Месть Аскольда - Торубаров Юрий Дмитриевич - Страница 16

• Предыдущая
• 16/82
• Следующая

– Но он же предатель, Козельск выдал! – воскликнул боярин.

– А я думаю по-другому, – князь приумолк, уставившись на огонь. – Мы тоже в этом виноваты. Сидим по своим вежам и нос наружу боимся высунуть. У каждого в маленькой голове думка: а вдруг он уйдет, чего я полезу? Татарин силен, еще одолеет. Если так рассуждать, и я – предатель.

– Эк куда повернул, – дернулся Мирослав. – Это что, твоя разве вотчина?

– Это Русская земля, дядька, и мы все за нее в ответе, – произнес Даниил тихо.

Боярин посмотрел на князя, как будто видел его впервые. Потом вдруг поднялся и низко поклонился Даниилу в ноги:

– Прости меня, старого дуралея, прости. Настал твой, видать, черед учить людей уму-разуму. Правдивы твои слова, князь, сильна твоя башка, ничего не скажешь. За то и поклон от всей земли Русской.

Князь Василий очнулся на рассвете, когда ночной туман непроглядной пеленой окутал землю. Страшная боль жгла лицо, точно к нему кто-то прижал раскаленное железо. Он машинально схватился ручонкой за лицо и вдруг ощутил глубокую рану. Отдернув руку, глянул и обомлел: она вся была в крови. Его затошнило… И мальчик опять потерял сознание.

Вторично очнулся он от ощущения, будто кто-то гладит его по лицу, снимая боль и уменьшая жжение. Он открыл глаза и замер от ужаса. Над ним нависла чья-то огромная страшная морда. Животное отскочило и миролюбиво лайкнуло. Василий хотел было его позвать, но, сделав попытку раскрыть рот, был пронзен страшной болью. Душераздирающий стон вырвался из груди. Он закрыл глаза, боясь пошевелиться. Вскоре он почувствовал, как его лица коснулось что-то влажное и нежное, и боль опять постепенно отступила.

Так продолжалось несколько дней, пока боль не утихла окончательно.

Впервые Василий захотел есть и, превозмогая свой страх, открыл глаза. Перед ним стояла рослая лобастая собака. Она виновато завиляла хвостом и ткнулась мордой в плечо ребенка. Мальчик обнял ее и заплакал. Пока он плакал, собака послушно застыла в его объятиях. Когда же Василий разжал руки, псина, как бы извиняясь, лизнула его несколько раз и исчезла. Но вскоре вернулась, держа в зубах куропатку. Положив птицу напротив мальчика, собака легла, внимательно наблюдая за ним добрыми карими глазами. Василий вначале не понял, зачем она это сделала.

«Да ведь она принесла мне еду!» – догадался он наконец. Мальчик попытался было разорвать птицу, но сил не хватило. Тогда догадливое животное сделало это за него. «Ну, поешь!» – говорили ее глаза.

Василий еле открывал рот, просовывая в него кусочки мяса, и глотал, не жуя. Собака таким образом кормила его несколько дней, таская разную мелкую живность. Наконец он почувствовал, что может встать.

…Василий медленно брел, еле передвигая ноги, не зная куда, а рядом бежала его спасительница. Ночь они провели в обнимку, согревая друг друга, а на другой день животное точно подменили: оно отказывалось идти дальше. Василий хотел было позвать ее, но… не смог произнести ни слова! О Господи, часть языка отрубила половецкая сабля!

Василий сел и горько расплакался. Когда, наконец, высохли слезы, он обнаружил, что собаки рядом нет. Это еще сильнее огорчило его. Теперь он почувствовал себя совершенно одиноким, всеми брошенным, а главное, он совсем не знал, что делать.

…У смерда Комара в доме печаль: несколько дней назад исчезла сука Ласка. Федор с возом шкур ездил в боярское село Мизецкое. Ласка служила надежной охраной: в поединке с волками всегда выходила победительницей. Брала хорошо дичь, зайца. Добычу приносила домой. Федор всегда брал Ласку с собой, и не было случая, чтобы она куда-то сбегала. А на этот раз на обратном пути она внезапно исчезла. Сколько он ее ни кликал, так и не дозвался. Опечаленный вернулся Комар домой. Домочадцы тоже пустили слезу, считая, что собака пропала безвозвратно.

