Поющие в терновнике - Маккалоу Колин - Страница 20
- Предыдущая
- 20/162
- Следующая
– О, вы прелесть! Или это злой намек? Вообще-то я не люблю откровенной лести, но с вами никогда не знаешь, пожалуй, в этой откровенности кроется смысл более глубокий. Некая приманка, клок сена перед носом у осла. В сущности, что вы обо мне думаете, отец де Брикассар? Этого я никогда не узнаю, у вас никогда не хватит бестактности сказать мне правду, не так ли? Прелестно, очаровательно… Однако молиться обо мне вы обязаны. Я стара и грешила много.
– Все мы не становимся моложе, и я тоже грешен.
У нее вырвался короткий смешок.
– Дорого бы я дала, чтобы узнать ваши грехи! Да-да, можете поверить! – Она помолчала минуту, потом круто переменила тему. – Я осталась без старшего овчара.
– Опять?
– За минувший год сменилось пятеро. Все труднее найти порядочного работника.
– Ну, по слухам, вы не слишком заботливая и щедрая хозяйка.
– Какая дерзость! – ахнула она и засмеялась. – А кто купил вам новехонький «даймлер», чтобы избавить вас от поездок верхом?
– Да, но ведь как усердно я молюсь за спасение вашей души!
– Будь у Майкла хоть половина вашего ума и твердости, наверное, я бы его любила, – вдруг сказала Мэри Карсон. Лицо ее стало злым и презрительным. – Вы что же думаете, у меня нет никого родных и я должна оставить свои деньги и свою землю святой церкви, так, что ли?
– Понятия не имею, – спокойно отозвался Ральф и налил себе еще чаю.
– Имейте в виду, у меня есть брат, счастливый папаша множества сыновей.
– Очень рад за вас, – пресерьезно заявил священник.
– Когда я выходила замуж, у меня не было ни гроша. И я знала, что в Ирландии мне замужеством ничего не поправить: там, чтобы подцепить богатого мужа, нужны хорошее воспитание, происхождение и связи. И я работала как каторжная, копила на билет в страну, где состоятельные люди не столь разборчивы. Когда я приехала сюда, у меня только и было что лицо да фигура да побольше ума, чем принято ждать от женщины, и этого хватило, чтобы поймать богатого дурня Майкла Карсона. Он обожал меня до самой своей смерти.
– А что же ваш брат? – подсказал отец Ральф, думая, что она забыла, с чего начала.
– Брат на одиннадцать лет моложе меня, стало быть, сейчас ему пятьдесят четыре. Нас осталось в живых только двое. Я его почти не знаю; когда я уехала из Голуэя, он был еще маленький. Теперь он живет в Новой Зеландии, но если перебрался туда, чтобы разбогатеть, это ему не удалось. А вот вчера вечером, когда с фермы пришел скотник и сказал, что Артур Тевиет собрал свои пожитки и дал тягу, я вдруг подумала о Падрике. Я тут старею, рядом ни души родной. А ведь у Пэдди опыт, на земле он работать умеет, а своей земли нет и купить не на что. Вот я и подумала, почему бы не написать ему – пускай приезжает и сыновей привезет. После моей смерти ему останутся и Дрохеда, и «Мичар лимитед», и ведь он единственный ближе мне по крови, чем какие-то там родичи в Ирландии, седьмая вода на киселе, я их даже и не знаю. – Она улыбнулась. – Ждать глупо, правда? С таким же успехом он может приехать сюда прямо теперь, пускай привыкает разводить овец на наших черноземных равнинах, у нас ведь не Новая Зеландия, все по-другому. И тогда после моей смерти он будет чувствовать себя вполне спокойно в роли хозяина.
Она опустила голову и исподлобья зорко всматривалась в священника.
– Странно, почему вы не подумали об этом раньше, – сказал он.
– А я думала. Но до недавнего времени мне вовсе не хотелось, чтобы стая стервятников только и дожидалась, когда я наконец помру. А теперь, похоже, мой смертный час приближается, и у меня такое чувство… ну, не знаю. Может быть, приятно, когда вокруг не чужие, а кровная родня.
– А что случилось, вам кажется, вы серьезно больны? – быстро спросил отец Ральф, и в глазах его была неподдельная тревога.
Мэри Карсон пожала плечами:
– Я совершенно здорова. Но когда уже стукнуло шестьдесят пять, в этом есть что-то зловещее. Вдруг понимаешь: старость – это не что-то такое, что может с тобой случиться, – оно уже случилось.
– Да, понимаю, вы правы. Вам утешительно будет слышать в доме молодые голоса.
