Стая - Шетцинг Франк - Страница 40
- Предыдущая
- 40/268
- Следующая
— В любом случае есть заражённое мясо вредно для здоровья человека, — уклончиво ответил он.
— Но оно осознанно заражено промышленностью.
— Мы ищем решения в этом направлении. Сообща с теми, кто отвечает за это.
— Понимаю. — Журналист что-то пометил себе. — Я имею в виду особенно людей с вашей родины, доктор…
— Моя родина здесь, — резко ответил Эневек.
Журналист глянул на него непонимающе:
— Я имел в виду, откуда вы происходите…
— В Британской Колумбии едят не очень много китового и тюленьего мяса, — перебил его Эневек. — А вот среди жителей Полярного круга наблюдаются сильные отравления. В Гренландии и Исландии, на Аляске и далее на Севере, в Сибири, на Камчатке и на Алеутах — повсюду, где морские млекопитающие ежедневно употребляются в пищу. Проблема не в том, где животные отравились, а в том, что они мигрируют.
— Как вы думаете, киты понимают, что они отравлены? — спросил один студент.
— Нет.
— Но вы в своих публикациях говорите об их разуме. Если бы животные понимали, что в их пище что-то не то…
— Люди курят, и у них ампутируют ноги, либо они умирают от рака лёгких. Они вполне осознают, что травят себя, и всё же делают это, а уж человек однозначно намного разумнее кита.
— Почему вы так уверены? Может, как раз наоборот.
Эневек вздохнул. Со всей возможной доброжелательностью он сказал:
— Мы должны рассматривать китов как китов. Косатка — это живая торпеда с идеальными гидродинамическими очертаниями, но зато у неё нет ног, хватательных рук, нет мимики и биполярного зрения. То же самое можно сказать о дельфинах, афалинах, о любом виде усатых или зубатых китов. Они вовсе не являются «почти людьми». Косатки, может, и умнее собак, белухи настолько разумны, что осознают свою индивидуальность, а дельфины, без сомнения, обладают единственным в своём роде мозгом. Но спросите, для чего этим животным разум. Рыбы населяют то же жизненное пространство, что киты и дельфины, их образ жизни во многом сходный, но они обходятся в своей жизни четвертинкой напёрстка нейронов.
Эневек был почти рад, когда звонок его мобильного телефона отвлёк его от этой дискуссии. Он подал Фенвику знак продолжать вскрытие, а сам отошёл в сторонку.
— Леон, — услышал он в трубке голос Шумейкера. — Ты можешь вырваться оттуда, где ты есть?
— Да, а что случилось?
— Он снова здесь.
Ярости Эневека не было границ.
Когда несколько дней назад он сломя голову примчался на остров Ванкувер, Джек Грейвольф и его «морская гвардия» уже скрылись, оставив две лодки разозлённых туристов, которые рассказывали, что их фотографировали и разглядывали, как скотину. Шумейкеру еле удалось их успокоить. А некоторых даже пришлось пригласить на дополнительный бесплатный выезд. После этого волнение улеглось, но Грейвольф добился того, чего хотел. Он внёс в ряды туристов тревогу.
На станции «Дэви» перебрали все возможные варианты ответа. То ли принять меры против «защитников окружающей среды», то ли проигнорировать их? Пойти официальным путём означало бы предоставить им трибуну. Для серьёзных организаций эти «защитники» были такой же костью в горле, как и для «Китовой станции», но если возбудить судебный процесс, то в глазах плохо информированного общественного мнения предстанет искажённая картина. В сомнениях многие склонятся на сторону Грейвольфа.
Если идти неофициальным путём, пришлось бы втянуться в крутые разборки. А куда заводят разборки с Грейвольфом, видно по многим его судимостям. Можно было их бояться, можно нет, но толку от этих разборок всё равно вышло бы мало. Дел и так хватало, и они понадеялись, что Грейвольф удовлетворится тем скандалом, который уже произвёл.
Поэтому они решили его игнорировать.
Наверное, думал Эневек, направляя свою моторную лодку вдоль побережья, то было ошибочное решение. Возможно, для болезненной потребности Грейвольфа в самоутверждении было бы достаточно, если бы они написали ему письмо, выражая своё недовольство. Хоть какой-то знак, что его приняли всерьёз.
Он внимательно осматривал поверхность воды, чтобы невзначай не спугнуть кита или, того хуже, не задеть его. Несколько раз он замечал вдали поднятые могучие хвосты или чёрный блестящий меч спинного плавника. Во время поездки он переговаривался по рации со Сьюзен Стринджер, которая была на «Голубой акуле».
— Что делают эти типы? — спросил он. — Руки распускают?
В рации щёлкнуло.
— Нет, — ответила Стринджер. — Они фотографируют, как в прошлый раз, и ругают нас.
— Сколько их там?
— Две лодки. В одной Грейвольф с кем-то, в другой ещё трое. О боже! Они начали петь!
Сквозь потрескивания рации пробивались ритмичные шумы.
— Они бьют в барабаны, — вскликнула Стринджер. — Грейвольф бьёт в барабаны, а остальные поют. Индейскую песню! С ума сойти.
— Держитесь спокойно, слышишь? Не поддавайтесь на провокации. Я буду через несколько минут.
Вдали он уже различил светлые пятна лодок.
— Леон? А какого, собственно, племени этот наш индеец? Не знаю, чего он затевает, но если вызывает дух предков, то хотя бы знать, кто тут сейчас появится.
— Джек аферист, — сказал Эневек. — Он вообще не индеец.
— Разве? А я думала…
— У него мать полуиндианка, только и всего. Знаешь, как его зовут на самом деле? О’Бэннон. Какой там Грейвольф! Тоже мне, Серый волк!
Возникла пауза, во время которой Эневек на большой скорости приближался к лодкам. До него уже доносились звуки барабана.
— Джек О’Бэннон, — сказала Стринджер, растягивая слова. — Ну и ну. Думаю, я ему сейчас это…
— Ничего не делай. Видишь, я подъезжаю?
— Вижу.
— Дождись меня.
Эневек убрал рацию и повернул от берега в сторону открытого моря. Теперь он отчётливо видел всю сцену. «Голубая акула» и «Леди Уэксхем» покачивались посреди растянутой группы горбачей. Тут и там из воды показывались то хвосты, то дыхательные фонтанчики. Белый корпус «Леди Уэксхем» длиной 22 метра сверкал на солнце. Две маленькие, ветхие рыбацкие лодки, обе ярко-красного цвета, подплыли к «Голубой акуле» с двух сторон, будто хотели взять катер на абордаж. Удары барабана становились громче, к ним примешивалось монотонное пение.
- Предыдущая
- 40/268
- Следующая