Но вдруг Ласка появилась! Домашние бросились ее обнимать, но собака вела себя странно. Она никому не давалась, а все словно рвалась куда-то. Первой сообразила жена:

– Федь, а Федь, а Ласка тя вроде куда зовет.

Комар молча накинул зипун, дело было к ночи, и пошел за Лаской. Вернулся он под утро, неся что-то на руках. Жена ахнула. Это был еще почти ребенок. Но, Боже… до чего изуродовано лицо! Свежие алые рубцы покрыли почти все лицо.

– Какой-то гад так мальца изуродовал! Смотри, снизу ударил. Хорошо еще, что башка цела, – возмутился Федор.

– Ты зачем его принес, – запричитала баба, – что же мы с таким уродом делать будем?

– Цыц! Человек он! И Бога мне не гневи! Руки есть, ноги есть. Пахать будет. Себя прокормит.

Мальчик что-то попытался сказать, но только промычал.

– О Боже, у него языка нет! – баба всплеснула руками.

Муж, продолжавший держать парнишку на руках, растерянно поглядел на жену. Но потом упрямо произнес:

– Ну и что. Ему не батюшкой быть. Куды ложить?

– Ой, какой он оборванный… Сюда ложи, – показала жена на пол у печи. – Одежонку Ивашкину принеси.

Так Василий остался в доме Комара. Как ни пытались у него добиться, кто он, откуда и что с ним приключилось, ничего бедняга сказать не мог. Взглянуть на странного мальчика приезжал и батюшка Порфирий. Как ни крутил он мальца, но выяснить тоже ничего не смог. Только сказал на прощанье:

– Все в руках Божьих.

Жена Федора оказалась женщиной сердечной, окружила Найденыша, как окрестили Василия в семье Комара, заботой и уходом. Силы постепенно возвращались к мальчику. Кажется, ему не о чем было печалиться. Тем более Ивашка, третий сын в Комаровой семье, был ровесником Найденыша, и они вместе играли в астрагалы. Дружба их крепла. Но грустны были глаза Найденыша, часто затуманивались слезами. Федор тяжело вздыхал:

– Лютое наше время. Всякой нечисти поналезло на Русь. От нее вся погибель. Дай Бог, чтобы мимо пронесло.

С тех пор, как Всеславна вторично поселилась в хоромах князя Михаила, хозяйка потеряла покой. Княгиня с затаенным страхом и плохо скрываемой завистью наблюдала, как хорошела их гостья. Щедрый княжеский стол и спокойная, без внешних тревог жизнь делали свое дело. Всеславна расцветала, как майский цветок. Наверное, она цвела бы еще краше, если бы не тягостные думы об отъехавшем в чужие края муже да о пропавшем брате. Но жизнь брала свое. Лицо, одухотворенное добротой и сердечностью, делало гостью неотразимой. Вот этого и не могла не видеть княгиня.

Она ревниво наблюдала, как князь становился все более любезным, внимательным, встречая Всеславну. Все чаще он стал одаривать ее подарками, что вызывало в душе княгини бурю возмущения. Но она гасила этот готовящийся вырваться наружу огонь. Пока в ее руках не будет хотя бы незначительного фактика супружеской неверности, подступиться к Михаилу невозможно. Ибо в противном случае ее ждал необузданный гнев, который, как смерч, обрушился бы на нее. Поэтому неослабно, делая вид, что ей все безразлично, княгиня зорко наблюдала за происходящим. Ей даже казалось, что Михаил вроде как помолодел. Он старался теперь одеться получше, чего раньше она за ним не замечала.

В доме шептались, двусмысленно поглядывая то на княгиню, то на Михаила. Только далека от всего этого была сама Всеславна. Непосредственность, открытость делали ее неуязвимой. Она ровно относилась ко всем, лишь к подаркам князя – с опаской. И ему стоило большого труда вручить ей браслет из извивающихся дротов, в завязи которых горел аквамарин, а затем – ожерелье из морских раковин вперемешку с бусами.

Однажды княгиня не выдержала и сделала мужу едкое замечание:

– Дорогой, может, настала очередь преподнести нашей гостье сам Чернигов?

Гневом блеснули глаза Михаила:

– Мы в неоплатном долгу перед этим родом! Те безделушки, которыми я одарил нашу гостью, ни в коей мере не искупают ту вину, которую невольно нанесло наше с тобой бездействие.

Княгиня неслыханно удивилась столь продолжительной речи супруга. Он даже напомнил ей чем-то изысканного Мазовецкого.

• Предыдущая
• 16/82
• Следующая