Крах династии - Шхиян Сергей - Страница 21

• Предыдущая
• 21/67
• Следующая

— Ну, как, сможешь или оробеешь? — не дождавшись ответа, поинтересовалась Матрена.

— Этого Ксения сама хочет? — наконец спросил я севшим от волнения голосом.

— Какая же девка такого не хочет, да еще весной! — насмешливо, но неопределенно сказала она. — Ей, может, это самой невдомек, да только все у нас в одном...

— Да, конечно, любовь самое главное. Только...

Что «только» я не знал, потому фразу не договорил.

— Она-то тебе люба? — не услышав вразумительно ответа, Матрена пытливо посмотрела мне в глаза.

— О чем ты говоришь, мало сказать, люба...

— Так пади в ноги, попроси, чтобы смилостивилась, допустила.

Услышав такое предложение, я сразу успокоился, но и разочаровался. Похоже, инициатива исходила «снизу», и сама предполагаемая жертва моей сексуальной агрессии о планах придворной шутихи знать не знала, ведать не ведала.

— Ты знаешь, Матрена, что я сам родом с дальней Украины и в ваших обычаях не разбираюсь. Тем более, что с царскими дочками у меня пока знакомств не было Так что падать Ксении в ноги я погожу. К тому же, у вас здесь столько народа, что все равно вдвоем никогда не останешься.

— Невелика задача. Царевна к вечеру занедужит, ты останешься при ней, как прошлой ночью, а там как вам Бог даст, Постельничих девок я от нее отправлю, вот вы с ней и поговорите накоротке.

То, что Ксения к вечеру заболеет, кардинально меняло дело. Это могло говорить о том, что, возможно, Матрена действовала не только по своему разумению.

— Хорошо, только я не пойму, какая тебе от всего этого корысть?

— Нет в том корысти. Люба мне Ксения, знаю ее с младенчества. Хорошая она девочка. Пусть хоть напоследок любовь по согласию узнает.

На этой оптимистичной ноте наш разговор прервался. Царевна вернулась из церкви, и сразу же помещение наполнилось людьми. Я стушевался и присел в сторонке, исподтишка наблюдая, как она будет себя держать. Однако, если даже между Марфой и ней был какой-то сговор, заметить этого не удалось: взглядами они не обменивались и условных знаков не подавали. Да тому и не нашлось времени, царевна собиралась к обеду. На меня она практически не обращала внимания, что в связи с «открывшимися обстоятельствами» было вполне закономерно.

После обеда, который проходил по вчерашнему сценарию, царь прислал за мной того самого рынду, который утром не пропустил меня в его покои, с повелением немедленно явиться. Рынде на вид было лет шестнадцать, одет он был «как картинка», так что моя вполне нарядная одежда много потеряла в сравнении с его роскошной. По дороге к Федору я попытался познакомиться с красавцем-пажом, но тот смотрел пустыми, горделивыми глазами и на вопросы отвечал односложно, одними междометиями.

Родственники царя уже ушли. Федор сидел на лавке возле окна. Когда я приблизился, поднял на меня задумчивый взгляд:

— Садись, — пригласил он меня, жестом отсылая пажа. — Ну и как тебе понравилась Боярская дума?

— Ничего, Дума как Дума, не дерутся, и то ладно.

— Не скажи, у нас всякое бывает. Иной раз так друг друга за бороды таскают, что волосы во все стороны клочьями летят.

— Ну, это и в наше время случается.

— И как тебе показалось, — оставив обсуждение процедурных вопросов, перешел к интересующей теме царь, — соблюдут бояре присягу?

— Мне показалось, что нет, — прямо ответил я. — Да, думаю, ты это и сам почувствовал. Большинству хочется нового царя. Тебе докладывали, что говорят о Самозванце в городе?

— Был дьяк разбойного приказа, сказывал, в Москве все спокойно.

— Врет, наверное, или боится говорить правду.

— А вдруг и правда все обойдется?

— Блажен, кто верует. Поживем, увидим. Рассказал своим родственникам?

Федор кивнул.

— И что они?

— Боярин Матвей Михайлович не поверил, а окольничий Никита Васильевич сказал, что тебя подослали от Самозванца, меня смутить. Посоветовал забрать тебя в разбойный приказ и пытать, кто этой крамоле научил.

