Прикосновение - Маккалоу Колин - Страница 87

• Предыдущая
• 87/125
• Следующая

– Разжирела я, – сказала Руби, бросаясь на диван в своем будуаре и обмахиваясь веером цвета желчи.

– Да, – кивнул он, садясь напротив.

– И тебя это бесит, Александр?

– Да.

– Ну в таком случае я только рада, что расползлась.

– Мы пригрели на груди змея.

– На редкость хитрого змея, который убедил полгорода, что он вовсе не чудовище, а безобидный работяга.

– Кумир безмозглых куриц вроде Теодоры Дженкинс.

– Да. Он покорил ее, влюбил в себя тем, что терпеть не мог старых дев и вдов, хотя, должно быть, утолял похоть, представляя, как мокнут их панталоны.

– А как Элизабет? Как Нелл?

– Элизабет – как всегда. А Нелл не терпится увидеть папу.

– А Анна?

– Ей через месяц рожать.

– Хорошо уже, что мы знаем, от кого ребенок.

– Ты уверен?

– Саммерс не сомневается в виновности Сэма О’Доннелла. Он видел, как Анна обрадовалась собаке, которую приняла за другую, и за лицом девочки он наблюдал так же внимательно, как Яшма.

– Старый развратник!

– Важнее другое, Руби: как мне сообщить Элизабет, что Яшму повесят?

На ее лице резче обозначились морщины.

– О, Александр, не надо об этом!

– Придется.

– Но… но почему ты так уверен?

Он выудил из кармана сигару:

– Ты куришь или бросила?

– Не бросила, дай и мне! Только скажи, почему ты так уверен?

– Потому что Яшма – пешка в политической игре. И сторонники свободной торговли, и протекционисты, не говоря уже о тред-юнионистах, которые теперь называют себя партией рабочих, – все они лезут вон из кожи, чтобы показать, как настойчиво выступают против китайцев и, будь их воля, избавились бы от эмигрантов из Китая вообще. Разве есть лучший способ успокоить народ, чем казнь одной несчастной полукитаянки, пусть даже родившейся в Австралии, но совершившей тяжкое преступление? Преступление против мужчин, Руби. Кастрацию. Ампутацию мужского достоинства! Ее жертва – белый человек, доказательства его виновности – имя собаки, знакомое моей дочери. Разве можно вызвать Анну в суд и заставить дать показания, даже если суд будет закрытый и без присяжных? Конечно, нет! Судья, само собой, может потребовать любых свидетелей и свидетельств, но Анна на свидетельской трибуне – это уже не суд, а пародия.

Слезы на ее глазах напоминали мутную влагу, выступившую из непропеченного теста; Александр не мог смотреть на нее, при мысли о близости с Руби его мутило. «Не оставляй меня! Не бросай в одиночестве!» – беззвучно умолял он, но кого – и сам не знал.

– Ступай, Александр, – велела Руби, затушив окурок. – Прошу тебя, уходи. Яшма – старшая дочь Сэма Вона, и я люблю ее.

От Руби он направился к подножию горы и поднялся на вершину, не сводя глаз с Кинросса. С высоты город напоминал озеро в голубых, сиреневых и жемчужных тонах, дым из труб затягивал его серой дымкой, похожей на ту унылую краску, которой покрывали крейсеры – Александр видел их всего несколько месяцев назад и в то же время так давно, будто в прошлой жизни.

Элизабет он застал в библиотеке; это что-то новое – Александр не помнил, чтобы его жена когда-нибудь бывала здесь. Сколько ей сейчас? В сентябре будет тридцать три. А ему через несколько недель исполнится сорок восемь. Теперь она больше половины жизни замужем за ним. Вечность, как выразилась она. Да, если вечность – понятие растяжимое, но кто может это оспорить? Вопрос о том, сколько длится вечность, сродни другому – о том, сколько танцующих ангелов умещается на кончике иглы. Философский бред.

Элизабет думала о том, что с годами Александр стал импозантнее: странно, почему даже седина уродует женщин, но украшает мужчин? Его подтянутое стройное тело нигде не расплылось, спина не сгорбилась, он двигался с грацией юноши. Или с грацией Ли. Морщины на лице говорили не о прожитых годах, а об опыте. Элизабет вдруг захотелось, чтобы великий скульптор изваял бюст Александра из… из бронзы? Нет. Из мрамора? Тоже нет. Из гранита. Вот подходящий камень для Александра.

