совсем невмоготу, я высунул голову. Никого не было. По воде плавали три сожженные спички.

• Предыдущая
• 18/52
• Следующая