Поющие в терновнике - Маккалоу Колин - Страница 120

• Предыдущая
• 120/162
• Следующая

Он обернулся и встретил тусклый взгляд мраморного ангела. Ральф приветственно махнул ему рукой. Потом посмотрел в сторону Большого дома. И вот по лугу к нему идет она, Мэгги. Тоненькая, золотистая, в бриджах и мужской белой рубашке, такой же, как на нем самом, серая мужская фетровая шляпа сдвинута на затылок, ноги обуты в светлокоричневые сапожки. Она похожа на мальчика, на своего сына, которому бы следовало быть и его, Ральфа, сыном. Он ведь был мужчиной, но когда и его тоже зароют в эту землю, в доказательство не останется после него ни одного живого существа.

Она подошла, перешагнула через низенькую белую ограду, так близко подошла, что он уже ничего не видит – одни глаза ее, серые, полные света глаза, все такие же прекрасные, и все та же у них власть над его сердцем. Ее руки обвили его шею, опять он коснулся своей судьбы, словно никогда с ней не расставался, опять под его губами не во сне, а наяву ее живые теплые губы; так долго, так давно он этого жаждал. Вновь он причастился святых тайн – совсем иное причастие, темное, как сама земля, не имеющее никакого касательства к небесам.

– Мэгги, Мэгги, – сказал он, держа ее в объятиях, зарываясь лицом в ее волосы, широкополая шляпа ее упала на траву.

– Наверное, все остальное не важно, правда? – сказала она, закрыв глаза. – Ничто не меняется, все по-старому.

– Да, ничто не меняется. – Он и сам в это верил.

– Ты в Дрохеде, Ральф. Помни, в Дрохеде ты принадлежишь не Богу, здесь ты мой.

– Да, знаю. Согласен. Но я приехал. – Он опустился на траву, притянул ее, усадил рядом. – Зачем, Мэгги, зачем?

– Что зачем? – Она гладила его по волосам, по-прежнему густым и красивым, только седины в них теперь больше, чем у Фионы.

– Зачем ты вернулась к Люку? И родила ему сына? – спросил он ревниво.

Душа ее глянула на него из сияющих серых зеркал, но ее мыслей они не выдали.

– Он меня заставил, – мягко сказала Мэгги. – Это случилось только раз. Но я не жалею, ведь теперь у меня есть Дэн. Дэн стоит всего, что мне пришлось ради него пережить.

– Прости, я не имел права спрашивать. Я ведь с самого начала отдал тебя Люку, правда?

– Да, верно, отдал.

– Чудесный мальчик. Очень он похож на Люка?

Мэгги затаенно улыбнулась, выдернула какую-то травинку, потом коснулась ладонью груди Ральфа под рубашкой.

– Да нет, не очень. Мои дети не слишком похожи ни на меня, ни на Люка.

– Мне они оба милы, потому что они твои.

– Ты все такой же чувствительный. Годы тебя красят, Ральф. Я знала, что так будет, я надеялась увидеть тебя таким. Уже тридцать лет я тебя знаю! А кажется, пронеслось тридцать дней.

– Тридцать лет? Неужели так долго?

– Да, ничего не поделаешь, милый, ведь мне уже сорок один. – Мэгги поднялась. – Меня послали пригласить тебя в дом. Миссис Смит устраивает роскошное чаепитие в твою честь, а потом, когда станет прохладнее, нас накормят отлично поджаренным окороком с кучей шкварок.

Ральф медленно пошел с ней к дому.

– Твой сын смеется совсем как ты, Мэгги. Его смех – первое, что я услышал здесь, в Дрохеде. Я думал, это смеешься ты, пошел искать – и вместо тебя увидел твоего сына.

– Значит, он первый, кого ты встретил в Дрохеде.

– Да, очевидно.

– Ну и что ты о нем скажешь, Ральф? – с жадным нетерпением спросила Мэгги.

– Он мне очень понравился. Как могло быть иначе? Ведь он твой сын. Но он сразу пришелся мне по душе, гораздо больше, чем твоя дочь. И я ей тоже не понравился.

– Ну, Джастина хоть и моя дочь, но первоклассная стерва. Под старость я выучилась ругаться, главным образом по ее милости. И по твоей отчасти. И отчасти из-за Люка. И отчасти из-за войны. Чудно, как все одно за другое цепляется.

– Ты очень изменилась, Мэгги.

– Разве? – Мягкие пухлые губы дрогнули в улыбке. – Нет, не думаю. Просто Великий Северо-Запад меня потрепал, все лишнее слетело, будто семь покрывал Саломеи. Или шелуха с луковицы – наверное, так бы выразилась Джастина. Эта девочка никакой поэзии не признает. Нет, Ральф, я все та же прежняя Мэгги, только откровенности побольше.

