Стая - Шетцинг Франк - Страница 32
- Предыдущая
- 32/268
- Следующая
— Только без разглашения, — подчеркнул Робертс.
— Само собой разумеется. На этих же условиях я хотел бы поговорить с командой.
Робертс кивнул:
— Решающее слово не за мной. Но я посмотрю, как это устроить.
Они вернулись назад, к автофургону, и Эневек влез наконец в свою куртку.
— А у вас что, обычная практика — привлекать в таких случаях учёных? — спросил он.
— Такие случаи — вообще не обычная практика. А я читал вашу книгу и знал, что вас можно найти на острове. Комиссия по расследованию была не в восторге от моего решения. Но я думаю, оно оказалось правильным. Мы не так много знаем о китах.
— Я сделаю всё, что смогу. Давайте погрузим пробы в вертолёт. Чем быстрее мы доставим их в Нанаймо, тем лучше. Мы передадим их Сью Оливейра. Она руководит лабораторией. Её специальность — молекулярная биология, она очень одарённая женщина.
Зазвонил мобильный телефон Эневека. Это была Стринджер.
— Приезжай, как только сможешь, — сказала она.
— Что случилось?
— Мы получили радиограмму с «Голубой акулы». Они в море, и у них неприятности.
Эневек предположил худшее:
— С китами?
— Ну что ты, нет, — Стринджер сказала это так, будто он был не в своём уме. — Какие могут быть с китами неприятности? Этот негодяй опять устраивает нам неприятности. Мерзавец.
— Какой мерзавец?
— Ну, какой же ещё! Джек Грейвольф.
Киль, Германия
Спустя две недели после того, как он передал Тине Лунд заключение анализа червей, Сигур Йохансон ехал на такси к институту «Геомар».
Всякий раз, когда возникает вопрос о строении, возникновении и истории морского дна, прибегают к консультациям учёных из Киля. Сам Джеймс Камерон тоже не раз бывал в этом институте, чтобы получить последнее благословение для съемок «Титаника». Зато общественное мнение мало интересовала работа института. Рыться в осадочных слоях и измерять содержание соли в воде — какое отношение это могло иметь к насущным проблемам человечества? Но что взять с общественного мнения, если даже многие учёные в начале девяностых годов не верили, что на дне морей, вдали от солнечного света и тепла, вовсе не простирается голая скалистая пустыня, а кипит бурная жизнь. Правда, уже давно было известно об экзотическом сообществе видов вдоль глубоководных вулканических жерл. Но когда в 1989 году в «Геомар» был приглашён из университета штата Орегон геохимик Эрвин Сьюсс, он рассказал о ещё более удивительных вещах: об оазисах жизни у холодных глубоководных источников, о таинственных химических энергиях, которые поднимаются из глубин Земли, и о массовых залежах субстанции, которая до этого едва привлекала к себе внимание, — гидрата метана.
С этого времени геоучёные вышли из тени, в которой они — как и большинство учёных — пребывали слишком долго. Они попытались кое о чём рассказать. Они питали надежду в будущем предвидеть природные катастрофы, климатические и природные изменения и даже воздействовать на них. К тому же метан мог дать ответ на энергетическую проблему завтрашнего дня. Пресса оживилась, а исследователи учились — поначалу робко, потом всё увереннее, на манер поп-звёзд, — использовать пробудившийся интерес с выгодой для себя.
Таксист, который вёз Йохансона к фьорду Киля, мало что знал обо всём этом. Вот уже двадцать минут он выражал своё непонимание, как это исследовательский центр, пожирающий бюджетные миллионы, мог оказаться в руках безумцев, которые каждые несколько месяцев устраивают дорогостоящие экспедиции, в то время как нормальные люди едва сводят концы с концами. Йохансон, прекрасно говоривший по-немецки, не испытывал желания обсуждать с ним это, но шофёр не умолкал. При этом он так размахивал руками, что машина то и дело оказывалась в опасном положении.
— Хоть бы кто-нибудь знал, чем они там занимаются, — возмущался таксист. И, не получив ответа, спросил: — Вы из газеты?
— Нет. Я биолог.
Шофёр тут же сменил тему и пустился разглагольствовать о продовольственных скандалах. Он явно видел в Йохансоне человека, который был в ответе за овощи с изменённой генной структурой и сверхдорогие биопродукты.
— Значит, вы биолог. А вы хоть знаете, что можно есть? Вернее, что можно есть без сомнений? Я этого не знаю. Ничего больше нельзя есть. Лучше ничего не есть, что продаётся. Нельзя отдавать им ни цента.
Машину вынесло на встречную полосу.
— Если вы ничего не будете есть, то умрёте с голоду, — заметил Йохансон.
— Ну и что? Какая разница, от чего умирать? Ничего не ешь — умрёшь от голода, ешь что-то — умрёшь от еды.
— Вы, конечно, правы. Но я лично предпочёл бы умереть от допингового куска мяса, чем от радиатора этого бензовоза.
Водитель невозмутимо взялся за руль и ловко обогнал бензовоз. Но он, видно, обиделся на последнее замечание Йохансона и больше не удостоил его ни одним словом, пока они не въехали на территорию института.
— Мне правда интересно было бы узнать, чем они там занимаются, — сказал напоследок таксист.
Йохансон, уже выйдя из машины, нагнулся к дверце:
— Они пытаются спасти вашу профессию таксиста.
Водитель беспомощно моргал, не понимая.
— Но не так уж часто мы возим сюда пассажиров, — неуверенно сказал он.
— Но чтобы делать это, автомобили должны ездить. Если не будет бензина, ваша машина либо заржавеет, либо её переплавят на сковородки. А топливо залегает под морским дном. Метан. Горючее. Они пытаются сделать его доступным.
Таксист наморщил лоб:
— Но ведь никто нам этого толком не объяснил.
— Это пишут во всех газетах.
— Но никто не потрудился объяснить это мне.
Йохансон захлопнул дверцу. Такси развернулось и уехало прочь.
— Доктор Йохансон? — К нему подошёл загорелый молодой человек. Йохансон пожал протянутую руку.
— Герхард Борман?
— Нет. Хейко Салинг. Биолог. Доктор Борман опоздает на четверть часа, у него сейчас доклад. Я могу отвести вас туда. Кстати, ваши черви оказались очень интересными.
— Вы ими занимались?
— Мы тут все ими занимались.
Они вошли в просторное, со вкусом оформленное фойе. Салинг повёл его вверх по лестнице и затем через три стальных подвесных мостика. В «Геомаре» слишком увлекаются дизайном, подумал Йохансон, для научного института это даже подозрительно.
- Предыдущая
- 32/268
- Следующая
