И плачут ангелы - Смит Уилбур - Страница 29
- Предыдущая
- 29/130
- Следующая
— Ты — дочь матабеле, чистокровная занзи с юга. Отец твоего отца последовал за Мзиликази, твой отец проливал кровь за Мзиликази, а твой сын — за Лобенгулу, отчего же ты задаешь такой вопрос?
Джуба молчала: если в глазах Ганданга горит огонь, спорить бесполезно. Когда снисходит безумие битвы, места для рассудка не остается.
— Джуба, моя Маленькая Голубка, как только пророчество Умлимо войдет в силу, для тебя тоже найдется работа.
— Что именно мне нужно сделать, мой господин?
— Женщины должны будут отнести лезвия ассегаев, завернув их в одеяла и связки травы, туда, где ждут импи.
— Да, мой господин, — бесстрастно ответила Джуба и опустила глаза под жестким горящим взглядом мужа.
— Белые люди и канка не заподозрят женщин и позволят им свободно передвигаться по дорогам, — продолжал Ганданг. — Теперь, когда жены короля погибли или разбежались, ты — мать народа. Ты соберешь молодых женщин, научишь их, что делать, и проследишь, чтобы они передали сталь в руки воинов в тот момент, который предвидела Умлимо, — во время, когда крест поглотит безрогий скот.
Джуба медлила с ответом, опасаясь вспышки гнева. Гандангу пришлось надавить на нее.
— Женщина, ты слышала мои слова, ты знаешь свой долг перед мужем и народом.
Только тогда Джуба подняла голову и заглянула в глубь темных горящих глаз.
— Прости меня, мой повелитель. Я не могу исполнить твой приказ. Не могу приложить руку к тому, чтобы снова принести горе на эту землю. Не могу вновь услышать плач вдов и сирот. Пусть другая отнесет окровавленную сталь.
Джуба ожидала вспышки гнева и терпеливо вынесла бы ее, как это бывало сотни раз, однако теперь в глазах мужа мелькнуло нечто незнакомое — презрение. Она растерялась.
Ганданг встал и пошел к реке. Джуба хотела броситься следом и упасть мужу в ноги, но вспомнила слова Номусы: «Господь милосерден, тем не менее путь, уготованный Им для нас, невероятно суров».
И Джуба поняла, что не может двинуться с места. Пойманная между двумя мирами, она не знала, какой долг важнее, и душа словно разрывалась пополам.
Остаток дня Джуба просидела в одиночестве под смоковницей. Скрестив руки на груди, она покачивалась, будто успокаивая плачущего ребенка, и не находила утешения. Наконец она подняла взгляд и с облегчением увидела двух своих служанок. Поглощенная горем и растерянностью, Джуба даже не слышала, как девушки подошли, — возможно, они давно сидели рядом.
— Я вижу тебя, Руфь, — кивнула она. — И тебя тоже, Имбали, мой Маленький Цветок. Почему вы такие грустные?
— Мужчины ушли в холмы, — прошептала Руфь.
— И забрали ваши сердца… — Джуба улыбнулась тепло и печально, будто вспоминая пылкую страстность собственной юности и сожалея, что теперь огонь почти угас.
— Каждую одинокую ночь я мечтала лишь о моем прекрасном муже, — пробормотала Руфь.
— А также о славном сыне, которого он тебе подарит, — фыркнула Джуба. Она знала об отчаянном желании девушки забеременеть и поддразнивала, любя. — Лелеса, Молния, — у твоего мужа отличное имя.
Руфь повесила голову.
— Не дразни меня, Мамевету, — жалобно попросила она.
Джуба повернулась к Имбали:
— А ты, Маленький Цветок, тебе тоже не хватает пчелки, которая пощекочет твои лепестки?
Девушка хихикнула, прикрыв рот ладонью, и заерзала от смущения.
— Мамевету, если мы тебе нужны, то останемся с тобой, — искренне предложила Руфь.
Джуба заставила их помучиться еще несколько секунд.
Какие упругие и аппетитные тела у этих девочек, каким пылом горят их темные глаза, как им хочется насладиться всем, что можно получить от жизни!
Джуба с улыбкой хлопнула в ладоши:
— Идите уж! Кое-кто другой нуждается в вас больше, чем я. Идите, ваши мужчины ждут.
Девушки завопили от радости и, отбросив все церемонии, с восторгом обняли Джубу.
— Ты солнце и луна одновременно! — заявили они и бросились готовиться к путешествию в холмы.