В его черных глазах появилось новое выражение усталости, печали, мрачной решимости, которое питали скорее разочарования, нежели успехи. Он не сломлен, потому что его не сломить. Он выдержит любую бурю, потому что сделан из гранита.

– Как ты? – спросил он, целуя ее в щеку.

– Хорошо, – ответила она. Небрежный поцелуй причинил ей душевную боль.

– Да, несмотря ни на что, выглядишь неплохо.

– Боюсь, ужин будет простым. Я не знала, когда ты приедешь, и Чжан решил приготовить китайскую еду, на которую уйдет несколько минут. – Она поднялась. – Херес? Виски?

– Херес, будь добра.

Она наполнила почти до краев два вместительных бокала, один отдала мужу, со вторым уселась в кресло.

– Не могу взять в толк, почему херес подают в таких крошечных бокалах, – заметила она, потягивая вино. – Приходится то и дело подливать в них. А большого бокала хватает надолго.

– Блестящее новшество, Элизабет. Всецело одобряю.

Он посматривал на нее поверх бокала, вдыхая острый аромат амонтильядо. Лишь спустя некоторое время он пригубил херес и покатал его на языке. От янтарной жидкости потеплело внутри. Элизабет с годами только хорошела: каждый раз, встречаясь с ней после разлуки, он поражался новым нюансам ее красоты – посадке головы, крошечным складочкам у губ… В тускло-сиреневом платье ее фигура казалась пышной, но не расплывшейся, а руки, украшенные кольцами, напоминали морские анемоны, которые колышутся, повинуясь течениям.

Что творится у нее в душе, Александр не знал. Она никогда не признается. Загадка – вот кто такая Элизабет. Мышка стала невозмутимой львицей, но на этом метаморфоза не закончилась. Кто она теперь? Пока Александр не знал.

– Хочешь, поговорим о Яшме? – спросил он, отпив еще глоток.

– Ты, наверное, обсудил ее с целым миром. Если хочешь, можем просто помолчать. Мы оба знаем, что будет дальше, а сказанного не воротишь, верно? Слова навсегда останутся в памяти звоном колоколов… – В ее глазах заблестели слезы. – Это невыносимо, вот и все. – Смахнув слезы, она улыбнулась. – Сейчас прибежит Нелл. Похвали ее, Александр, – она изо всех сил старается угодить тебе.

Будто по сигналу явилась Нелл.

Взглянув на дочь, Александр увидел копию самого себя – женский вариант. Новое, еще не изведанное ощущение. За шесть месяцев его отсутствия Нелл повзрослела, стала женщиной. Темные волосы она закалывала на макушке, ее широкий, но тонкогубый рот был чувственным и решительным – она слегка подкрашивала его розовым, в тон румянам на скулах. Удлиненное лицо Александра со впалыми щеками досталось по наследству Нелл, но у нее выглядело пикантно и ясно свидетельствовало, что эта девушка отнюдь не простушка. В глазах читалась сила воли. Чистую кожу покрывал здоровый загар, а в расстегнутом вороте виднелся краешек незагорелого плеча. Подобно матери, Нелл не терпела турнюры и носила юбки, которые сзади были пышнее собраны в складки, чем спереди; сегодня она оделась в шелковое платье оттенка грозовых туч. Она не была ни полногрудой и яркой, как Руби, ни пропорционально сложенной, как мать, но при этом не казалась тощей и угловатой. А еще ей досталась изящная лебединая шея Элизабет.

Александр отставил бокал, торопливо двинулся навстречу дочери, остановил ее на расстоянии вытянутой руки, улыбнулся и притянул к себе. Поверх его плеча Элизабет видела лицо Нелл: уткнувшись в отцовскую грудь, она прикрыла глаза, длинные ресницы легли на щеки. Воплощенное блаженство.

– Чудесно выглядишь, Нелл, – произнес Александр, легонько поцеловал дочь в губы и подвел к креслу. – Надеюсь, моя взрослая дочь пьет херес?

– Да, папа, плесни немножко. Мне уже пятнадцать, даже мама разрешает мне понемногу пить вино. – Она блеснула глазами. – Главное – не увлекаться.

– Поэтому вот тебе херес в маленьком бокале. – Он поднял свой бокал, Элизабет последовала его примеру. – За нашу красавицу дочь Элеонору. Пусть ей всегда сопутствует удача!

– Да, пусть она будет удачливой, – поддержала Элизабет.

• Предыдущая
• 87/125
• Следующая