– Ну нет, жить они здесь не будут, – возразила она. – Пускай поселятся в доме старшего овчара у реки, подальше от меня. Я вовсе не в восторге от детей и от детского крика.
– А вам не совестно так обращаться с единственным братом, Мэри, хоть он и много моложе вас?
– Он унаследует все мое состояние – пускай сначала потрудится, – отрезала Мэри Карсон.
За неделю до того, как Мэгги исполнилось девять, Фиона Клири родила еще одного сына, но перед этим, как она считала, ей везло: несколько лет детей не прибавлялось, только и случились два выкидыша. В девять лет Мэгги стала уже настоящей помощницей. А Фионе минуло сорок – возраст немалый, носить и рожать уже не под силу. И мальчик, Хэролд, родился слабеньким; впервые на памяти семьи в дом зачастил доктор.
И, как водится, пошла беда за бедой. После войны в сельском хозяйстве вместо расцвета настал упадок. Все труднее становилось найти работу.
Однажды вечером, когда кончили ужинать, старик Энгус Мак-Уэртер доставил в дом Клири телеграмму, и Пэдди вскрыл ее дрожащими руками: телеграммы добрых вестей не приносят. Мальчики стеснились вокруг, только Фрэнк взял чашку чаю и вышел из-за стола. Фиа проводила его глазами и обернулась, услышав, как охнул Пэдди.
– Что случилось? – спросила она.
Пэдди смотрел на листок бумаги такими глазами, словно тот возвещал чью-то смерть.
– Это от Арчибальда, мы ему не нужны.
Боб яростно грохнул кулаком по столу: он давно мечтал пойти с отцом работать помощником стригаля и начать должен был на ферме Арчибальда.
– Почему он так подло нас подвел, папа? Нам же завтра надо было приступать!
– Он не пишет почему, Боб. Наверное, какой-нибудь гад нанялся за меньшую плату и перебежал мне дорогу.
– Ох, Пэдди, – вздохнула Фиа.
В колыбели у очага заплакал маленький Хэл, но Фиа еще и шевельнуться не успела, а Мэгги уже очутилась около него; вернулся Фрэнк, стал на пороге с чашкой в руке и не сводил глаз с отца.
– Что ж, видно, придется мне съездить потолковать с Арчибальдом, – сказал наконец Пэдди. – Теперь уже поздно искать другое место, но пускай объяснит толком, почему он меня подвел. Будем надеяться, что пока нас хоть на дойку где-нибудь возьмут, а в июле начнется стрижка у Уиллоуби.
Из груды белья, что лежало для тепла рядом с печкой, Мэгги вытащила пеленку, аккуратно разостлала на рабочем столе, вынула из плетеной колыбели плачущего младенца. На голове у него золотился яркий, под стать всем Клири, редкий пушок; Мэгги проворно и ловко, не хуже матери, перепеленала братишку.
– Мамочка Мэгги, – поддразнил Фрэнк.
– Ничего подобного! – сердито отозвалась она. – Просто я помогаю маме.
– Я знаю, – мягко сказал Фрэнк. – Ты у нас умница, малышка Мэгги.
Он подергал бант из белой тафты у нее на затылке и свернул его на сторону.
Мэгги вскинула серые глазищи, посмотрела на Фрэнка с обожанием. Над мотающейся головкой младенца лицо ее казалось почти взрослым. У Фрэнка защемило сердце – ну почему на нее это свалилось, она сама еще ребенок, ей бы нянчиться только с куклой, но та теперь забыта, сослана в спальню. Если бы не Мэгги и не мать, Фрэнк бы давным-давно ушел из дому. Он угрюмо посмотрел на отца – вот кто виноват, что в семье появилось еще одно живое существо и все перевернуто вверх дном. Теперь отца не взяли на ферму, где он всегда стриг овец, и поделом.
Почему-то ни другие мальчики, ни даже Мэгги не вызывали у него таких мыслей, как Хэл; но на этот раз, когда талия матери начала округляться, Фрэнк был уже достаточно взрослый, мог бы уже и сам жениться и стать отцом семейства. Все, кроме малышки Мэгги, чувствовали себя неловко, а мать – особенно. Мальчики исподтишка ее оглядывали, и она пугливо съеживалась, и пристыженно отводила глаза, и не могла выдержать взгляд Фрэнка. Ни одна женщина не должна бы переживать такое, в тысячный раз говорил себе Фрэнк, вспоминая, какие душераздирающие стоны и вопли доносились из спальни матери в ночь, когда родился Хэл; Фрэнка, уже взрослого, не отправили тогда к соседям, как остальных. А теперь отец потерял работу, получил от ворот поворот, так ему и надо. Порядочный человек уже оставил бы жену в покое.
- Предыдущая
- 20/162
- Следующая