Говоря это, молодой царь как бы невзначай посмотрел на меня пытливым взглядом. Стало ясно, что внутренне он еще до конца не определился и втайне надеется на то, что я не тот, за кого себя выдаю. Я не стал поддерживать его в спасительном заблуждении.

— Значит, помочь не хотят. Жаль, их как Годуновых все это также коснется.

— А может быть, еще и обойдется? — повторил он.

— Не знаю, ты царь, тебе виднее. Ждать уже недолго, — скрывая раздражение, ответил я. Мне всегда претила наша порочная национальная черта: святая надежда на «авось». — Обойдется, значит обойдется.

— Не нужно на меня сердиться, — вполне человеческим, а не царским голосом попросил Федор. — Я вправду не знаю, что делать. Если б тятя не умер, он бы уж сумел справиться с Самозванцем!

— Что теперь говорить. Может быть, вам действительно лучше бежать из Москвы?

— Куда? — вопросом на вопрос ответил Федор.

И, правда, бежать им было некуда. Не к Крымскому же хану было обращаться за защитой!

На этой унылой ноте мы и расстались. Я уже проклинал себя за то, что влез в эту историю. Возможно, для спасения их семьи еще можно было что-то сделать, но я не знал ни толковых людей, ни реальной политической обстановки, не представлял, к кому можно обратиться за помощью, как и каких привлечь сторонников. Федор же то ли по малолетству, то ли складу характера был не борцом, а типичной жертвой.

В задумчивости я вышел из дворца. Погода была ясная, солнечная. По мощеным досками кремлевским улицам слонялся обычный городской люд. Я пошел, как говорится, оглядеть окрестности, но меня тут же остановила девушка лет семнадцати.

— Боярин, — спросила она, — не ты ли лечил вдовьего сына Ванюшу Опухтина?

— Я..

— Худо ему, боярин. Ванина матерь Анна Ивановна велела передать, что Ваня скоро отойдет.

— Как это, — удивился я, — ему же стало лучше! Когда я у них был, у него даже жар прошел.

— Мы тоже думали, что он пошел на поправку, — всхлипнула девушка, — да сегодня в ночь Ване опять поплохело, уже и заговариваться начал.

— Надо же, — только и сумел сказать я. — А ты ему кто? Никак, невеста? Это из-за тебя его оговорили?

— Точно, — потупилась девушка, — как ты знаешь?

— Да знаю уж.

— Так Анна Ивановна приказала спросить, не придешь ли ты, боярин, с ним перед смертью проститься?

Девушка была самая обычная, на мой вкус приятна только что своей юной свежестью. Говорила она как-то странно, торопливо, стреляя по сторонам глазами, так что я никак не мог в них заглянуть. Она как-то не соответствовала моему представлению о лирической героине, в которую можно беззаветно влюбиться и ради которой пойти на плаху. Однако я понимал, что чувства — субстанция деликатная, и мало ли в кого не влюбляются.

— Ладно, сейчас попрошу у конюшенного лошадь и съезжу, — сказал я. — Ты иди, я следом.

— Зачем тебе лошадь? — почему-то заволновалась девушка. — Тут и пешком идти всего ничего. Вместе вмиг дойдем!

— Дойдем, говоришь? — переспросил я, теперь совсем по-другому рассматривая посыльную. — Ладно, пошли пешком. Ты подожди меня здесь, я сейчас схожу, оденусь.

— Чего одеваться-то, — торопливо сказала она и цепко схватила меня за рукав кафтана. — И так хорош! Ванька-то Опухтин совсем плох, того гляди преставится. Поспешать нужно!

— Ничего, чуток потерпит, дольше терпел. Да ты не бойся, я быстро. Одна нога здесь, другая там.

— Нет, лучше сразу пойдем, — просительно сказала она, умильно заглядывая в глаза. — Чего тебе! Не от себя прошу, Опухтина просит!

Разговор мне не нравился все больше. Девушка тоже. То, что меня выманивают из дворца, можно было не сомневаться, только непонятно зачем.

Делать до вечера мне было совершенно нечего, разве что пнем торчать в царских сенях. Я решил сделать вид, что ведусь, и разузнать, кому так сильно перешел дорогу, что на меня собираются напасть среди бела дня в центре столицы. Естественно, что идти безоружным я не собирался.

— Подожди меня здесь, я скоро, — решительно сказал я, стряхивая девичью ладонь со своего рукава.

• Предыдущая
• 21/67
• Следующая