Радость девушек немного облегчила горе Джубы, но с наступлением ночи ее не позвали в хижину Ганданга, и боль нахлынула с новой силой. В одиночестве Джуба плакала, пока не уснула, однако даже сон не принес избавления — в нем пылало пламя и пахло гниющей плотью. Джуба вскрикивала во сне, но некому было услышать ее крики и разбудить.
Генерал Сент-Джон натянул поводья и оглянулся на опустошенный лес: саранча полностью уничтожила листья, и спрятаться было негде. Отсутствие укрытий усложняло задачу.
Приподняв широкополую шляпу, Мунго вытер мокрый лоб. В этом месяце жара стояла убийственная. На горизонте громоздились кучевые облака, над голой раскаленной землей дрожал и наплывал волнами горячий воздух. Генерал тщательно расправил черную повязку на пустой глазнице и обернулся, разглядывая свой отряд: пятьдесят человек, все матабеле, правда, одетые в причудливую смесь традиционной и европейской одежды. Кто-то носил залатанные штаны, кто-то — меховые юбки. Одни ходили босиком, другие — в сандалиях из сыромятной кожи, а некоторые щеголяли в ботинках на босу ногу. Большинство были обнажены по пояс, некоторые носили отслужившие свое кители или рваные рубашки. Тем не менее их всех объединяла одна общая деталь туалета — на левой руке выше локтя висел на цепочке полированный медный диск с надписью «Полиция БЮАК». Кроме того, каждый полицейский был вооружен новеньким многозарядным «винчестером» с полным патронташем.
Генерал Сент-Джон оглядел свой отряд с мрачным удовлетворением: в пыли по колено, они совершили быстрый марш-бросок на юг, легко поспевая за лошадью Мунго. Несмотря на отсутствие укрытий, стремительность налета наверняка захватит краали врасплох.
«Совсем как в добрые старые времена!» — подумал Мунго, вспоминая набеги на западное побережье для захвата рабов — до того, как проклятый Линкольн и чертов флот ее величества пресекли многомиллионный бизнес. Тогда они тоже быстро налетали, окружая деревню, и на рассвете набрасывались на жителей, разбивая дубинами кудрявые черные головы.
Мунго встряхнулся. Постарел он, что ли? Слишком часто стал вспоминать прошлое.
— Эзра!
На оклик генерала к нему подъехал сержант — громадный матабеле со шрамом на щеке, единственный всадник в пешем отряде, не считая самого Сент-Джона. Шрам остался на память о несчастном случае в шахте, на алмазных приисках в Кимберли, в шестистах милях к югу. Именно там сержант взял себе новое имя и выучил английский язык.
— Далеко ли еще до крааля Ганданга? — спросил Мунго.
— Еще вот столько. — Эзра махнул рукой, описав в небе дугу, которую солнце пройдет за пару часов.
— Ясно. Вышли вперед разведчиков, — приказал Мунго. — Только пусть сделают все как велено. Объясни им еще разок, что они должны перейти реку Иньяти выше крааля, обойти его и ждать у подножия холмов.
Необходимость переводить каждое слово команды ужасно раздражала Сент-Джона, и в сотый раз он пообещал себе выучить исиндебеле.
Эзра с преувеличенной помпезностью отдал генералу честь, подражая британским солдатам, за которыми наблюдал из зарешеченного окна камеры, отбывая срок за кражу алмазов. Затем сержант повернулся к отряду и прокричал приказ.
— Предупреди их, что к рассвету они должны быть готовы — именно тогда мы появимся в деревне.
Мунго отвязал от луки седла флягу в войлочном чехле и вытащил пробку.
— Они готовы, нкоси, — доложил Эзра.
— Прекрасно, сержант, пусть отправляются, — ответил Мунго, поднося флягу к губам.
Разбуженная криками женщин и детским плачем, Джуба приняла их за часть своих кошмаров и натянула меховую накидку на голову.
Дверь в хижину с треском выбили, и внутрь ворвались люди. Окончательно проснувшись, Джуба сбросила с себя одеяло. Ее грубо схватили и, несмотря на крики и попытки вырваться, вытащили на улицу. На востоке занималась заря. Полицейские подкинули дров в огонь, и в свете костра Джуба сразу же узнала белого мужчину. Чтобы ее не заметили, она торопливо смешалась с толпой плачущих женщин.
Разъяренный Мунго орал на сержанта, расхаживая возле костра и раздраженно постукивая себя хлыстом по голенищу начищенного сапога. Единственный глаз Сент-Джона горел огнем, лицо налилось кровью, напоминая цветом бородку черного сингиси, уродливого стервятника вельда.
- Предыдущая
- 29/130
- Следующая