– Ну, может быть.

– А вот ты и правда переменился, Ральф.

– В чем же, моя Мэгги?

– Похоже, ты поднялся на пьедестал, а он качается от каждого ветерка, да и вид с этой высоты тебя разочаровал.

– Так и есть. – Ральф беззвучно засмеялся. – А ведь я когда-то опрометчиво заявил, что ты очень обыкновенная! Беру свои слова обратно. Ты единственная на свете, Мэгги! Единственная и неповторимая!

– Что случилось?

– Не знаю. Может быть, я сделал открытие, что святая церковь – колосс на глиняных ногах? Может быть, я продался за чечевичную похлебку? Гоняюсь за призраками? – Он сдвинул брови, поморщился, словно от боли. – Вот, пожалуй, в этом вся суть. Я и сам – только собрание избитых фраз. Это Ватикан виноват, там все очерствело и одряхлело, там нет жизни.

– А я была живая, настоящая, но ты этого не понимал.

– Но поверь, я не мог поступить иначе. Я знал, какую надо бы выбрать дорогу, но не мог по ней пойти. С тобой я, наверное, стал бы лучше как человек, хотя и не поднялся бы столь высоко. Но я просто не мог иначе, Мэгги, не мог. Как же мне объяснить, чтобы ты поняла!

Она ласково погладила его обнаженную до локтя руку.

– Ральф, милый, я понимаю. Знаю, все знаю… в каждом из нас есть что-то такое – хоть кричи, хоть плачь, а с этим не совладать. Мы такие как есть, и ничего тут не поделаешь. Знаешь, как та птица в старой кельтской легенде: бросается грудью на терновый шип и с пронзенным сердцем исходит песней и умирает. Она не может иначе, такая ее судьба. Пусть мы и сами знаем, что оступаемся, знаем даже раньше, чем сделали первый шаг, но ведь это сознание все равно ничему не может помешать, ничего не может изменить, правда? Каждый поет свою песенку и уверен, что никогда мир не слышал ничего прекраснее. Неужели ты не понимаешь? Мы сами создаем для себя тернии и даже не задумываемся, чего нам это будет стоить. А потом только и остается терпеть и уверять себя, что мучаемся не напрасно.

– Вот этого я и не понимаю. Мучений. – Он опустил глаза, посмотрел на маленькую руку – она так нежно поглаживала его по руке, и от этого так нестерпимо больно. – Зачем эти мучения, Мэгги?

– Спроси Господа Бога, Ральф, – сказала Мэгги. – Он-то знаток по части мучений, не так ли? Это он сотворил нас такими. Он сотворил наш мир. Стало быть, он сотворил и мучения.

Был субботний вечер, а потому Боб, Джек, Хьюги, Джимс и Пэтси съехались к ужину. Наутро должен был приехать отец Уотти отслужить мессу, но Боб позвонил ему и сказал, что никого не будет дома. Невинная ложь ради того, чтобы приезд кардинала не получил огласки. Пятеро братьев Клири с годами стали больше прежнего похожи на Пэдди – неречистые, стойкие и выносливые, как сама земля. А как они любят Дэна! Глаз с него не сводят, даже проводили взглядами до дверей, когда он пошел спать. Сразу видно, они только и мечтают о той поре, когда он станет постарше и вместе с ними начнет хозяйничать в Дрохеде.

Кардинал Ральф понял также, почему так враждебно смотрит на него Джастина. Дэн всей душой потянулся к нему, ловит каждое его слово, не отходит ни на шаг, и сестра попросту ревнует.

Когда дети ушли наверх, Ральф обвел глазами оставшихся – пятерых братьев, Мэгги, Фиону.

– Оставьте-ка на минуту свои бумаги, Фиа, – сказал он. – Идите сюда, посидите с нами. Я хочу поговорить с вами со всеми.

Фиа все еще держалась прямо, сохранила и осанку, и фигуру, лишь не такая высокая стала грудь и не такая тонкая талия – она не располнела, просто сказывался возраст. Молча села она в глубокое, обитое кремовой тканью кресло напротив кардинала, Мэгги сидела рядом, братья, плечом к плечу, тут же, на одной из мраморных скамей.

– Это касается Фрэнка.

Имя словно повисло над ними в воздухе, отдалось дальним эхом.

– Что касается Фрэнка? – спокойно спросила Фиа.

Мэгги опустила вязанье на колени, взглянула на мать, потом на кардинала. Сил нет ни минуты больше выносить это спокойствие.

• Предыдущая
• 120/162
• Следующая